Лека замолчал. Он стоял, опустив голову, и улыбался странно, одними губами. Брови у него дрожали, он их хмурил, и от этого у него на лбу, как у взрослого, залегали морщины.
Я вспомнил, как убивалась мать, когда почтальонша принесла похоронную. Глаза защипало. Я нахмурился изо всех сил, проглотил слюну и подошел к Леке. Так мы стояли, молчали и смотрели на звездный глобус старого капитана.
Вдруг в дверь кто-то забарабанил. Мы с Лекой переглянулись.
— Войдите, — сказал Лека.
Послышались мягкие удары — бум! бум! Дверь с треском распахнулась. В комнату спиной вперед влетела какая-то девчонка и уселась на полу у порога. В ту же секунду она вскочила на ноги. В руках она держала большую алюминиевую кружку.
— Здрасте! Какая у вас дверь тугая! А это кто? Здравствуй, мальчик! Лека, я тебе клейстер принесла! Столько хватит?
Девчонка с размаху плюхнула кружку на стол и, пританцовывая, понеслась по комнате. Я в жизни не видел более беспокойного существа, чем эта растрепа. Ее легкие золотистые волосы летели по воздуху и не поспевали за ней. Глаза были зеленые, как у кошки. В одну минуту она перетрогала все приборы, заглянула во все закоулки, потом остановилась, раздумывая, куда бы еще сунуть нос.
— Тоня, а лопата где?
— Ой, я совсем забыла!
И она так же молниеносно исчезла.
— Что это за чудо? — спросил я у Леки.
— Соседка, на нашем этаже живет. Сейчас телескоп будем делать.
Тоня вернулась тихо и чинно, неся, как флаг, большую лопату.
Трубу для телескопа мы слепили из старых газет, наклеивая их слой за слоем на ручку лопаты. Человек, стругавший ручку, наверно, не знал, что лопата послужит высоким целям астрономии, иначе он сделал бы ее чуточку ровнее. Лека вскинул трубу к плечу и долго прицеливался, жмуря то левый, то правый глаз. Потом вздохнул:
— Ладно, сойдет. Теперь повесим трубу сушить, а вечером приступим к наблюдениям.
4
Для наблюдений мы выбрали крышу Лекиного дома. Путь туда был один — по пожарной лестнице. Мы дождались темноты и, оглядываясь по сторонам, чтобы не увидел кто-нибудь из взрослых, начали осторожно карабкаться наверх.
Первой лезла Тоня. За ней — Лека. На шее у него, как автомат, висел телескоп. За ним поднимался я. На спине у меня болталась деревянная подставка из-под цветка. К ней мы собирались приладить телескоп.
Вот и крыша. Перед самым носом я вижу Лекины парусиновые туфли, которыми он переступает от нетерпения. Над головой происходит непонятная возня, сопение и вдруг — яростный шепот:
— А я говорю тебе, лезь!
— Ну не могу я, понимаешь? Тут перила кончаются…
— Лезь тебе говорят!
— Бо-юсь, — протяжно вздыхает Тоня.
— Боишься, да? Ладно. Давай сюда стекла, а сама отправляйся на все четыре стороны…
Решительный тон Леки подействовал. Тоня шагнула на крышу и через минуту разгуливала там как ни в чем не бывало.
— Ой, мальчишки, как здесь красиво! Ну что вы так долго? Владик, не бойся, давай руку.
«Это кто, я-то боюсь? Вот подлая Тонька!..»
* * *
Я держусь за шершавую трубу дымохода и представляю себя капитаном. Каменный серый корабль снимается с якоря и медленно движется в звездную августовскую ночь. Темными волнами качаются внизу акации и каштаны. Редкие фонари на шоссе, точно бакены, освещают фарватер. Будь внимателен, капитан! Со всех сторон теснят тебя скалы — мертвые, разрушенные бомбежкой здания. Веди по звездам свой корабль, капитан!
Лека с Тоней в двух шагах от меня прилаживают телескоп. Я задираю голову. Здесь нет ни фонарей, ни деревьев, ни телеграфных столбов — нет ничего такого, что мешает смотреть на небо с земли. Незнакомое ночное небо такое огромное, что у меня начинает кружиться голова. Из черной далекой глубины светят звезды. Крупные и маленькие, сердито-пристальные и весело мерцающие, они одинаково молчаливы. Почему они молчат? Не страшно ли им быть так далеко от Земли? Не холодно ли?
Лека трогает меня за плечо.
— О чем размечтался? Будешь смотреть в трубу?
Он сказал эти слова не очень весело, но я не обратил на это внимания.
— А то нет! Ну как, здорово увеличивает?
Лека не ответил. Я стал водить телескопом. Звезд было такое множество, а поймать хотя бы одну оказалось нелегко. Наконец, одна попалась. Но что это? Вместо яркой, лучистой звезды — какая-то радужная черточка. Я покрутил окуляр. Черточка расплылась, сжалась, опять расплылась.
— Черточка? — спросили Лека и Тоня хором.
Я кивнул.
— И у нас черточка. Значит, не в зрении дело. Теперь, ребята, займемся Луной, только сперва посмотрим карту.
Лека вынул из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги, с сухим треском развернул его, включил трофейный фонарик. Мы с Тоней придвинулись к нему и увидели большую фотографию Луны.
— Вот это пятно называется Море Дождей. Высокие горы отделяют его от Моря Ясности. К югу от Моря Дождей лежит Океан бурь и Море Облаков. Есть и другие моря — Море Волн, Море Холода, Море Спокойствия. Есть Залив Радуги и Озеро Смерти…
Лека говорил. Его палец с обломанным ногтем уверенно двигался по старой, склеенной на изгибах карте. А настоящая Луна медленно поднималась над разрушенными домами, становясь все меньше и белее. Я смотрел на нее и старался представить серые пустыни морей, без единой капли влаги, горы, на вершинах которых никогда не лежал снег, пыль равнин, не знавших ветра…
— Лека, а как люди узнали названия этих морей? — вдруг перебила Тоня.
— Они их придумали, — засмеялся Лека.
— Но почему именно так?
— Потому что они были моряками, — неожиданно для себя начал я, — а на Земле они везде уже побывали и…
— И им стало мало земных морей, — закончил Лека, — Владик, тащи телескоп, будем Луну наблюдать.
И опять вместо круглой великолепной Луны в окуляре виднелась уродливая радужная дыня. Лека в задумчивости кусал палец. Притихшая Тоня сидела на коньке крыши, положив подбородок на колени. Лицо ее казалось усталым.
— Может, стекла залапали, когда вставляли? — предположил я.
— Давай проверим, — согласился Лека. — Только чем бы протереть? Тоня, у тебя есть платок?
Тоня молча достала чистый, аккуратно сложенный платок и протянула мне.
Я быстро освободил хрупкое стеклышко от зажимных колец, подышал на него и стал тереть носовым платком. Линза сияла, как новенькая. Держа ее двумя пальцами за ребро, я крикнул Леке:
— Видал, как надо делать!
И тут случилось непоправимое. Стеклышко, будто живое, выпрыгнуло из рук, искрой блеснуло в лунном свете и покатилось по скату крыши к водосточной трубе. Остановилось оно у самого края, ткнувшись в кучу прошлогодних листьев, наметенных тут ветром. Мы замерли. Достаточно было пройти по кровле, налететь ветру или какой-нибудь кошке задеть ее хвостом, чтобы линза скатилась в трубу и запрыгала в ней, как весенняя сосулька, дробясь на мелкие осколки.
— Вот и все. Можно сматывать удочки, — сказал Лека. — А жаль линзу, ровно одна диоптрия. Где мы теперь найдем такую?
Тоня поднялась на ноги и смотрела на меня с нескрываемым презрением.
Мне стало жарко. Потом холодно. Труба проходила недалеко от пожарной лестницы. Удастся ли дотянуться до нее? Высоты я не боялся. В развалинах мне случалось ходить по балкам перекрытий на высоте третьего этажа… Удастся ли дотянуться до трубы?
— Я сейчас достану стекло, — сказал я и, стараясь ступать мягче, быстро пошел к пожарной лестнице.
— Владька, ты куда, ведь все уже спят! — крикнул Лека, но я уже спускался.
Поравнявшись с тем местом, где труба крепилась к стене железной рогаткой, я остановился. Избегая смотреть вниз, поставил носок правой ноги у самого края и, крепко держась за боковину лестницы, попытался дотянуться до трубы. Это мне удалось. Нога нащупала рогатку. Перенося на нее тяжесть тела, я быстро оттолкнулся от лестницы и оказался на трубе. Дальше было проще. Я лез по ней, как по столбу, и скоро моя голова показалась над краем крыши.
Лека с Тоней отвязывали телескоп от подставки.
— Чудак этот Владька, — слышался Лекин голос, — кто же даст ему стекло?
«Эге, голубчики, — подумал я, — сейчас я подберу стеклышко, вылезу у вас за спиной да как заору, вот будет потеха!»
Опираясь одной рукой на край водостока, я протянул другую к стеклу и ухватил его. В ту же минуту раздался треск, и я почувствовал, что мои ноги болтаются в воздухе. Старая, ржавая труба не выдержала тяжести и отделилась от воронки. Путь назад был отрезан. А сколько времени продержится сама воронка?
Я сунул линзу за щеку и подтянулся на руках, стараясь лечь животом на край крыши.
— Ребята, — сказал я, — ребята, труба оборвалась… Дайте руку!
Неуклюже ступая, Лека двинулся ко мне.
