Эта сила непобедима.
Звездочки на погонах (19.06.2012)
Есть такое убеждение — и это одно из достижений нашей демократии второго призыва (после античной), что в искусстве все равны. Принято считать, что Сезанн столь же великий художник, как Микельанджело, Мондриан так же прекрасен, как Тициан, Ворхол столь же значителен как Рембрандт. Все хорошие — просто всякий по-своему. Каждый говорит свое, один, например, захотел сказать об устройстве человечества (как Микельанджело), а другой провел выразительную трепещущую полоску — но трепет этой полоски суть выражение горнего духа, который проявляет себя и в устройстве мироздания и просто вот в такой вот малой черточке.
Это стало весьма распространенной точкой зрения.
Опровержение ее столь же губительно в условиях политкорректности — как замечание о том, что цвет кожи у белых и африканцев различен. А одноглазый близорукий человек с астигматизмом видит не так, как обычный гражданин с двумя глазами. Следует считать, что всякий видит по-своему.
Так говорят часто, это мнение сделалось правилом, оно уравнивает в правах всех художников.
И положить конец этому безобразию необходимо.
Художник не равен художнику.
Сезанн — художник меньшего калибра, чем Микельанджело, поскольку сказал меньше, подумал о меньшем, и роль сыграл в истории мысли — меньшую.
Он значительный художник — и он первый оскорбился бы за армию искусств, если бы услышал, что он в субординации приравнен к Микельанджело. Известен случай, когда Сезанн пошел с поднятыми кулаками на Эмиля Бернара, когда тот сравнил его с Делакруа.
Для военного (реального, не карикатурного) не может быть большего оскорбления, нежели неуважение к военной дисциплине.
Искусство — это армия, так к нему и следует относиться. Маяковские «приказы по армии искусств», они написаны в полном соответствии с обстоятельствами дела.
Искусство — это армия, и сражение ведется бесконечно. А с кем это сражение, понятно гораздо более отчетливо, чем в случае бомбардировок Ирака. Искусство ведет бой против интеллектуальной и моральной неполноценности, против небытия.
Есть маршалы и генералы, полковники и адъютанты, есть штабная сволочь — кураторы, есть обозная публика — спекулянты, есть тыловые крысы — знатоки, и есть еще мародеры, дезертиры, вредители. Все как и положено.
И вот вообразите себе распустившуюся, расхлябанную армию — точно французы на Березине, точно армия Валленштейна после убийства герцога, точно румынские войска под Одессой — вот эта самая расхлябанная армия это есть искусство наших дней.
В кабаках дезертиры хвалятся медалями, которые купили на базаре, а тыловой снабженец доказывает, что он боевой генерал, потому что однажды стоял недалеко от пушки.
Знаете ли, в искусстве есть правила и законы, которые знать необходимо и надо выполнять. Например, художник обязан уметь рисовать — так же точно, как солдат обязан уметь стрелять. А если он не умеет рисовать, пусть идет на кухню чистить картошку.
Художник должен уважать и чтить старших по рангу, иначе он не уважает искусство как таковое — а если он не соблюдает субординацию — ему место в гарнизонной тюрьме.
Современная армия мародеров и дезертиров постановила считать охоту на кур и воровство в деревнях — действием, равным по значению операции на Курской дуге: вот так им видится миссия солдата, так они видят правду момента. Но оттого, что среди дезертиров принято считать что воровство — норма, воровство нормой не становится.
В гарнизонной тюрьме давно находится Малевич с Родченко, а Ворхола военно-полевой суд давно приговорил к расстрелу за мародерство. И никакого снисхождения не будет никакому лентяю, никакому взволнованному своей значительностью поэту, который вообразит, что трех штрихов довольно, чтобы попасть в главнокомандующие.
Сражение никто отменить не в силах — а уклонившийся считается дезертиром, вот и все.
И хватит врать. Мондриан неизмеримо хуже, чем Тициан, а Клее в тысячу раз менее значителен, чем Рембрандт.
Вопрос в другом: сможем ли собрать армию снова, разбежавшихся по соседским дворам мародеров?
У Бодлера есть стихотворение о художниках, «Маяки», в котором он говорит про «пароль, повторяемый цепью дозорных, сигнальные вспышки на крепостях горных, маяки для застигнутых бурей пловцов» — так, через века, отдаются приказания по армии искусств.
Их следует выполнять.
И солдату требуется знать свое место. И не претендовать на лишние звездочки на погонах, пока их не заслужил. Докажешь в бою — со временем дадут, и медалями в кабаках хвастать, это для штабной сволочи.
Генералиссимусом был Микеланджело, маршалом — Леонардо, командовал фронтом — Брейгель, генерал-майором является — Рембрандт, генералом — Ван Гог, полковником — Мунк; — это субординация необходима. Нет равенства, понимаете? Нет никакого равенства — потому что это работа и бой.
И никаких претензий на то, что я не полковник, быть не может. Зато я капитан бронетанковых войск и ни минуты не сидел в тылу.
Звезд — не существует, есть звездочки на погонах. И это гораздо более почетно.
Вязкое сознание (22.06.2012)
Вот простая ситуация.
В стране создали правящий класс.
Это люди, владеющие природными ресурсами и капиталами — они же наделены политической властью.
Разрыв между ними и простыми людьми огромный.
Закона, который описывал бы обе жизни в одном параграфе (жизнь бедняка и жизнь богача) — такого закона не существует.
Например: воровать нельзя. Но миллиардер признается, что стал собственником недр, принадлежащих народу, обманным путем. Был фальшивый аукцион, деньги вносил солнцевский бандитский клан (рекитиры). Значит, этот миллиардер (в данном случае, Абрамович, но касается всех подобных) — вор. Но вор — не в тюрьме.
Значит ли это, что отныне всем людям можно воровать? Нет, не значит — простым людям воровать нельзя.
Значит ли это, что в стране нет общего закона?
Да, значит. Общего закона для миллиардеров и бедняков — у нас в стране нет.
Но закон — это правило, обязательное для всех. Или это не закон. Значит, в стране нет закона?
Да, у нас в стране нет закона.
А что у нас есть, если нет закона?
У нас в стране есть олигархи, которые выше закона.
Покарать их может только верховный олигарх. Если бы был общий закон, то богатство у богатых бы отняли. Поэтому решили — пусть лучше будут два закона: для олигархов — власть главного олигарха, а для всех остальных — власть богачей.
Олигархия — это власть немногих богатых над многими бедными. Олигархия — это политическая власть, которую дает богатство.
Отдельный закон для богатых и отдельный закон для бедных — это и есть политическая власть.
Следовательно, наш класс богачей — это политический класс. Значит у нас не просто отдельные богачи, у нас форма общества такая — олигархия.
Случайно ли возникла олигархия?
Нет, не случайно.
Этим людям нарочно давали богатство и власть над другими людьми.
Кто и зачем им давал богатство?
Им давали богатство реформаторы — они считали, что надо развалить до основания социалистическое хозяйство и сделать капитализм необратимым. Для этого собственность народа приватизировали, заводы обанкротили, промышленность социалистическую убили. Затем все раздали верным людям, среди них было много воров и несколько убийц.
Воров и убийц выбрали в качестве собственников народного достояния потому, что они были самыми ловкими.
Задача была: избавиться от наследия Советской власти.
Зачем надо было избавляться от наследия Советской власти?
Затем, что реформаторы решили, что Россия должна стать частью цивилизованного западного мира, и что своего собственного пути у России нет. Отдельного пути в истории не бывает, так учили реформаторы.
Реформаторы исходили из той мысли, что цивилизация (то есть, прогрессивное развитие науки, техники и культуры) бывает только одного типа — того типа, который явлен в данный момент на Западе.
А другой цивилизации просто не бывает.
Поэтому сменили всю русскую культуру — научились на западный манер одеваться, жить и говорить. Считалось, что русские все еще недостаточно это умеют. В короткие сроки превратили российский социализм в интернациональный капитализм.
Удался ли эксперимент?
Эксперимент почти удался. Класс олигархов получился очень богатым. Народное хозяйство разрушили полностью. Социалистическую культуру общежития отменили. Былое искусство угробили.
Но в этот момент случился глобальный кризис на Западе и вдруг поднялся Восток.
Это неожиданно.
Мы сделали так, что у нас нет общих законов в стране, страна принадлежит богатым, русская культура уже не существует, а судьей нашего успеха может быть только Запад. И вдруг Запад стал помирать. Запад больше не может быть судьей успеха прозападной России — потому что Запад стал неуспешен. Парадокс получился.
