назад, музыка аккуратно разлеталась по воздуху и заполняла весь дом, но было ощущение, что все это только для него.
Кво долго ждал подходящего момента, чтобы спросить. Поняв, что подобного не предвидится, он решил сделать ставку на смелость.
– Знаете, господин Маннбаум, прошу прощения, если отрываю Вас от чтения. Я вот совсем недавно шел в библиотеку. За книжкой, о которой Вы спрашивали.
– «О природе слова»? – Брин Маннбаум даже не оторвался от книги, отвечая на этот вопрос. Внешне он создавал впечатление человека, которого стоило уважать, даже сказать лучше – бояться. Лишенное эмоций лицо, мудрый взгляд, строгие усы и строгий костюм: всем своим видом этот человек давал понять о наличии непреодолимой грани между ним и остальными людьми. Однако все подобные мысли мгновенно прогонялись самим же господином Брином, стоило ему заговорить. Даже к слугам он обращался весьма учтиво и всегда со словами «Господин» или «Уважаемый». Поэтому, когда Кво оказался «господином Таллином», он решил больше никогда не верить первому впечатлению.
– Верно. И тогда я услышал, будто кто-то играл на пианино. Знаете, очень красивую и знакомую мелодию. Словно я слышал ее в детстве. И… – заметив, что господин Маннбаум уже смотрел на него, а не в книгу, Кво осекся. – И, признаться, не только в детстве. Она здесь часто играет. С комнаты, в которую… Что я хотел сказать, что встречать и провожать всех гостей Вашего дома – моя прямая обязанность, но мелодия слышна, даже если никто не приходил. Стало быть, это не гости. Но и человек, если он там есть, в той комнате, никогда не выходит за едой, а слуги сами не могут принести ее в ту комнату, потому что она – та комната…. – Он поймал взгляд Маннбаума на своих крепко сплетенных руках и тут же расслабил их, понимая, что переживает больше запланированного. – Простите, господин, мое любопытство. По итогу, у меня всего один вопрос: если внутри находится живой человек, то в случае, например, пожара, я должен знать, нужно ли мне уведомить эту особу. Или же если вся эта музыка порождена машиной, то стоит ли мне среди прочих ценностей, позаботиться и о ее сохранности?
Как же неприятно осознание того, насколько сильно образ в голове отличается от сложившегося в действительности. Вечерами репетированный вопрос из совершенно четкого и не выражающего личной заинтересованности междустрочия превратился в комедию неуверенности и несуразности. Конечно же, Брин сразу понял, что юный дворецкий все знает: никакая это не машина.
– Вам нравится игра, господин Таллин?
– Игра?
– Сама мелодия и то, как она исполняется. Игра.
– Безусловно.
Положение Маннбаумов без каких-либо натяжек давало им право отвечать вопросом на вопрос. Даже если бы Брин и вовсе проигнорировал все произошедшее как совершенно неуместное, превратив вопросительное предложение в пропущенный мимо ушей монолог, никто бы не удивился. Часть Кво мечтала именно о таком исходе. Но другая его часть была гораздо упорнее.
– Я, признаться, не большой ценитель музыки. По мне, гораздо большими возможностями обладают красноречие и литература, но после столкновения с такой мелодичностью я увидел всю будто бы ограниченную природу слов в целом. Потому я столь озабочен безопасностью открывшего мне глаза. Даже если это машина.
В этом коротком ответе лежало не просто открытие музыкальности с новой стороны. Это было перерождение. Та девушка, показав гармоничное устройство всего сущего, стала его олицетворением. Она и была символом мира. Даже вовсе не этого, а его неизведанной грани, той самой грани, в которой состояние всего существующего приходим к идеалу стремления.
Белое пианино, белый деревянный пол. Свет из окон ярче прежнего, но он не слепит глаза. Белокурые волосы и белое, местами прозрачное платье. Чистота бытия, казалось, стремилась выйти за границы этой комнаты – даже пыль в лучах солнца из замочной скважины двигалась невероятно мягко и под такт мелодии. Мелодии нежной. Так же нежно мать целует спящего младенца. Так же нежно сам Кво поцеловал бы ту девушку. Одна только мысль: «Неужели это реально?»
– Неужели это реально, господин Таллин, чтобы машина играла настолько красиво? Без Владения, разумеется, которое нам совершенно недоступно, как Вы понимаете. Нет, дорогой. Ни разумная логика, ни мои наблюдения Вашего отсутствия с началом мелодии не подтверждают вариант искусственности услышанного. Вы ведь видели ее?
– Да, господин Маннбаум. – ответил Кво честно – он не любил отрицание очевидного. – Кто она?
– Наша с Эльерой дочь, и ее существование совершенно не тайна. Иначе, согласитесь, было бы глупо позволять играть ей на музыкальном инструменте. – Он улыбнулся и, положив очки в карман пиджака, сделал шаг навстречу. – Вы здесь всего неделю, неудивительно, что ни разу не виделись с ней. Как раз за день до вступления Вами в должность дворецкого, они с женой повздорили, и теперь мы с Вами являемся свидетелями забастовки.
После этих слов его улыбка плавно перешла в сдержанный смех.
– Скорее всего, она сейчас жутко благодарна своему решению выбрать комнату с выходом в сад, там она хотя бы добывает себе какую-никакую, но еду и воду из колодца. Мы попросили всех слуг также не посещать дочь. Полное уединение, полагаю, ускорит примирение. Искренне жаль, что разбил окутанные тайнами предвкушения интересной истории о глупую подростковую вредность. Порой я бы и сам с охотой заменил некоторых людей чудо-машинами. Ну или добавил немного интриги в их жизнь.
Он достал из кармана свои очки, открыл книгу, и направившись обратно к окну, продолжил чтение. Как всегда – стоя.
– Знаете, господин Таллин. Когда она успокоится и решиться выйти, я лично представлю Вас друг другу. А пока, придерживайтесь сказанного моей супругой и дайте ей повредничать. Характер, уважаемый Кво, у нее он детский.
Любопытно, знала ли она тогда, что он подслушивал? Вряд ли.
Когда он написал свое первое письмо и просунул его под дверью, у Кво не хватило смелости остаться наблюдать за реакцией через скважину. За отговоркой быть увиденным он прятал нежелание знать.
Затем, после прочтения каждой записки она тут же садилась играть. Так он понял, что его слова находили отклик, сливались с ее эмоциями, и этот усиленный взаимностью импульс находил свое отражение в музыке.
Может ли обычный человек испытывать нечто столь сильное, способное заставить затаить дыхание?
Теперь он знал, это больше не было ощущением. Она играла только для него.
– Первый день, когда мы начали общаться, и она требует к себе дворецкого.
– Возможно, она хочет попросить его что-то сделать перед выходом или принести новую одежду. Знаешь, она там уже почти семнадцать дней.
– Сегодня семнадцать.
