– Борис Иосифович, срочно примем меры! Больше этого не повторится!
– Ладыгин, я либо чего-то не понимаю, либо чего-то не понимаете вы. Если дошло до того, что пациент собирается в суд подавать, то все зашло уже слишком далеко и конфликт зрел давно. Вы-то в это время где были?
Хотелось возразить, что я должность заведующего терапией занимаю недавно и в любом случае проследить инцидент не мог, но что-то меня удержало. Я ограничился лишь торжественным обещанием разобраться и принять меры и немедленно ретировался.
Штейнберг прокричал мне вслед:
– Идите, Ладыгин, идите! Я надеюсь, для вас это будет удобным случаем проявить себя как руководителя!
Что ж, начальство велело проявлять – значит, будем проявлять. Захожу в свой кабинет, присаживаюсь за стол, делаю хмурое лицо и вызываю по телефону мою очаровательную ассистентку:
– Инночка? Вы не могли бы пригласить ко мне Юдина? Да-да, дежурного терапевта... Срочно, если можно!
Ждем десять минут, не давая рассеяться злости и недовольной мине. Это становится все тяжелее – за окном такой погожий денек, что думать хочется только о пикничке на лоне природы в хорошей компании. Наконец он появляется: молодой, самоуверенный и наглый – вылитый я пару лет назад!
Смотрю на подчиненного и стараюсь по его лицу понять, что он собой представляет вообще. Среднего роста, довольно худощав, хорошо сложен – видно, что спорт в отличие от меня не бросил до сих пор. Темные волосы и темные сердитые глаза на строгом лице. Бородка – для солидности, что ли? Или он себе так светило медицины представляет? Тоже мне, Джонни Деп выискался! Нужно принять меры – ничто так не радует начальство, как чисто выбритые подбородки подчиненных, а эту самодеятельность с имиджем нужно пресекать в корне!
Мои размышления о роли волосяного покрова в истории вольнодумства прервал приятный баритон:
– Вызывали, Владимир Сергеевич?
– Вы – Юдин... э-э-э...
– Павел Петрович, – помог мне Юдин.
– Да, проходите. Тут вот на вас, Павел Петрович, сигнал поступил. – Я посмотрел на него строго, стараясь произвести как можно больший драматический эффект. Будто я сам забыл, насколько нехорошо мне было полчаса назад в кабинете Штейнберга.
Однако Юдина это, видимо, не проняло. Он только надменно склонил голову набок и посмотрел на меня своими пронзительными глазами.
– Что за сигнал, Владимир Сергеевич? – невозмутимо поинтересовался он.
Каменный товарищ. Непробиваемый. Если в моем подчинении все будут такими, то вряд ли суждено воплотиться мечтам Штейнберга об образцовой терапии.
Вспоминаю главную заповедь руководителя – ни в коем случае не показывать своим подчиненным страх и неуверенность в себе – и продолжаю:
– Вы у нас в терапии сколько работаете?
– Три недели.
– Три недели? Пора бы уже знать, что у нас – не просто клиника. У нас – специализированная клиника. И специализируется она, к вашему сведению, на людях состоятельных и довольно требовательных.
В глазах Юдина засквозила скука. Видимо, подобную идеологическую обработку в наших стенах он проходил уже не раз. Ну, что ж, повторение – мать учения. Продолжаем разговор:
– Мы берем за свои услуги деньги, и деньги немалые. Это позволят нам обеспечить нашим сотрудникам достойный уровень существования, но и это же дает право нашим клиентам рассчитывать на самое компетентное обслуживание. Конечно, наши демократичные правила и гибкая ценовая политика позволяют пользоваться нашими услугами и тем, кто не принадлежит к сливкам общества. Но и в отношении к ним у нас действует старый добрый принцип: клиент всегда прав. И нужно следовать ему, как бы это ни было трудно. Если подобные условия работы вас не устраивают – ради бога, возвращайтесь в муниципальную клинику и работайте там в свое удовольствие, лечите спустя рукава, хамите – никто вам слова не скажет!
– Так в чем конкретно дело, я что-то не уловил? – вернул меня к реальности Юдин, который слушал мои излияния, кажется, вполуха.
– А дело в том, дорогой вы мой, – добавил я металла в голос, – что вами недовольны клиенты.
– Чем недовольны и кто конкретно?
– Вот у меня здесь есть письменная претензия на имя главврача, в которой указывается на неоднократные нарушения вами профессиональной этики и некачественное обслуживание наших больных.
Мой тон должен был его просто придавить к креслу. Но, видимо, я не на того напал.
– Владимир Сергеевич, мне кажется, что если бы вы немного яснее выражались, то от нашего разговора было бы намного больше толку и я бы уже мог пойти на свое рабочее место. Разрешите, я сам взгляну на эту жалобу, а то я до сих пор ничего не понимаю.
Вот наглец! Ну что ж, пусть возьмет и почитает. Я протянул ему листок, он пробежал его глазами и тяжело вздохнул. Возвращая мне кляузу, он сказал:
– Вам нужно было сразу мне сказать, от кого эта жалоба. Не нужно было бы столько слов.
– В смысле?
– В смысле этот товарищ... то есть – господин Сергеенко мне уже всю плешь проел, – раздраженно посетовал Юдин.
– То есть вы его хорошо помните и причину недовольства его представляете?
– Вполне, – подтвердил Юдин. – Этот замечательный человек – дай бог ему здоровья – ипохондрик чистой воды, и притом – ипохондрик агрессивный. Он с самого начала моей работы здесь досаждает мне своими посещениями. И не жалко ему денег? Жалуется всегда на одни и те же симптомы – рези в пояснице, болезненное мочеиспускание. Явно что-то не в порядке с почками. Я даю ему направление на процедуры и на УЗИ, он это игнорирует и настаивает на своей госпитализации и срочной операции. Но я не могу дать ему направление на операцию, если не могу быть уверен в диагнозе! Я ему это объясняю, а он грозится на меня в суд подать! Я ему говорю: если вас моя работа не устраивает, обратитесь к другому специалисту, а он опять ко мне приходит! Что я с этим могу поделать?
После этой гневной тирады ситуация стала проясняться. Подобный сорт пациентов я знал прекрасно. Эти люди – чаще всего пожилые – всегда считали себя умнее врачей и знали цену своему мнению. Тяжелый случай. Убедить их в своей правоте и сломить их упрямство мог только врач с огромным жизненным и профессиональным опытом. Или очень хитрый врач. Юдин, по всей вероятности, не обладал ни тем, ни другим. Привык, поди, переть, как носорог.
– Хорошо, Павел Петрович, – смягчился я. – Если все, что вы говорите, соответствует истине, то все будет в порядке. У вас есть координаты этого больного? Когда у вас заканчивается прием больных?
– В половине первого, – отозвался он, снова приобретая свою невозмутимость.
– Зайдите ко мне и захватите карточку этого Сергеенко. Мы попробуем разобраться. Можете идти, – авторитетно кивнул я, опуская взгляд в бумаги.
– Спасибо, Владимир Сергеевич, – произнес Юдин своим холодным тоном и откланялся.
Нужно взять тебя на заметку, самоуверенный ты идиот, – мысленно примечаю я себе и тут же ловлю себя на мысли, что этот строптивый терапевт вызывает во мне смутное опасение и раздражение. Как же, альтернативный лидер в коллективе – главная опасность для руководителя! Эх, тяжела ты, шапка Мономаха!
ГЛАВА 2
С тех пор как Наташу не взяли в театральный, каждый день ее жизни в Москве был ступенькой длинной лестницы, которая вела ее по дороге разочарований. Разочарований в людях, в жизни, в себе. С самого начала идея поступать в ГИТИС могла показаться безумной.
И все-таки она поехала. Обняла воющую в голос мамку, села в поезд – и поехала. До той поры она не была дальше районного центра, а потому боялась всего: поездных воров, соседей по купе, носильщиков на вокзале и уж тем более – водителей такси.
После того как она подала документы, ее на время поселили в общежитие, где Наташу очень удивил образ жизни старожилов. Ежедневные праздники, которые заканчивались то мордобоем, то всеобщим сном вповалку, очень быстро стали ей надоедать. К тому же они совершенно не оставляли времени на занятия.
Первые экзамены Наташа сдала вполне сносно, но на мастерстве завалилась. Все было при ней – и внешность девочки-эльфа, и огромные серые глаза, и нежный голосок. И даже определенная талантливость. Только вот ее выговор резал ухо преподавателю по сценической речи.
– Мая дарахая, – сострил он, – вам бы речью сперва заняться!
В общем, провалилась с треском, и даже из общаги ее поперли. Возвращаться домой с позором к маме она, конечно, не захотела. Позвонила и соврала, что ее взяли на подготовительные курсы и она начнет учиться со следующего года. Решила – умру, а своего добьюсь!
Из общежитских друзей у нее остался только один, который с первого же раза был потрясен ее внешностью и стал для нее ангелом-хранителем в этом многооконном аду.
Дима Красников был карамельным красавцем, из тех, что обычно становятся гомиками или альфонсами. Но у этого был «запас прочности»: папаша его, потомственный военный, муштровал сынулю с самого детства, пытаясь вырастить крепкого вояку и безукоризненного мужика. Мужика из Димы в конечном счете не получилось, а получился неплохой актер. Когда Красников-младший заявил отцу, что не собирается в суворовское училище, а совсем наоборот, в театральное, тот только плюнул презрительно и решил сосредоточить свои педагогические усилия на младшеньком, Даниле. Так Дима покинул родной Георгиевск и попал на актерский факультет ГИТИСа.
