Темнота храма живая — призраки ушедших столетий пялятся на жрицу из углов, шепчут что-то еле слышное, жалуются и увещевают. Жрица, женщина с именем ночной птицы, не слушает бесплотных голосов. Что они могут ей сообщить полезного? Великий город, столица великой державы, обнимавшей некогда весь южный берег Моря и его острова, ныне умирает — это ясно. Кровавая агония близится к завершению, Кар-Хадташт умрёт, — если не случится чудо. На чудеса уповать трудно, но что ещё остаётся делать. Мечи сынов Нового Города уступили мечам пришельцев; войны, продолжавшиеся с перерывами более ста лет, сломали хребет державы моряков и торговцев.
В первой войне поначалу удача благоприятствовала внукам Тира — корабли Кар-Хадташта владели Морем и опустошали набегами италийские берега, привозя золото и рабов. Но потом произошло что-то непонятное — великолепный флот потомственных мореходов был разбит, разгромлен наспех построенными галерами северян с неумелыми и необученными командами. Новый Город оставил победителям богатейшие острова Моря, но не оставил планов отмщения.
Вторую войну удалось принести к самому порогу гордого Рима, и надменные латиняне трепетали при одном упоминании имени Ганнибала сына Гамилькара Барки. Великий полководец досыта упился вражьей кровью при Тразиментском озере и при Каннах, и долгие годы римляне боялись встретиться с ним на поле брани лицом к лицу. Но всё меняется; Кар-Хадташт проиграл и эту войну, а гонимый Ганнибал на чужбине вынужден был испить чашу с ядом — только так он смог уйти от беспощадной мести победителей.
Третья война пришла к воротам Нового Города. Да и не война вовсе, а скорее расправа, добивание некогда могучего хищника. Катон Старший каждую свою речь в сенате заканчивал словами «Delenda est Carthago!» — «Карфаген должен быть разрушен!». Он твердил это как заклинание, и римские сенаторы благосклонно кивали в ответ на эти его слова седыми, лысыми и бритыми головами. И армия Сципиона Эмилиана высадилась в Ливии и больше двух лет грызла клыками таранов и катапульт городские стены. Жители и войско Гасдрубала защищались с отчаяньем обречённых, обрушивая на головы атакующих камни и заливая римские «черепахи» — сомкнутые манипулы, укрывшиеся щитами, — кипящей смолой из громадных чанов. Молох и Танит могли быть довольны — столько крови никогда не текло вблизи их святилищ.
Но вот стальные легионы Севера продолбили камень внешних городских укреплений, вонзились в живое тело Кар-Хадташта беспощадными клинками, опустошили предместья — Утику и другие, — выжгли Мегару и загнали уцелевших защитников в Бирсу. День и ночь в стены акрополя мерно бьют тараны, и зубцы башен дробятся в щедро смоченную кровью щебёнку под пущенными из мощных катапульт тяжкими каменными глыбами.
Жрица Танит знает — час судьбы близится. Тишина храма обманчива — она готова смениться лязгом оружия, яростными воплями и предсмертными стонами. Женщина с именем ночной птицы в святилище одна, больше здесь нет никого, все остальные ушли на стены акрополя. Но жрице никто и не нужен — она всё сделает сама. Или не сделает вовсе…
Знания жрецов велики. Корни их теряются во мраке веков и тысячелетий, уходят к мудрости халдеев Вавилона и колдунов Та-Кемт и ещё дальше, к почти утраченным чародейным умениям Посвящённых из той страны, которая сгинула в волнах Внешнего Моря, что за Столпами Мелькарта. Юные Расы выбирают путь, они собирают любые знания по крупицам, и магия для них не пустой звук, каким он сделается для их далёких-далёких потомков, отринувших необъективное и уверовавших в строгий язык интегралов и научно доказанных истин.
Пора. Жрица чувствует волну лунного света, легко пронизывающего камень храмовых стен. Танит явилась, она бесстрастно взирает на залитый багровым светом пожарищ город и слушает крики и хрипы умирающих. Сейчас к ней можно обратиться, сейчас — или уже никогда.
Жрица опускается на колени на каменные плиты пола, чёрное одеяние обнимает её тело с головы до пят. Статуя Танит — прекрасная крылатая женщина, в красоте которой сквозит нечто страшное, — в двух шагах от своей жрицы. Глаза Танит закрыты, но это не имеет значения. Богиня услышит — если захочет услышать, и если женщина с именем ночной птицы сумеет сделать свой зов доступным слуху богини ночи…
* * * Шотландия, II век н. э.
Ночная трава может быть предателем. По густой и мягкой траве в ночной темноте хорошо валяться в обнимку с девушкой своего племени, сбежавшей от бдительного надзора родителей. Тогда эта трава словно нарочно создана для того, чтобы быть любовным ложем. Так сладко втягивать расширенными и трепещущими ноздрями её ароматы, перемешанные с дразнящим, горячим запахом молодого тела подружки. Трава ласкает вас обоих нежными прикосновениями, а если она достаточно высока, то и укрывает от ненужно-любопытных взглядов.
Но вот когда скрадываешь зверя или, как сейчас, подбираешься к сильному врагу, который не спит и внимает шорохам и теням ночи насторожёнными ушами и острыми глазами бдительных часовых, вот тогда трава помеха. Как бы осторожно ты ни передвигался среди её упругих стеблей, как бы по-кошачьи мягко ни ставил ногу, трава рождает шорох. Особенно опасен голос травы, когда ночь безветренна, а в темноте идут сотни и сотни людей — кто-нибудь да и сделает неосторожное движение. И тогда настоящий воин сразу поймёт, что в ночи кто-то есть. А те, кто скрываются за бревенчатым частоколом укреплённого лагеря (они всегда строят такой лагерь, какова бы ни была усталость после тяжёлого дневного перехода), — воины настоящие. Недаром перед их мечами склонился почти весь мир. Весь мир — но только не мы, дети Зелёного острова.
Из-за невысоких лесистых холмов наползает утренний туман, ночь светлеет. Туман — это хорошо, влага смочит травы, и они станут не такими шумными. И ещё: туман не хуже мрака ночи скроет нас от ищущих взглядов дозорных из лагеря. Немного отсыреют тетивы луков, но это не так страшно — воду из них выжмут первые же натяжения тугого оружия. А волглая одежда — можно и потерпеть, не к лицу воину горного клана обращать внимание на такую мелочь.
Мы ждём, ждём сигнала и приказа вождей. Частокол близок, рукой подать, а уж достать стрелой или даже брошенным сильной рукой дротиком и подавно. Раньше мы пытались взбираться на брёвна по ремённым петлям, заброшенным на острия, но потом прекратили подобные попытки. Враг слишком опытен и внимателен — смельчаков, карабкающихся на частокол, быстро замечали и беспощадно резали. Сейчас мы попробуем по-другому.
Ночь давно переломилась и движется к утру; нам надо правильно выбрать момент, когда нас самих, затаившихся в густой траве, ещё не видно, а неподвижные фигуры солдат уже прорисовываются над гребнем деревянного вала. Вот тогда их надо быстро и точно снять меткими стрелами, затем вышибить ворота заранее припасённым бревном, топоры в руки — и вперёд, пробивать черепа полусонным. Так придумали вожди, а вот как оно выйдет на самом деле…
Нет, я совсем не сомневаюсь в мудрости старейшин, отведавших вкуса и запаха вражеской крови ещё тогда, когда я не покинул материнского чрева, но всё-таки… Если бы нам противостояли такие же, как мы (только из другого клана, ведь всем известно, что чужак — это враг), тогда сомнений не было бы (как не было бы, впрочем, и укреплённого лагеря, возникшего на зелени вересковых холмов словно по воле злой магии). Однако солдаты владеющей миром Империи — противник куда более серьёзный, это понимаю даже я, для кого этот бой первый, и кто ещё не взял жизнь своего первого врага. Нет, конечно, я умею многое, и лучше многих моих сверстников, — недаром отец учил меня всему, что знает сам, а он один из вождей клана, — но пока мои стрелы укладывали на землю только зверя, а не воина чужого народа. И именно потому, что отец научил меня многому, я знаю, насколько опасны те, за частоколом.
Империя пришла к нам больше ста лет назад. Её одетые в железо воины высадились на берега Зелёного острова с огромных, богато изукрашенных лодок с несколькими рядами длинных вёсел и двинулись в глубь нашей земли. Племена сопротивлялись, они любили войну и умели сражаться, но дрались каждый сам по себе. А строй солдат Империи походил на единое разумное чудовище, укрытое толстой шкурой панцирей и щитов и щетинившееся колючей шерстью копий и мечей. Дракон этот подминал своими тяжёлыми лапами толпы воинов свободных кланов и полз всё дальше и дальше, оставляя за собой в покорённых областях дороги и каменные строения, новые, непривычные нам городища и укреплённые валы с клыками сторожевых башен, пока не дополз до наших предгорий. И вооружены пришельцы были куда лучше — такой бронёй и такими мечами среди нас могли похвастаться только воеводы (как знаком отличия и принадлежности к знати), а у них так снаряжён любой простой боец.
