Именно тогда в Москве появился и громко заявил о себе «Фонд ликвидации коммунальных квартир». Это была совершенно новая общественная самодеятельная организация, из тех, которые стали появляться в начале перестройки. Фонд создали муж и жена, молодые симпатичные супруги Анатолий Басаргин и Татьяна Крылова. Он – выпускник режиссёрских курсов, она – молодая талантливая актриса. Но, как это часто происходило во время перестройки, оказавшись без работы по специальности, они решили переквалифицироваться в управдомы. Большой дом на Солянке, где они жили, находился в районе Китай-города, в самом центре Москвы, неподалёку от Красной площади, и был почти сплошь населён жителями коммуналок, которые ни под каким видом не собирались уезжать с насиженных мест. Нет, они не хотели и дальше ютиться в коммуналках, они хотели получить отдельные квартиры, но в этом же доме, без принудительной депортации на окраины. Так возникла очень простая идея: жители домов, которые подлежат переселению, объединяются, регистрируют коммерческое товарищество и сами ищут инвесторов, готовых взять на реконструкцию их дома с учётом пожеланий самих жителей. Кто-то согласен уехать в другой район, кто-то хочет остаться в старом доме, но в любом случае нет никакого принудительного выселения.
В доме на Солянке заработала бесплатная юридическая консультация для желающих создать подобные товарищества, создавался банк данных для потенциальных инвесторов. Анатолий Басаргин добился от московских властей заключения контракта по их дому на Солянке: все нежилые помещения на первых этажах этого огромного дома передавались в хозяйственное ведение товариществу жителей, которое должно было на доходы от их аренды самостоятельно осуществить капитальный ремонт дома, расселить коммунальные квартиры с учётом пожеланий жителей, благоустроить территорию.
Это был невиданный по тем временам жилищный эксперимент. В начале 1992 года, практически сразу после исторического развала СССР, Фонд ликвидации коммунальных квартир с большим размахом провёл в Москве съезд, куда съехались жители не только московских коммуналок, но и коммунальных квартир из многих других регионов России. Либерализация цен уже началась, инфляция набирала обороты, но ещё не совсем давала о себе знать. В фойе зала, где проходил съезд, играл духовой оркестр, толпился народ, инструкции по созданию товариществ жителей в домах шли нарасхват.
После съезда я постаралась попасть к юристам Фонда и даже переговорила с самим Басаргиным.
– Я тоже живу в доме с коммуналками, многие соседи не хотят уезжать из дома, где они прожили много лет. Но я боюсь, что с нами никто не станет считаться, и как только появится инвестор, нас просто выбросят из центра Москвы.
Басаргину мой пессимизм очень не понравился:
– Никто вас не выбросит, если вы сами не согласитесь уехать, – недовольно ответил мне он. – Сейчас есть возможность объединиться и противостоять любому нажиму властей. Если вы организуетесь в жилищное товарищество, никакие власти ничего с вами не смогут сделать и будут вынуждены с вами считаться.
Но возможность объединиться стоила тогда довольно дорого. Для того чтобы создать коммерческую фирму, нужно было иметь уставный фонд не менее 10 тысяч рублей. Много это или мало? Тогда это было очень много. Достаточно сказать, что мой оклад старшего научного сотрудника с учёной степенью кандидата наук составлял 300 рублей в месяц. Правда, в конце 1991 года научным работникам дали возможность зарабатывать на контрактах с предприятиями, и у меня в «загашнике» было около 5 тысяч рублей. Их я и решила пожертвовать на создание уставного фонда. Оставшуюся сумму распределили между всеми жителями дома, которые с энтузиазмом поддержали идею создания товарищества в нашем доме. Сомнение выразил лишь жилец коммуналки из 7-й квартиры Олег Паничев, следователь по особо важным делам Прокуратуры РСФСР, но после того, как я предложила ему встать во главе созданного товарищества, пообещав при этом взять на себя всю рутинную работу, он перестал возражать.
Увы, гора родила мышь. Несколько лет я усердно поддерживала на плаву товарищество с ограниченной ответственностью «Арбат 25», регулярно сдавая в налоговую инспекцию и другие сопутствующие фонды пустые отчёты о хозяйственной деятельности. Олег Паничев то ли не нашёл времени, то ли не захотел сотрудничать с Фондом ликвидации коммунальных квартир и особой активности в самостоятельном поиске инвесторов не проявлял. Все согласились с тем, что надо ждать тех инвесторов, которых найдут нам московские власти, и уже тогда предъявлять им свои требования. Но никакие инвесторы так и не объявились. Теперь я уже знаю, почему. Буквально через два месяца после регистрации нашего товарищества, вопреки постановлению московского правительства о запрете приватизации в нашем доме, неким ООО «Руджи» оказался приватизированным магазин «Ткани», расположенный в торце дома. Этого оказалось достаточно, чтобы все потенциальные инвесторы сразу потеряли интерес к дому: ведь любого инвестора интересуют прежде всего нежилые помещения на первых этажах, которые после реконструкции поступают в его собственность и могут сдаваться в аренду за хорошие деньги. Но если часть этих помещений уже находится в частной собственности, брать в реконструкцию дом нет никакого смысла. В итоге дом ещё на 10 лет оказался законсервированным.
Но нет худа без добра. Приватизация магазина создала прецедент, и власти в конце концов разрешили в нашем доме и приватизацию жилых помещений, в которых располагались коммунальные квартиры. Возможно, этому в какой-то мере способствовало то, что в 1993 году я неожиданно для себя стала депутатом фракции ЛДПР в новой Государственной Думе, избранной после принятия в 1993 году новой Конституции России. Когда готовились избирательные партийные списки, Жириновский вспомнил о том, что когда-то я написала программу для его тогда ещё малоизвестной партии, и пригласил поучаствовать в выборах. Вопреки всем прогнозам партия Жириновского одержала на этих выборах убедительную победу, опередив и коммунистов, и правящий «Выбор России». Мои депутатские запросы в адрес Москомимущества по поводу приватизации нежилых помещений в доме, где запрещена приватизация, сыграли свою роль. Запрет на приватизацию был снят, и жители дома на Арбате, приватизировав квартиры, получили возможность удачно разъехаться. Многие квартиры были выставлены риелторами на продажу, и со временем в доме появились новые жильцы, которые приобрели эти квартиры на вторичном рынке.
Мне не хотелось уезжать с Арбата. К тому времени в нашей коммуналке мои соседи уже получили свои долгожданные квартиры. Последней уехала Галли Кричевская – ей с матерью накануне 50-летнего юбилея Победы дали просторную двухкомнатную квартиру в новом благоустроенном районе Строгино, и они без сожаления покинули шумный Арбат. Я осталась одна в большой четырёхкомнатной квартире. У меня был выбор: как и остальные соседи по дому, через риелтора приобрести небольшую квартиру в другом районе Москвы или, воспользовавшись своим правом первоочередного выкупа освободившихся помещений, стать хозяйкой всей квартиры. Я выбрала последнее, так как давно лелеяла мечту устроить в этой квартире мемориальный музей художника Константина Юона. Лично мне достаточно было бы и одной комнаты, но, прожив столько лет в коммуналке, хотелось хотя бы остаток дней пожить без соседей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
