Снова припадаю ртом к влажной промежности и поднимаю руки к её груди, грубо сбрасывая ладони. Перекатываю между пальцами соски, пока Кэтрин забрасывает ноги мне на плечи, прижимая голову сильнее. Её рваное дыхание, едва сдерживаемые стоны говорят о том, что она близка к разрядке, но я останавливаюсь, прикусив внутреннюю сторону бедра.
— Сукин сын, — шипит она и, протянув руки ко мне, пытается схватить за волосы, чтобы притянуть обратно.
— Нарушаешь, — перехватываю её ладони и отбрасываю обратно.
Снова тянусь к тумбе и беру кляп. Я только и ждал момента, когда смогу его использовать и вдоволь отыграться за её самовольность в первом раунде. Смотрю в ошеломлённые глаза и вижу в них неподдельное желание. Кэтрин ёрзает, устремив на меня хитрый взгляд.
— Ты думаешь, что это сможет закрыть мне рот? — она кивает головой на кляп и недовольно морщится, когда ошейник, прикреплённый к наручникам, затягивается сильнее.
— Я знаю, что это сможет закрыть тебе рот.
Усмехаюсь и сажу её ровно перед собой. Вставив между зубов резиновый шарик, в пару движений застёгиваю ремень на затылке и снова толкаю на матрас. Кэтрин пытается выдавить из себя хоть какое-то подобие звука, но получается лишь невнятное мычание, которое вызывает у меня смех.
Ложусь за спиной Кэтрин и, приподняв её ногу, неспешно провожу членом по половым губам, снова доводя её до нетерпеливого шипения, после чего вхожу резким толчком во всю длину. Шумный выдох моей музы тешит и без того эгоистичное, полное высокомерия эго, разжигая возбуждение до предела.
Кладу ладонь на её грудь, когда второй раз грубо толкаюсь, выбивая из неё протяжный стон. Дразню грубо, но медленно, выходя полностью, после чего снова заполняю её, желая довести до точки кипения. Издеваюсь искусно, с удовольствием слыша шлепки наших тел. Наслаждаюсь, вкушаю каждое изменение, будь то учащённое дыхание или мятые простыни, сжатые хрупкими пальцами.
Невнятное, но такое желанное мычание из-под кляпа заставляет улыбнуться только от того, какие картинки её мести всплывают в голове. Уже заранее знаю, что в следующей нашей игре она пожелает чего-то изощрённого, но уверен — мне понравится.
Сжав сильнее грудь, опускаю свободную руку на клитор. Несколько мягких круговых поглаживаний, как Кэтрин начинает мелко дрожать, после чего я убираю палец и выхожу из неё.
Шипит, пытается ругаться, кажется, даже прокусить кляп, но все её попытки тщетны. Переворачиваю Кэтрин на живот, ставя на колени. Притягиваю ягодицы ближе к себе и звонко шлёпаю, замечая, как она не отстраняется, а подставляет тело для нового удара. Второй шлепок приходится ниже предыдущего, окрашивая бедро багровой меткой. Одним движением снова заполняю её, накручивая длинные волосы на кулак. Задаю медленный темп, лаская алые отметины, которые хочется оставлять на коже до тех пор, пока она будет мне позволять.
Подмахивая бедрами в такт моим движением, она буквально старается самостоятельно выстроить необходимый для неё ритм, мыча что-то нечленораздельное.
— Чего ты хоо-чее-шь? — спрашиваю, протягивая последнее слово, прекрасно зная, что она не сможет ответить.
Её вымученный стон заставляет ускориться и прекратить пытку для нас двоих. Отпустив волосы, хватаюсь за ягодицы, сжимая раздражённую кожу. Выгибаясь в спине, Кэтрин подаётся навстречу, издавая хриплые звуки. Чувствуя, как она начинает дрожать, когда мышцы влагалища сокращаются, опускаю руку на клитор, доводя её до оргазма. Обессиленная, она падает лицом в подушку, едва устояв на коленях. Совершаю последние поступательные движения и изливаюсь ей на бедро, устало упав рядом.
Решаю, что отдышаться могу и позже, когда в один щелчок снимаю с неё кляп. Аккуратно поворачиваю Кэтрин на спину и, взяв с тумбочки ключи, расстёгиваю наручники, отцепляя ремешок от ошейника. Массирую запястья, на которых остались внушительное следы, временами нежно их целуя.
— Бейкер, ты заболел? — прохрипела Кэт, когда поправляю её спутанные волосы.
— Заткнись, — дотянувшись до салфеток, достал одну, вытирая её лицо от влаги.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Вот теперь я узнаю своего мужчину, — шутит она, когда забирает салфетку и отбрасывает в сторону. — Я поеду домой, раз ты не даёшь мне спать, — шепчет мне в губы, цепляя носом мой.
— Останься, — тихо отвечаю и кладу руку ей на шею.
Ничего не ответив, Кэтрин отстраняется и встаёт с кровати. Смотрю, как она снимает ошейник и бросает его на постель, после чего потягивается, демонстрируя стройное тело. Наблюдаю за ней, как заворожённый, не замечая, в какой момент она повернулась ко мне лицом и временами поглядывает в мою сторону, пока наливает в бокал вино.
— У меня завтра рейс в Милан в двадцать один ноль-ноль, — говорит она, сделав глоток спиртного. — Отвезёшь меня в аэропорт?
— Кажется, в это время у меня натурщица, — откровенно лгу, когда достаю из пачки сигарету.
Мы нигде не афишируем наши отношения, и я не намерен начинать. Практически с самого начала мы договорились о том, что встречи наши будут тайными, ведь никто из нас не хотел попасть под прицел жёлтой прессы — довольно известный художник и подающая надежды фигуристка, в случае разрыва. Вот только ни один из нас не думал, что это продлиться так долго. Я рассчитывал на пару ночей и не более, а уже два года длятся эти пару ночей.
За своими размышлениями не сразу услышал звук воды в ванной. Не прошло и пары минут, как в комнату вернулась Кэтрин и начала собирать свои вещи по полу. Надев бельё, она тихо выругалась, когда заметила стрелку на чулке, гневно бросив мне его в лицо.
— Ты что, обиделась? — спрашиваю, прикуривая новую сигарету.
— Нет, — коротко отвечает, натягивая юбку.
— Аэропорт или чулки? — снова задаю вопрос, прекрасно зная характер этой девчонки. Она никогда не скажет, что обиделась, а будет до последнего дуть губы и отмахиваться.
— Я сказала, что не обиделась, — нервно шипит, когда видит, что не хватает одной пуговицы на блузке, и бросает её на пол, взамен забирая мою рубашку.
Последующие сборы проходят в абсолютной тишине, которая временами нарушалась лишь её ругательствами. Посмотрев на себя в зеркало, Кэтрин недовольно скривилась, прикрывая воротником следы удушья от ошейника, видимо я заигрался в этот раз.
— Кэтрин, в чём дело? — спрашиваю, когда она обувает туфли. — Если тебе так важен этот чёртов аэропорт, то я отвезу тебя, только из машины выходить не буду. Не хочу…
— Чтобы нас вместе видели, — заканчивает за меня она, повернувшись лицом.
Смотрю на неё и вижу слёзы. Впервые за два года я вижу её слёзы и от этого не по себе. Растерялся, не зная как реагировать на это. Да и вообще, с чего бы это ей?
— Кэтрин, что случилось? — протягиваю к ней руку, чтобы вытереть влагу, но она отбрасывает её в сторону, словно грязь. Смотря на выражение её лица, становится мерзко от себя самого, вот только не понимаю за что.
— Это не может больше так продолжаться, — шепчет она, смахивая слёзы, которым нет конца. — Я так больше не могу, — вижу её горькую усмешку и хочу что-то сказать, но не могу, боясь ляпнуть лишнее.
Не совсем понимаю, к чему она ведёт, ведь ещё двадцать минут назад всё было хорошо. Так что изменилось за это время?
— Мы столько лет вместе, но по раздельности, — она пожимает плечами и берёт сумочку с кресла. — Я устала играть в прятки от общественности. Устала строить из себя неприступную скалу на совместных мероприятиях, глядя на то, как вокруг тебя вьются наглые девицы. Я хочу быть той одной единственной девицей, которая будет иметь право к тебе прикасаться…
— Но ты и есть одна, — перебиваю её, ведь ни разу ей не изменил, как бы это не звучало, учитывая специфику наших отношений.
— Одна я здесь, — истерически хохотнув, она обводит руками помещение, — а вне стен дома или студии — я одна из.
— Почему ты только сейчас завела этот разговор?
Фыркнув, Кэтрин не промолвила больше ни единого слова, направляясь в коридор. Я же, стоя на месте, так и не сдвинулся, чтобы попытаться её как-то остановить, хоть очень и хотелось. Достаю каждое воспоминание, связанное с Кэт, и всячески стараюсь найти хоть один намёк на то, что её не устраивают наши отношения. И сейчас, когда я со скрупулёзной дотошностью перебираю чуть ли не каждое слово в голове, замечаю, что она делала шаги вперёд, иногда даже слишком явные, чтобы их не понять.
