Да, в те дни каждая улица, каждый переулок, каждый дом и каждая квартира Москвы были участками боевого фронта. И в суровом фронтовом быте города сложились фронтовые порядки и фронтовые привычки.
Чем чаще становились воздушные налеты врага, тем спокойнее становились москвичи. Уже осенью в бомбоубежища уходили только женщины с малыми детьми и древние старики.
В суровой обстановке города-фронта москвичи оставались москвичами.
И днем и ночью, почти не умолкая, стреляли зенитные орудия и пулеметы, прикрывая огневым щитом небо над столицей. То там, то здесь падали бомбы, сбрасываемые одиночными самолетами, прорвавшимися сквозь огневое кольцо обороны. Время от времени рушились дома от прямых попаданий и возникали пожары. Но раны, нанесенные городу, быстро залечивали. Так, стоящий у Никитских ворот памятник К. А. Тимирязеву, поврежденный взрывной волной, за одни сутки был восстановлен и как ни в чем не бывало стоял на старом месте. То же было с памятником Ломоносову в сквере МГУ.
Фабрики и заводы работали круглые сутки в три смены, и в часы налетов рабочие не отходили от станков.
Как обычно, шла торговля в магазинах, были открыты столовые, рестораны, кафе. По вечерам концертные залы и театры были полны зрителей.
Я помню, как в самое тревожное время, когда враг особенно настойчиво пытался прорваться к столице, мы, небольшая группа писателей, съехавшихся с фронта в Москву, проводили литературный утренник для комсомольцев в Концертном зале имени Чайковского. Утренник шел под аккомпанемент зениток. Зал был не очень заполнен зрителями, потому что молодежь была на работе, но какое особенное, непередаваемое настроение общности чувств связывало нас с нашими слушателями!
Я помню, как зимой в начале 1942 года выступали мы в зале Малого театра перед партийным и комсомольским активом и перед передовыми рабочими. Председательствовал Емельян Михайлович Ярославский. Вечер дважды прерывался воздушными тревогами, но зал был набит слушателями, и каждое слово со сцены электрическим током проходило по сердцам и вызывало необычные на литературных вечерах аплодисменты и взрывы негодующих возгласов против тех, кто стоял в пугающей близости от Москвы, пробуждало действенное чувство любви к Родине, к великому городу, чувство гнева и ненависти к врагу.
И не забыть мне, как мы по приглашению партийной организации фабрики «Юношеская книга» проводили литературный вечер в клубе этой фабрики.
Едва я закончил свой доклад о Красной Армии, как завыли сирены и, быстро нарастая, начал приближаться гул самолетов и отзвуки артиллерийской канонады. Люди в президиуме переглянулись и стали шепотом советоваться: продолжать вечер или прервать его.
В зале поняли, о чем шепчутся в президиуме, и сразу десятки голосов раздались из разных углов зала:
— Продолжайте вечер! Ну их к дьяволу, они круглые сутки летают. Не дадим фрицам испортить наш вечер!
И под грохот зениток, под выбухи взрывов поэты читали стихи, прозаики рассказывали о доблести советских воинов, и к ним было приковано внимание сотен горящих глаз.
Когда литературная часть кончилась, налет еще продолжался. В зале быстро раздвинули скамейки. Посередине зала уселся баянист, и под звуки старинного вальса молодые наборщики, брошюровщики, фальцовщицы, переплетчики закружились в танце. Правда, за кавалеров танцевали в большинстве девушки: сверстники их в это время были в окопах под Москвой.
И как апофеоз этих великих дней живет в нашей памяти вечер 6 ноября 1941 года.
В подмосковном дачном поселке, под отчаянную канонаду зенитных батарей, отбивавших очередную волну немецких бомбардировщиков, мы проводили торжественное заседание коллектива сотрудников фронтовой газеты, когда кто-то из товарищей вбежал в комнату и взволнованно прокричал:
— Товарищи! Все к репродуктору! Началось торжественное заседание Моссовета.
У старенького, шипящего и хрипящего репродуктора столпилась группа людей разных возрастов. Был тут и редактор газеты, и молодые политруки-сотрудники, и старик сторож, и пожилые няни бывшего детского сада, в помещении которого приютилась в те дни наша редакция. Несколько человек взобрались на две шаткие табуретки и, обхватив для равновесия друг друга руками, вслушивались в спокойные, уравновешенные слова доклада.
И от фразы к фразе, от минуты к минуте светлели лица слушателей, и когда в зале начинали греметь аплодисменты, мы с риском свалиться со своих шатких табуреток аплодировали самозабвенно, неистово.
А когда кончилось торжественное заседание, мы вдруг заметили, что налет кончился и за окнами сгустилась тишина черной, как сажа, ноябрьской ночи.
Самый факт традиционного торжественного заседания Моссовета и последовавший на следующее утро парад отвалили от души каждого из нас тяжелый камень тревоги и горечи. Враг был близко в этот вечер и в это утро, но в смятенных этой близостью человеческих сердцах крепла уверенность в том, что не он, а мы будем победителями. Люди в этот вечер как бы выросли на несколько голов. И они, пользуясь темнотой, не стесняясь, стирали с лиц очистительные слезы радости, обнимали друг друга и крепкими рукопожатиями скрепляли то, что не могло вылиться в слова.
То, что думали мы тогда в Москве и на полях войны в Подмосковье, думали советские люди и в голодном, блокированном Ленинграде, и на далеком Урале, и в степи под Ростовом, и у Тихвина, и в степях Харьковщины, и там, за фронтом, во вражьих тылах.
Источником негасимого света для миллионов людей в те трудные, героические дни была Москва. Из этого города несгибаемая воля партии направляла усилия народа на героические подвиги во имя свободы и независимости Родины и ее разум, как лучи мощного прожектора, пробивал кровавый туман войны и «за горами горя» освещал «солнечный край непочатый» счастливого будущего народа.
Для миллионов советских людей и в годы радости, и в годы испытаний Москва была аккумулятором их энергии, их героизма, их любви к Родине.
В военные годы сила народной любви к Москве удесятерилась. Об этом знал враг. И в трудные для народа дни, когда гитлеровцы бесчинствовали на захваченных ими советских территориях и когда они уже почувствовали, что беда чужеземной оккупации не сломила в сердцах попавших в полон советских людей их любовь к Родине, их волю к сопротивлению, в потоке лживой фашистской информации особенно часто возникало слово «Москва».
Сообщениями о захвате Москвы гитлеровцы хотели подорвать в сердцах людей веру в победу, сломить силу их сопротивления.
Гитлеровские ставленники, старосты и полицаи, приходили на крестьянские сходы и, вертя в руках листовки с крикливыми сводками верховного командования вермахта, внушали угрюмым слушателям:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
