— Ты когда-нибудь видел звероящера?
Перед Севкой, поставив локти на дощатый стол, сидела девчонка с остреньким личиком, похожая на белочку или на крыску. Ведь у белок и крыс одинаковые рожи, только хвосты разные.
— Конечно, — проговорил Севка. — Он живёт у нас на даче.
— Чушь какая! Звероящеры давно вымерли.
Севка не нравился девчонке. Он это видел.
— Все вымерли, а наш остался, — сказал он.
— А у нас на даче болотистая местность.
— А чем вы его кормите?
— Папоротниками.
Севка говорил так искренне и делал такие честные глаза, каких, он знал, никогда не бывает у людей, когда они говорят правду.
— А почему его не берут в зоопарк? — резонно спросил режиссёр.
— А мы его не отдаём. И он сам не хочет. Он у нас дом сторожит, как собака.
Режиссёр верил и не верил.
— А ты не врёшь? — усомнился он.
— Зуб даю! — поклялся Севка и вдохновенно плюнул в сторону.
— Отлично! — режиссёр встал. — Мотор.
Перед Севкиным носом щёлкнули доской о доску, пробормотали какие-то иностранные слова: «кадр», «дубль». Опять возникла крыска и ехидно спросила:
— Ты когда-нибудь видел звероящера?
Но Севке было уже безразлично — нравится он девчонке или не нравится, жарко в павильоне или холодно, видит его мама или не видит. Он только врал и выкручивался и под конец сам уже поверил в то, что у него на даче на верёвке сидит звероящер.
Пузо у него огромное, хребет как забор, а голова маленькая. Мозгов мало.
Севка сидит перед ним на корточках и скармливает папоротники. Звероящер меланхолично жуёт, перетирая папоротники травоядными челюстями, грустно смотрит на Севку и медленно мигает тяжёлыми веками. Ему обидно, что все его знакомые вымерли ещё до нашей эры, дружить ему не с кем и никто его не понимает, потому что у звероящера доисторическое самосознание.
— А ты не врёшь? — с завистью спросила девчонка. Ей тоже хотелось иметь на даче звероящера.
Севка сделал энергичный жест под подбородком, который должен был означать: «Даю голову на отсечение».
В глубине павильона засмеялись, и Севке казалось, что он слышит мамин смех.
— Стоп!
К Севке подошёл режиссёр, приобнял, положил руку ему на плечо. В голове у Севки плыло марево от жары, от счастья и от усталости, которая пошла в дело.
Он чувствовал, что режиссёр его признал, теперь он с ним одна компания, и Севкино плечо росло к его ладони.
В глубине павильона растворилась маленькая дверь в стене. Севка сразу заметил это, потому что павильон в глубине был тёмный и в темноте резко высветился прямоугольник двери. В прямоугольнике возник мальчик.
На нем была круглая соломенная шляпа, штаны и рубаха, похожие на половую тряпку. Штаны — коричневая тряпка, а рубаха — сизая.
Мальчик приблизился, остановился неподалёку от Севки.
— А! Николай Иваныч! — обрадовался режиссёр. Он подошёл к мальчику и поздоровался с ним за руку. — Ну, как дела?
Мальчик ничего не сказал. Он сглотнул и уставился на режиссёра со счастливым щенячьим выражением.
— Как учишься? — спросил режиссёр.
— Нормально, — сказал мальчик басом.
— Текст выучил?
Режиссёр смотрел на мальчика с таким видом, будто он всю свою жизнь готовился к этой встрече, а сейчас настала главная минута его существования.
«А я?» — подумал Севка. Но ответом на его вопрос был другой мальчик, похожий на него. Они беседовали с режиссёром о том о сём, и им было очень интересно друг с другом.
Севка отошёл в угол декорации к светлым струганым доскам, снял соломенную шляпу. Положил на доски. Хотел стащить штаны и рубаху, но тогда он остался бы в одних трусах, а это стыдно.
Севка прошёл в тёмную глубину павильона, подальше от фонарей. Фонари были выключены. Они притушили свой огненный глаз и отсвечивали обычным стеклянным блеском.
Севка пошёл скорее. Потом бежал. Он бежал по какимто ходам и закоулкам, чтобы израсходовать движением духоту, скопившуюся у него под горлом.
Севка забежал в военный блиндаж с патефоном в углу, сел на самодельную табуретку и зарыдал. Он пробовал подавить рыдания, глотал их обратно, но они вырывались из груди кашлем и стоном. А иногда воем. В какой-то момент Севка услышал свой вой со стороны и успел отметить — точно так же выл за стеной соседский щенок Ричи, была абсолютно та же мелодическая линия, идущая снизу вверх и ломающаяся на самой высокой ноте.
Севка не знал — сколько прошло времени. Вдруг он вспомнил, что в павильоне осталась мама. Она, должно быть, бегает с перепуганным лицом и ищет Севку.
Он поднялся с табуретки, вытер лицо рукавом чужой рубахи и постарался, как учил его папа, «взять себя в руки». Севка выпрямил спину, «посадил её на позвоночник», выстроил каменно-презрительное выражение лица и пошёл обратно, угадывая дорогу. И все время, пока шёл, старался удержать на лице выражение, чтобы оно не поползло. Когда Севка вернулся в павильон, фонари ещё не горели. Значит, времени прошло мало.
К Севке сразу же подошла мама и протянула школьную форму, чтобы Севка мог в неё переодеться. У мамы был обычный вид. Севка смотрел с затаённым вниманием: держит мама лицо или это её лицо? Но мама смотрела немножко ниже Севкиных глаз, и он не понял.
Подошёл режиссёр, приобнял Севку, положил руку ему на плечо.
— Ты не очень торопишься? — спросил он.
— А что? — Севка напрягся, окаменел спиной и плечами.
— Николай Иваныч весь текст забыл, — поделился режиссёр. — Ты бы порепетировал с ним, пока мы тут свет ставим…
Подошёл Николай Иваныч. Остановился, пригорюнившись. Виновато, медленно мигал, как звероящер.
Севка посмотрел на его белые широкие брови и сухо сказал:
— Пойдём…
Они отошли к доскам. Сели на них, одинаково ссутулившись, развесив руки на острых коленях.
— Ты когда-нибудь видел звероящера? — спросил Севка.
— Ты когда-нибудь видел звероящера? — повторил Николай Иваныч.
— Это я говорю, — поправил Севка. — А ты должен спросить: «Какого звероящера?»
— Какого звероящера, — обречённо проговорил Николай Иваныч и поковырял ногтем доску.
— Ты с кем разговариваешь?
— С тобой, — удивился Николай Иваныч.
— Ну вот, на меня и гляди.
В этот момент к доскам, осторожно, брезгливо ступая, подошла кошка. Она остановилась, повернула голову и сурово, очень официально посмотрела на мальчиков.
И Севке было непонятно: то ли эту кошку привезли на кинопробу, то ли она здесь живёт.
