«Я говорил им, что у меня есть женщина, с которой я хожу в отель; мы встречаемся вечером и занимаемся тем, чем занимаются мужчина с женщиной… Я даже попросил прислугу матери написать мне письмо: «Дорогой мой ЖанПоль!.. » Одноклассники «раскусили» мою ложь. Я стал посмешищем в классе».
А времена были нелегкие. Началась Первая мировая война, и многих одноклассников Сартра матери воспитывали в одиночку: отцов забрали на фронт. Война брала свою кровавую дань, и одноклассники, потерявшие отцов, вымещали скопившуюся агрессивность на тех, кто казался слабым.
Сартр стал жестче, хотя поведение его было двойственным.
Он отказывался быть «как все» лишь для того, чтобы быть принятым в компанию бездумных идиотов - но «быть принятым» сверстника ми ему очень хотелось. Он хотел быть «своим парнем » - но на собственных условиях. Эта двойственность останется у него на всю жизнь.
Но в тихом мирке своей комнаты маленький косоглазый лягушонок становился принцем. Садясь за свой стол, мальчик, утешающий себя тем, что он - гений, уже начинал решать непостижимую задачу действительного становления таковым.
Тетрадки с историями о романтических рыцарях сменились автобиографическими текстами. Потом он начал писать романы. В возрасте 14 лет Сартр завершил свой второй роман, названный «Гец фон Берлихинген», посвященный тирану средневековой Германии. Кульминацией романа становится восстание против тирана: восставшие разрушают фабрики, мельницы, ткацкие цеха (некоторые из строений носят неслучайное сходство со знакомым судостроительным заводом). Тирана ожидает изощренная и мучительная смерть. Его голову засовывают в отверстие часов на колокольне, так что она оказывается на месте римской цифры XII. Последние минуты жизни тирана проходят в мучительном ожидании того, когда приближающейся стрелкой ему будет постепенно отрезана голова.
Сочетание страдания, насилия и крайнего экстремизма стало отличительным признаком зрелых работ писателя, в которых эти черты сохраняют всю непосредственность юношеского восприятия. Интенсивность юношеских переживаний Сартра оставила неизгладимый след в его творчестве. В этом возрасте подобные чувства нередко сложным образом переплетены с пробуждающимся философским осмыслением жизни.
Отчасти гений Сартра есть не что иное как его способность сохранить это сочетание ощущений и эмоционально-интеллектуальное напряжение, которые в юношеском пытливом уме порождают как мысль, так и полную неразбериху.
В 1919 году Сартр начал красть деньги из кошелька матери, С их помощью он пытался искать расположения одноклассников, покупая для них в местном кафе экзотические кремовые пирожные и ромовые бабы. Радость мальчика от его возросшей популярности среди сверстников и приторно-сладкий вкус пирожных сопровождались гнетущим чувством вины, где-то глубоко прятались растерянность и тоскливая угрюмость.
Здесь лежат истоки еще одного пикантного соче тания ощущений, ставшего навязчиво возвращающейся темой в творчестве писателя: липкая сладость и тошнота.
Тайное, конечно, стало явным; простодушная хитрость мальчика была раскрыта, неблагодарные приятели обрушили на него новый град насмешек, дома ждал обычный родительский нагоняй. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения подростка. Сартр решил вернуться в Париж, предпочтя законы Всевышнего и деда буржуазным стереотипам, навязываемым отчимом. Мятежник внутри Сартра выбирал те условия, внутри которых должен был созреть его мятеж-мятежом оказалась вся дальнейшая жизнь мыслителя.
В 15 лет Сартр стал учащимся престижного королевского лицея. Он запоем читал, поглощая горы литературы, часть из которой была недоступна его пониманию. Тем времени его писательское увлечение обретало новые формы: появились тетради с афоризмами и философскими размышлениями.
Об уровне этих размышлений можно судить по его определению любви: «Желать женщину - значит обращаться с ней как со средством для достижения своей цели; любить женщину - зна чит видеть в ней цель, а не средство». Как и в случае этой квинтэссенции французской мудрости, другие афоризмы юного Сартра колебались между фальшью эпиграмм и гениальностью прозрений.
Преподаватель философии проницательно отмечал у подростка «чрезмерную плодотворность »: изобилие идей, нередко незрелых и сумбурных (это характерная позиция ортодоксальных англо-американских философов. Сартр и поныне воспринимается ими именно так).
Сартр сдал экзамен на звание бакалавра и стал студентом высшей школы - Эколь Нормаль. Вопреки своему названию, это далеко не обычное учебное заведение: здесь собирались «сливки» французского студенчества. Оказаться здесь во времена Сартра - означало продемонстрировать весьма высокий уровень познаний. Здесь учились такие будущие знаменитости, как Раймон Арон и Морис Мерло-Понти; будущий антрополог Клод Леви-Стросс, блестящий теолог-философ Симона Вейл, будущий директор самой этой школы Жан Ипполит, писатель-философ Симона де Бовуар.
В этой атмосфере всеобщей увлеченности талант Сартра пышно расцвел. По свидетельству дру зей, его неприглядная внешность преображалась, когда он говорил. Прыщеватый низенький студенточкарик приобрел влияние. «Когда он не спит, он думает». «Он был самым интересным собеседником, какого только можно вообразить…
Под цинизмом и критическим отношением к самому себе, которые он любил изображать…, скрывались безмерная теплота и мягкость, в которых он ни за что не хотел признаваться». Сам Сартр говорил, что он был чем-то вроде Сократа. Покинув привычную раковину отшельничества, он продемонстрировал огромную любовь к пиву и с восторгом обнаружил, что молодые женщины, очарованные его интеллектом, находили его не уродливым, а вполне привлекательным. Его жажда сексуальных побед вскоре стала уступать только жажде пива. Но обе эти страстишки были ничем по сравнению с главной страстью - познанием. Книги, идеи, размышления… Он читал все-правда, в это «все» почему-то не входили обязательные книги, рекомендованные преподавателями. Поэтому к удивлению всех, а особенно его самого, Сартр провалил первый же экзамен. В результате в следующем году его сияние несколько померкло.
Однако Сартр оставался «звездой». Он стал неряшлив, как большинство парижских студентов, быт которых оставляет желать лучшего, распрощался с такой буржуазной привычкой как умывание и стал курить трубку с таким крепким табаком, что соседу трудно выдержать. Его виде ли в многочисленных кафе Латинского квартала ведущим напряженные интеллектуальные дис куссии с друзьями, в число которых входили Рай мон Арон и Мерло-Понти. Обычной темой их разговоров была философия. К их столику имело смысл приближаться лишь в случае, если вы могли сказать что-то ужасно умное, причем изложить свою мысль ярко и живо. Однажды к этой группе присоединилась высокая серьезная девушка 21 года, интересующаяся философией. Ее звали Симона де Бовуар, и она вскоре продемонстрировала, что ей есть что сказать.
Симона де Бовуар происходила из респектабельной буржуазной семьи, что роднило ее с Сартром.
Она получила прекрасное образование в монастыре, а в душе ее созрел тот самый мятеж.
К ней быстро прилипло прозвище «Бобр» - символ напряженной работы и энергичности - и она стала членом группы. (Под таким прозвищем можно понимать что угодно, между тем это была просто одна из раблезианских острот компании, бывшей весьма высокого мнения о себе.
«Обаятельная, хорошенькая, правда, одевается ужасно… эта ее кошмарная маленькая шляпка », - так добродушный двадцатичетырехлетний Сартр отзывается о де Бовуар. Согласно же самой де Бовуар, «это была любовь с первого взгляда».
Как бы там ни было, Сартр и де Бовуар стали любовниками.
Сартр вскоре возложил на себя дополнительные роли - ментора, консультанта по манерам и одежде. «Я хочу стать твоим покровителем », - говорил он ей.
Это было не совсем так. Он постоянно вступал с ней в споры, выдвигая разрушительные аргументы.
Бобр отвечала уничтожающей критикой его идей. Впервые в жизни Сартр встретил ту, что «ростом вровень»: к критическим высказываниям Бобра он относился всерьез. Отношения становились все более глубокими. Он был той самой «половинкой», которую де Бовуар вымечтала за долгие одинокие годы своей юности. И Сартр, так и не став ее консультантом по модной одежде, вскоре обнаружил поистине материнскую заботу о себе (ему предлагали помыться, сменить рубашку, подсовывали крем против угрей - и все в таком роде). Для де Бовуар он был «половинкой» в психологическом смысле, Сартр же обрел в ней утерянную в лице Анн-Мари сестру-мать, которой ему так не хватало. Конечно, эти роли действовали подсознательно, но с самого начала стало ясно: отношения не мимолетны, они завязываются надолго.
