- Нет, капитан.
Сигби вздохнул, а Фук вытер замигавшие глаза рукавом блузы.
- Как не поняли? - загремел Дюк. - Вы непроходимые болваны, гнилые буйки, бродяги, - где это письмо? Сказано там или нет, что я желаю спастись?
- Сказано, капитан.
- Ну?
Сигби вытащил из кармана листок и стал читать вслух, выронив загремевший узелок в крапиву.
"Отныне и во веки веков аминь. Жил я, братцы, плохо и, страшно подумать, был настоящим язычником. Поколачивал я некоторых из вас, хотя до сих пор не знаю, кто из вас стянул новый брезент. Сам же, предаваясь ужасающему развратному поведению, дошел до полного помрачения совести. Посему удаляюсь от мира соблазнов в тихий уголок брата Варнавы для очищения духа. Прощайте. Сидите на "Марианне" и не смейте брать фрахтов, пока я не сообщу, что делать вам дальше".
Капитан самодовольно улыбнулся - письмо это, составленное с большим трудом, он считал прекрасным образцом красноречивой убедительности.
- Да, - сказал Дюк, вздыхая, - да, возлюбленные братья мои, я встретил достойного человека, который показал мне, как опасно попасть в лапы к дьяволу. Что это бренчит у тебя в узелке, Сигби?
- Для вас это мы захватили, - испуганно прошептал Сигби, - это, капитан... холодный грог, капитан, и... кружка... значит.
- Я вижу, что вы желаете моей погибели, - горько заявил Дюк, - но скорее я вобью вам этот грог в пасть, чем выпью. Так вот: я вышел из трактира, сел на тумбочку и заплакал, сам не знаю зачем. И держал я в руке, сколько не помню, золота. И просыпал. Вот подходит святой человек и стал много говорить. Мое сердце растаяло от его слов, я решил раскаяться и поехать сюда. Отчего вы не вошли в дверь, черти полосатые?
- Прячут вас, капитан, - сказал долговязый Фук, - все говорят, что такого нет. Еще попался нам этот с бантом на шляпе, которого видел кое-кто с вами третьего дня вечером. Он-то и прогнал нас. Безутешно мы колесили тут, вокруг деревни, а Сигби вас в окошко заметил.
- Нет, все кончено, - хмуро заявил Дюк, - я не ваш, вы не мои.
Фук зарыдал, Сигби громко засопел и надулся. Капитан начал щипать усы, нервно мигая.
- Ну, что на "Марианне"? - отрывисто спросил он.
- Напились все с горя, - сморкаясь, произнес Фук, - третий день пьют, сундуки пропили. Маклер был, выгодный фрахт у него для вас - скоропортящиеся фрукты; ругается, на чем свет стоит. Куркуль удрал совсем, а Бенц спит на вашей койке в вашей каюте и говорит, что вы не капитан, а собака.
- Как - собака! - сказал Дюк, бледнея от ярости. - Как - собака? повторил он, высовываясь из окна к струсившим матросам. - Если я собака, то кто Бенц? А? Кто, спрашиваю я вас? А? Швабра он, последняя шваб-р-ра! Вот как?! Стоило мне уйти, и у вас через два дня чешутся обо мне языки? А может быть, и руки? Сигби, и ты, Фук, - убирайтесь вон! Захватите ваш дьявольский узелок. Не искушайте меня. Проваливайте. "Марианна" будет скоро мной продана, а вы плавайте на каком хотите корыте!
Дюк закрыл глаза рукой. Хорошенькая "Марианна", как живая, покачивалась перед ним, блестя новыми мачтами. Капитан скрипнул зубами.
- Обязательно вычистить и проветрить трюмы, - сказал он, вздыхая, покрасить клюзы и камбуз да как следует прибрать в подшкиперской. Я знаю, у вас там такой порядок, что не отыщешь и фонаря. Потом отправьте "Марианну" в док и осмолите ее. Палубу, если нужно, поконопатить. Бенцу скажите, что я, смиренный брат Дюк, прощаю его. И помните, что вино - гибель, опасайтесь его, дети мои. Прощайте!
- Что ж, капитан, - сказал ошарашенный всем виденным и слышанным Сигби, - вы, значит, переходите, так сказать, в другое ведомство? Ладно, пропадай все, Фук, идем. Скажи, Фук, спасибо этому капитану.
- За что? - невинно осведомился капитан.
- За то, что бросили нас. Это после того, что я у вас служил пять лет, а другие и больше. Ничего, спасибо. Фук, идем.
Фук подхватил узелок, и оба, не оглядываясь, удалились решительными шагами в ближайший лесок - выпить и закусить. Едва они скрылись, как Варнава появился в дверях комнаты, с глазами, поднятыми вверх, и руками, торжественно протянутыми вперед к смущенному капитану.
- Я слышал все, о брат мой, - пропел он речитативом, - и радуюсь одержанной вами над собою победе.
- Да, я продам "Марианну", - покорно заявил Дюк, - она мешает мне, парни приходят с жалобами.
- Укрепись и дерзай, - сказал Варнава.
- Двадцать узлов в полном ветре! - вздохнул Дюк.
- Что вы сказали? - не расслышал Варнава.
- Я говорю, что бойкая была очень она, "Марианна", и руля слушалась хорошо. Да, да. И четыреста тонн.
III
Матросы сели на холмике, заросшем вереском и волчьими ягодами. Прохладная тень кустов дрожала на их унылых и раздраженных лицах. Фук, более хладнокровный, человек факта, далек был от мысли предпринимать какие-либо шаги после сказанного капитаном; но саркастический, нервный Сигби не так легко успокаивался, мирясь с действительностью. Развязывая отвергнутый узелок, он не переставал бранить Голубых Братьев и называть капитана приличными случаю именами, вроде дохлой морской свиньи, сумасшедшего кисляя и т.д.
- Вот пирог с ливером, - сказал Сигби. - Хороший пирожок, честное слово. Что за корочка! Прямо как позолоченная. А вот окорочок, Фук; раз капитан брезгует нашим угощением, съедим сами. Грог согрелся, но мы его похолодим в соседнем ручье. Да, Фук, настали черные дни.
- Жаль, хороший был капитан, - сказал Фук. - Право, капиташа был в полной форме. Тяжеловат на руку, да; и насчет словесности не стеснялся, однако лишнего ничего делать не заставлял.
- Не то, что на "Сатурне" или "Клавдии", - вставил Сигби, - там, если работы нет, обязательно ковыряй что-нибудь. Хоть пеньку трепли.
- Свыклись с ним.
- Сухари свежие, мясо свежее.
- Больного не рассчитает.
- Да что говорить!
- Ну, поедим!
Начав с пирога, моряки кончили окороком и глоданием кости. Наконец швырнув окорочную кость в кусты, они принялись за охлажденный грог. Когда большой глиняный кувшин стал легким, а Фук и Сигби тяжелыми, но веселыми, повар сказал:
- Друг, Фук, не верится что-то мне, однако, чтобы такой моряк, как наш капитан, изменил своей родине. Свыкся он с морем. Оно кормило его, кормило нас, кормит и будет кормить много людей. У капитана ум за разум зашел. Вышибем его от Голубых Братьев.
- Чего из них вышибать, - процедил Фук, - когда разума нет.
- Не разум, а капитана.
- Трудновато, дорогой кок, думаю я.
- Нет, - возразил Сигби, - сам я действительно не знаю, как поступить, и не решился бы ничего придумать. Но знаешь что? - Спросим старого Бильдера.
- Вот тебе на! - вздохнул Фук. - Чем здесь поможет Бильдер?
- А вот! Он в этих делах собаку съел. Попутайся-ка, мой милый, семьдесят лет по морям - так будешь знать все. Он, - Сигби сделал таинственные глаза, - он, Бильдер, был тоже пиратом, в молодости, да, грешил и... тсс!.. - Сигби перекрестился. - Он плавал на голландской летучке.
- Врешь! - вздрогнув, сказал Фук.
- Упади мне эта сосна на голову, если я вру. Я сам видел на плече у него красное клеймо, которое, говорят, ставят духи Летучего Голландца, а духи эти без головы, и значит, без глаз, а поэтому сами не могут стоять у руля, и вот нужен им бывает всегда рулевой из нашего брата.
- Н-да... гм... тпру... постой... Бильдер... Так это, значит, в "Кладбище кораблей"?!
- Вот, да, сейчас за доками.
- И то правда, - ободрился Фук. - Может, он и уговорит его не продавать "Марианну". Жаль, суденышко-то очень замечательное.
- Да, обидно ведь, - со слезами в голосе сказал Сигби, - свой ведь он, Дюк этот несчастный, свой, товарищ, бестия морская. Как без него будем, куда пойдем? На баржу, что ли? Теперь разгар навигации, на всех судах все комплекты полны; или ты, может быть, не прочь юнгой трепаться?
- Я? Юнгой?
- Так чего там. Тронемся к старцу Бильдеру. Заплачем, в ноги упадем: помоги, старый разбойник!
- Идем, старик!
- Идем, старина!
И оба они, здоровые, в цвете сил люди, нежно называющие друг друга "стариками", обнявшись, покинули холм, затянув фальшивыми, но одушевленными голосами:
Позвольте вам сказать, сказать,
Позвольте рассказать,
Как в бурю паруса вязать,
Как паруса вязать.
Позвольте вас на саллинг взять,
Ах, вас на саллинг взять,
И в руки мокрый шкот вам дать,
Вам шкотик мокрый дать...
IV
Бильдер, или Морской тряпичник, как называла его вся гавань, от последнего чистильщика сапог до элегантных командиров военных судов, прочно осел в Зурбагане с незапамятных времен и поселился в песчаной, заброшенной части гавани, известной под именем "Кладбища кораблей". То было нечто вроде свалочного места для износившихся, разбитых, купленных на слом парусников, барж, лодок, баркасов и пароходов, преимущественно буксирных. Эти печальные останки когда-то отважных и бурных путешествий занимали площадь не менее двух квадратных верст. В рассохшихся кормах, в дырявых трюмах, где свободно гулял ветер и плескалась дождевая вода, в жалобно скрипящих от ветхости капитанских рубках ютились по ночам парии гавани. Странные процветали здесь занятия и промыслы... Бильдер избрал ремесло морского тряпичника. На маленькой парусной лодке с небольшой кошкой, привязанной к длинному шкерту, бороздил он целыми днями Зурбаганскую гавань, выуживая кошкой со дна морского железные, тряпичные и всякие другие отбросы, затем, сортируя их, продавал скупщикам. Кроме этого, он играл роль оракула, предсказывая погоду, счастливые дни для отплытия, отыскивал удачно краденое и уличал вора с помощью решета. Контрабандисты молились на него: Бильдер разыскивал им секретные уголки для высадок и погрузок. При всех этих приватных заработках был он, однако, беден, как церковная крыса.
