«Попросить бы у кого-нибудь», – подумал он и запел над ухом одного франта:
– Пожертвуйте что-нибудь ради праздника образованному и благородному человеку.
Но тот и глазом не моргнул.
Из магазина в это время вылез толстый, приземистый господин с бабьим лицом, без бороды, в шубе.
Это был Семен Трофимович Быков, одесский домовладелец, он же хозяин мясной лавки на Молдаванке, человек по натуре мягкий, чувствительный, но бесхарактерный.
За спиной Семена Трофимовича стоял артельщик с громадной корзиной, отягченной окороками.
Семен Трофимович запахнулся плотнее в свою шубу, посмотрел на падающий снег и быстрым взглядом оглянул мостовую.
Сенька моментально сообразил, что надо Семену Трофимовичу, подскочил к нему, ловко козырнул по-военному и спросил:
– Позвать извозчика, барин?
– Сделай милость, – ответил тот.
Через дорогу возле магазина белья стояли сани. Сенька подскочил к обочине тротуара, замахал руками и крикнул:
– Извозчик!
– Занят! – последовал ответ.
– Извозчик! – крикнул он потом другому и третьему.
Все, как назло, оказались занятыми.
Тогда Сенька бросился в переулок, отыскал свободные сани, прыгнул в них и подъехал, как триумфатор, к магазину.
– Пожалуйте! – крикнул он Семену Трофимовичу и выскочил из саней.
Семен Трофимович подошел вместе с артельщиком.
– Прикажете поставить? – спросил артельщик, указав на корзину.
– Поставь.
– Я поставлю! – воскликнул Сенька и, не дожидаясь разрешения, почти вырвал из рук артельщика двухпудовую корзину.
Артельщик ушел, а Сенька стал устраивать в санях корзину.
– Полегче. Бутылки не разбей, – заметил ему Семен Трофимович.
– Будьте покойны, – ответил Сенька.
Пока Сенька возился с корзиной, Семен Трофимович разглядывал его тощую, стоявшую к нему спиной и терзаемую кашлем фигуру, профиль страдальческого лица, голую шею, присыпанную снегом, и вдруг почувствовал к нему глубокую жалость и расположение.
Он вспомнил почему-то недавно прочитанного на сон грядущий «Юлиана Милостивого», как тот пригрел прокаженного и как прокаженный оказался лучезарным ангелом, посланным Юлиану богом для испытания.
«А что, – промелькнула в голове Семена Трофимовича нелепая мысль, – если этот маленький, худой, оборванный человечек, возящийся над его корзиной, – такой же, как и тот прокаженный, и послан Семену Трофимовичу господом богом для испытания?»
Мысль эта была неожиданна и повергла его в трепет.
«Все равно, – подумал он потом, – кто бы ни был, а я должен пригреть его. Возьму его сейчас домой, и мы вместе встретим праздник», – решил он.
От этого решения на душе у него сделалось так легко, точно он услышал великую радость.
Сеня тем временем окончил работу, поднял голову и, ничего не подозревая о готовившемся для него сюрпризе, проговорил с улыбкой:
– Готово, ваше благородие.
– И прекрасно, – сказал как-то особенно мягко и ласково Семен Трофимович. – Теперь садись! – И он легко втолкнул его в сани.
Сенька вытаращил на него свои мышиные глаза.
– Поставь корзину к себе на колени, – сказал, как прежде, мягко и ласково Семен Трофимович.
Сенька, продолжая таращить на него глаза, исполнил его приказание.
Семен Трофимович одобрительно кивнул головой и с кряхтением залез в сани.
– Подвинься, – попросил он Сеню.
Сеня забился в самый угол саней и, несмотря на это, оказался до боли притиснутым Семеном Трофимовичем. Сене сделалось так тесно, как теcно покойнику в гробу. Он задыхался.
– Не тесно тебе? – спросил участливо Семен Трофимович, захватив девять десятых узкого сиденья.
– Н-не, – соврал Сенька.
– А корзина не тяжела?
– Н-не, – соврал опять Сенька.
Корзина давила его колени, как надгробный памятник.
– Тогда с богом, извозчик!
Сани со скрипом и звоном полетели по снежному пуховику.
Сеня, придерживая обеими руками и подбородком корзину и изнемогая от ее тяжести, ждал, что будет дальше.
Когда они проехали полквартала, Семен Трофимович повернул к нему свое доброе, бабье лицо и спросил:
– Ты, брат, чем занимаешься?
– В порту работаю. Уголь из трюмов выгружаю, – ответил скромно Сенька.
– Та-ак-с. А работа выгодная?
– Не очень чтобы. Конкуренция. Банабаки и буцы совсем цены сбили. Прежде по рублю работали мы в день, а теперь иной раз по сорок копеек.
– А кто они, банабаки?
– Имеретины и грузины. И нанес их черт с Кавказа! Сидели бы себе там и шашлыки свои лопали.
– А буцы кто?
– Мужики. Тоже анафемы. В деревне сладкого нет, так они к нам за сладким в порт лезут.
– А ты сегодня работал?
– Где там, когда ни одного английского парохода в гавани. Лед кругом. Декохт такой в порту, что держись.
– А декохт что такое?
– Пост. – И Сенька рассмеялся.
– Вот оно что. А где ты нынче, милый, праздник встречать будешь?
– Известно где. В баржане, в приюте.
– Ну, этого не будет, – торжественно заявил Семен Трофимович. – Ты вот что, друг любезный, поедешь со мной ко мне домой, и вместе праздник встретим, как полагается всякому православному.
Сенька, как услышал это, поймал его руку и беззвучно прилип к ней.
– Что ты?! Христос с тобой! – оторвал его руку Семен Трофимович.
Он после этого совсем расчувствовался, положил на плечо Сеньки свою тяжелую руку и ласково проговорил:
– А кутья у нас будет хорошая. С орехом, миндалем, маком… Любишь такую кутью? Небось никогда не едал такой. Хе-хе! Потом рыба всякая, вино, водка, и рябиновая, и горькая, и наливка.
У Сени при перечислении всего этого глаза забегали и потекли слюнки.
Семен Трофимович помолчал малость и затем продолжал знакомым торжественным голосом:
– Вот я не знаю, кто ты, да и на что мне знать, я беру тебя к себе домой, потому что я – христианин и ко всякому бедному человеку жалость иметь могу. Христос учил одевать нагого и кормить голодного… А ты бы, милый, накрыл чем-нибудь грудь! Боюсь, простудишься. Ты и так кашляешь. Ах ты, милый человек, братец родной мой…
– Не извольте беспокоиться. Дело привычное, – ответил с дрожью в голосе Сеня и громко всхлипнул.
Ласковые речи Семена Трофимовича тронули его за самую душу.
Первый раз в жизни он слышал такие речи.
Кто говорил с ним так?
Разговоры с ним были известные. Все называли его босяком, дикарем, пьяницей.
– Эх! – вырвалось у Сеньки, и он всхлипнул
громче.
Семен Трофимович тоже прослезился, и оба поднесли рукава один – своей шубы, а другой – женской кофты к глазам, из которых зернами пшеницы падали слезы.
– Куда прикажете, барин? Влево или вправо? – испортил своим вмешательством эту удивительную картину извозчик.
– Влево. Нам на Градоначальническую улицу, – ответил Семен Трофимович.
Извозчик повернул налево.
Сенька перестал всхлипывать и переставил корзину с одного колена на другое.
– Тяжело тебе? – спросил, как прежде, участливо, указав глазами на корзину, Семен Трофимович.
– Не-е, – ответил Сенька.
– Скажи, есть у тебя кто-нибудь? Мать, отец?…
– Никого.
– Бедный. Подожди… Дай только приехать домой… Все хорошо будет… А я, брат, живу не как-нибудь. В пяти комнатах. Комнаты светлые-светлые, как фонарь. Мебель-то какая. В чехлах вся. Фортепиано, люстра, граммофон. Что хочешь, граммофон играет. Например, «Жидовку», «Угеноты», романц «Под чарующей лаской» и смешные такие куплеты «с одной мадмозелью случилась беда, полнеть как-то вдруг стала»… А жену посмотрел бы ты мою. Красавица. Детей у меня четверо. Старшему, Косте, – четырнадцать. В гимназии учится. Как же! Отметки преотличные. Все «пять» и «четыре» и ни одной единицы. Я ему за это велосипед купил и «Ниву» выписал.
Сеня слушал его со вниманием и в знак удивления покачивал головой и поднимал и опускал брови.
Семену Трофимовичу, как видно, большое удовольствие доставляло говорить о своем доме, и он продолжал:
– Вчера только две кровати английские купил. Сто тридцать рублей отдал за них. Были у меня деревянные, да не выдержали. Увидишь… А ты как поужинаешь, переночуешь на кухне. Это ничего, что на кухне. У меня там тепло. Как в бане. Тебе матрац дадут, подушку.
Сенька, слушая его, радостно улыбался и заранее предвкушал все эти удовольствия.
«Скорее бы только добраться домой, – думал он, – да согреться и поужинать. А то промерз насквозь и голоден как волк. А на кухне, должно быть, кухарка есть. Толстая такая, красавица, румяная». Греховная мысль о кухарке заставила его улыбнуться во весь рот.
– У тебя, брат, я вижу, сорочки нет, – прервал его приятные думы Семен Трофимович. – Как же можно в такой холод – без сорочки? Я тебе сорочку дам. Даже две. У меня их много. Пять дюжин. И фуфайку дам. Знаешь, иегеровскую. И ботинки… Два раза только ботинки в починке были. Не знаю только, хороши ли они на тебя будут? У тебя какая нога? Большая или маленькая?
