- Воззвали.
- Не получив ответа, не прошептал разве снова Симон Петр: "Кто это там?" И неузнанный Дух на берегу Галилейском протянул руку в свет от углей, и на ладони той руки разве не увидели они след от вбитого гвоздя, стигматы, которые никогда не залечатся? Ученики хотели убежать, но Дух сказал Симону Петру: "Возьми эту рыбу и накормисвоих братьев". И Симон Петр взял с углей рыбу и накормил учеников. И бестелесный Дух Иисуса сказал тогда:"Возьми мое слово и возвести всем народам, и проповедуй, чтобы прощали ближнего". А потом Иисус их покинул. И в моем сценарии Он уходит по берегу Галилейскому к горизонту. А когда кто-нибудь уходит к горизонту, то будто поднимается, правда? Потому что поднимается на расстоянии земля. И Он, идя по берегу, уменьшался и наконец превратился в маленькую точку где-то вдали. А потом и она исчезла. И когда над миром Его дней встало солнце, всю тысячу Его следов вдоль берега размели рассветные ветры, и следов как не бывало... И угли, догорая, разлетелись искрами, и ученики, ощущая во рту вкус Настоящей, Последней и Истинной Тайной Вечери, пошли прочь. И в моем сценарии КАМЕРА смотрит с высоты, как ученики уходят одни на север, другие на юг, третьи на восток рассказывать миру То, Что Должно Быть Рассказано о Некоем Человеке. И их следы, расходящиеся во все стороны спицами огромного колеса, тоже замели песком ветры восхода. И был новый день. КОНЕЦ.
Молодой отец Нивен стоял, окруженный друзьями, глаза его были закрыты, щеки пылали. Внезапно он открыл глаза, как будто очнувшись:
- Простите меня.
- За что простить? - воскликнул епископ, проводя по ресницам тыльной стороной ладони, часто моргая. - За то, что в один вечер я два раза плакал? Разве можно стесняться своей любви к Христу? Да ведь вы же вернули Слово мне, мне! который, казалось, знает его уже тысячу лет! Вы освежили мне душу, о добрый молодой человек с детским сердцем! Вкушение рыбы на берегу Галилейском - это и вправду истинная Тайная Вечеря. Браво! Вы заслужили встречи с Ним. Второе Пришествие должно произойти хотя бы ради вас одного!
- Я недостоин!
- Как и мы все! Но если бы можно было меняться душами, я бы сию же минуту, пусть на время, поменял бы свою на вашу, светлую, чистую. Может быть, еще один тост, джентльмены? За отца Нивена!
Все выпили за отца Нивена и потом разошлись; раввин и проповедники пошли вниз с холма к своим храмам, а католические священники постояли еще минутку у открытой двери, разглядывая незнакомый мир Марса, обдуваемый холодным ветром.
Наступила полночь, потом один час, два, а в три часа бездонного холодного марсианского утра отец Нивен заворочался. Невнятно шепча, заплясало пламя свечей. Прижавшись к окну, глухо застучали листья.
Внезапно очнувшись от сновидения, где кричала толпа и кто-то за кем-то гнался, он рывком сел в постели. Прислушался.
На нижнем этаже хлопнула наружная дверь.
Накинув халат, отец Нивен спустился по полутемной лестнице своего прицерковного жилища и прошел через церковь, где вокруг каждой из дюжины свечей, горевших одна здесь, другая там, разливалась маленькая лужица света.
Обходя одну за другой двери, он думал: "Какая это глупость - запирать церкви! Что в них красть?" Но все-таки шел дальше, крадучись, сквозь спящую ночь.
И вдруг увидел, что передняя дверь церкви отперта и ветер, мягко толкая, то и дело приоткрывает ее внутрь.
Поеживаясь от холода, отец Нивен закрыл ее.
В церкви кто-то пробежал на цыпочках.
Отец Нивен молниеносно повернулся.
В церкви никого не было. То в одну, то в другую сторону покачивались огоньки свечей в нишах. Ничего, кроме древнего запаха воска и ладана, непроданных их остатков со всех базаров времени и истории, других солнц и других полудней.
Он окинул взглядом распятие над главным алтарем и вдруг замер.
Он услышал в ночи, как упала капля воды, одна-единственная.
Медленно-медленно отец Нивен повернул голову и посмотрел в сторону баптистерия.
Свечей там не было, и однако...
Из глубокой ниши, где стояла купель, исходил бледный свет.
- Епископ Келли, это вы? - тихо спросил Нивен.
Он медленно пошел туда по проходу, но остановился, будто его сковал мороз...
Потому что еще одна капля упала, ударилась, перестала существовать.
Как если бы где-то капало из крана. Но ведь никаких кранов здесь не было. Не было ничего, кроме купели, куда капля за каплей падала сейчас какая-то густая жидкость, и между каждыми двумя каплями сердце отца Нивена успевало ударить три раза.
Недоступным слуху языком сердце что-то себе сказало и понеслось во весь опор, потом замедлило ход, и отцу Нивену почудилось, что оно вот-вот остановится. Он покрылся потом. Почувствовал, что не может сдвинуться с места, но двигаться было нужно, сначала одна нога, за ней другая - и вот наконец он добрался до сводчатого входа в баптистерий.
И правда, в этой комнатке, в которой должен был царить мрак, что-то бледно светилось.
Не свеча, нет. Источником света была фигура. Фигура стояла за купелью. Капли больше не падали. Язык у отца Нивена прилип к нёбу, глаза полезли на лоб и перестали что-либо видеть. Потом зрение вернулось, и он набрался духу крикнуть:
- Кто?
Одно-единственное слово - и оно эхом отдалось во всех закоулках церкви, от него задрожали огоньки свечей, поднялась пахнущая ладаном пыль, и собственное сердце отца Нивена испугалось отзвука: "Кто?"
Свет в баптистерии исходил от бледного одеяния фигуры, стоявшей лицом к отцу Нивену. И этого света было достаточно, чтобы отец Нивен смог увидеть невероятное.
Отец Нивен смотрел во все глаза, и вдруг фигура шевельнулась. Она протянула вперед, будто положив ее на воздух, бледную руку.
Рука лежала как что-то отдельное от Духа по ту сторону купели, будто она противилась, но зачарованный и страшный взгляд отца Нивена схватил ее и потащил к себе, ближе, чтобы узнать, что в середине ее открытой белой ладони.
А в середине была видна рана с рваными краями, отверстие, из которого медленно одна за другой падали капли крови, падали и падали медленно вниз, в купель.
Капли ударялись о святую воду, окрашивали ее и расходились медленными кругами во все стороны. Рука то появлялась, то исчезала перед глазами отца Нивена, и длилось это несколько исполненных растерянности секунд.
Задохнувшись в стоне то ли изумления, то ли отчаяния, одной рукой прикрывая глаза, а другой словно отстраняя от себя видение, отец Нивен, будто пораженный страшным ударом, рухнул на колени.
Нет, нет, нет, нет, нет, этого не может быть!
Словно какой-то страшный дантист одним рывком и без анестезии вытащил у него вместо зуба сочащуюся кровью душу. Он был вскрыт, жизнь из него вырвана, а корни, о боже, корни... так глубоки! - Нет, нет, нет, нет! И однако - да.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
