— Охотно вам верю, — говорит Морис. — Хорошо, можете вы справиться со свернутыми Маймонид-подобными матрицами из чисел третьего типа последовательности Коши, одновременно относящимися к вневременной области множества Фирши?
— Морис, — говорю я ему, — я не только могу с этим справиться, но я еще могу одновременно жарить яичницу на закуску. — Потом я подхожу к нему и смотрю на него в упор. — Морис, — говорю я, — не иначе, как ты хочешь рассчитать аннигилятор?
Тут он глядит на меня, будто в первый раз берет меня всерьез. Он вынимает из пиджака кучу чертежей, и я вижу, что он, в самом деле, рассчитывает аннигилятор, этакую славную штучку.
— Это не совсем обычный аннигилятор, — замечает Морис, хотя я и сам уже вижу, как дело обстоит. — Какой еще аннигилятор способен выдвигать и обосновывать категории? Какой другой способен выносить моральные и этические оценки? Какой еще способен к подлинному различению сущностей? Это будет единственный аннигилятор, способный делать полные философские заключения. Можешь ты мне помочь его закончить, Проконсул?[1]
«Проконсул» — это все равно, что член муниципалитета. Отсюда я вывел, что Морис обо мне высокого мнения.
Тут мы выбрасываем все часы и приступаем к делу. Мы вкалываем по двадцати часов в сутки. Я все рассчитываю и тут же клепаю — из Вотто-металла, разумеется. Под конец мы с ним делаем в этой штуке целую кучу обратных связей. Мы ей даем самой выбирать, чего нам в нее сунуть, а чего нет. Наш же аннигилятор тем от всех прочих и отличается, что сам может принимать решения. Ну, так пусть себе принимает!
Через неделю мы его заканчиваем. Ребята, какая игрушка получилась пальчики оближешь! Начинаем мы с ней играть немного, чтобы посмотреть, что она может.
Показываю я ей на полпуда болтов и гаек — на столе валяются. И задаю программу:
— Убери отсюда все, что в стандарт не лезет. Здесь любая половина в утиль годится.
И в тот же момент половину этого барахла ровно корова языком слизнула. Вот дает! Только назови ей, от чего ты хочешь избавиться, — и тут же от этого самого уже ни следа.
— Убери теперь подчистую все вокруг, что тут ни к чему, — задаю я ей программу. А у меня в хибаре, что называется, беспорядок. Тут машина только разок мигает, и готово — моя хибара становится вполне приличной. Да, эта игрушка сразу любую дрянь усекает, без промашки всякое барахло прямиком вышвыривает на свалку. Такой аннигилятор, который, что бы ни зацапал, подчистую слизал, — это проще пареной репы придумать. А вот чего именно подчистую слизать, а чего нет, — это только наш сам собой понимает. Мы с Морисом, ясное дело, квохчем над ним от радости, что твои наседки.
— Морис, — говорю я и хлопаю его по спине, у него даже кровь начинает чего-то из носа капать, — Морис, это же золотое дно, а не машина! Нет такой штуки, которую мы бы с ней не провернули.
Но Морис пока что вроде невеселый.
— Aqua bono? — спрашивает он, я так понимаю, что про какую-то минеральную воду. Раз так, я ему наливаю бренди, которое лучше всякой воды. Тянет он это бренди, но вид у него все равно задумчивый.
— Но что в этом хорошего? — спрашивает он. — Конечно, это победа, но под каким соусом мы ее можем продать? Ей-богу, я уже не один раз имел в руках замечательную штуку, которая потом оказывалась никому не нужной. Ты серьезно думаешь, что существует массовый спрос на машину, которая выносит моральные и этические оценки, выдвигает и обосновывает категории, которая способна к подлинному различению сущностей и может делать полные философские заключения? Выходит, я еще раз употребил свой мозг на изготовление великолепной безделушки?!
— Морис, эта штука — идеальное хранилище отбросов! — говорю я ему. Тут лицо у него становится зеленоватым, как у каждого, кому я, наконец, проясняю суть дела.
— Хранилище отбросов! — заводится он. — Целые эпохи накапливали знания, чтобы с помощью лучшего мозга в нашей эре — моего мозга! — породить такую машину, и вот этот двоюродный братец гориллы говорит мне, что это идеальное хранилище отбросов! Тут передо мной новый аспект интеллекта, мысль будущего, плодоносящая в настоящем, а грязный каннибал заявляет, что это Хранилище Отбросов!! Созвездия склоняются над моим творением, и само Время видит, что оно не прошло даром, а ты, — ты, косолапый свинопас, — ты называешь его ХРАНИЛИЩЕМ ОТБРОСОВ!!!
Так он, видать, увлекся моей идеей, что в этом месте даже слезу пустил. Ничего не скажешь, оно приятно, ежели с тобой соглашаются так долго и громко, как Морис. Потом у него уже, видно, слов не хватило, он эту бутылку бренди обеими руками обхватил и мигом вылакал, что в ней еще оставалось. После свалился и дрых — до тех пор, пока стрелка весь циферблат не обошла. Видать, работа его утомила.
Когда он, наконец, очухался, вид у него был слегка обалдевший.
— Теперь я себя чувствую гораздо лучше, — говорит он, — поверх того, что мне гораздо хуже. Ты был прав, это хранилище отбросов.
Для начала он ее запрограммировал, чтоб она ему всю дрянь удалила — из крови, из печенки, из почек, из сердца. Ну, это ей раз плюнуть. Заодно она его в два счета от похмелья избавила. Еще побрила вдобавок и аппендикс вырезала. Этой машине только мигни, — она тебе разом чего хочешь удалит.
— Назовем ее Прожорливой Красоткой, — говорю я, — в том смысле, что она что угодно жрет. И притом так она это делает, что просто красота.
— Так мы ее будем называть между собой, — соглашается Морис, — но в обществе она будет известна как «Пантофаг».
А это то же самое, что «Прожорливая Красотка», только по-гречески.
Под такое настроение решил я поделить на нас с Морисом один свой Воксо. Каждый берет себе половину настроенного аппарата, и можешь говорить друг с другом на каком угодно расстоянии. А вид у моего Воксо такой, что его никто и не заметит.
Сняли мы большой киоск и выставили нашу Прожорливую Красотку, нашего Пантофага, на торговой ярмарке.
Ну, это было представление, я вам скажу! Люди так и перли, и все смотрели и слушали, пока сплошная стена зевак не выстроилась. Мой Морис соловьем разливается, а что касается меня, то я, по-моему, еще хлеще. А уж вид у нас, ясное дело, как у заправских джентльменов, особливо после того, как мне Морис намекнул, что я вроде, для этого случая слишком скромно одет — в одной ночной сорочке. Я его понял, сходил, еще рубаху сверху на себя напялил. А уж наша Красотка так вся и блестит, переливается, — все, что из Вотто-металла сделано, всегда так блестит.
Ребятишки швыряли в нее конфетными обертками, те исчезали прямо на лету. «Обыщи меня!» — орали они, и сразу у них, в карманах, что ни к чему не годилось, исчезало бесследно. Был там один тип с битком набитым портфелем, так этот портфель в одну секунду стал пустой. Кое-кто, конечно, визг поднял, как лишился усов или бороды, — ну, мы втолковали, что им эти заросли на лице ничего не прибавляли; ежели б все эти их украшения имели хоть мало-мальскую ценность, машина их ни за что бы не тронула. Мы им показывали на других, у которых кусты на лице остались в целости и сохранности; эти, что бы там за своим кустарником ни скрывали, но уж им-то шерстяной покров, видать, требовался.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
