В кладовой все в порядке. Ничего не понимаю. Может, мне все вчера показалось?
Господи, что только ночью не привидится. Особенно, если одна дома.
Нужно пить чай, утром обязательно. Стоп. Ни хлеба, ни печенья, ни сухарей. Может, это и хорошо. Сейчас выйду на улицу, на солнце и жизнь пойдет своим чередом.
Где же ключи? Куда вчера их забросила? Да, бог с ними. Я на минуту в магазин и назад.
Листья уже начали опадать. Нужно убирать дорожки.
Мне никогда не нравилось работать на земле. Лютики-цветочки только в вазе или в корзине. Можно в лесу. Но только без моего труда.
Этот дом достался по наследству. Скорее, по стечению юридических обстоятельств. У тети моего первого мужа не оказалось родственников ближе, чем я с дочкой. Вот так мы и стали обладательницами старого, очень хорошего, большого дома в ближнем пригороде. Мне даже не могло присниться такое. Да, судьба преподносит подарки. Это — хороший подарок.
Но я помню, всегда помню, о парности в жизни. Господи, не нужно мне плохого подарка. Если уж плохого, то не очень. Чего в моем возрасте больше всего боятся? Нездоровья детей. Помню, когда Лизавета была маленькой, все мысли только о ее здоровье. А мои редкие напоминания о душе и мыслях, отбрасывались умным, старшим поколением, как никчемный вздор. Но хорошо, что девушкой я была упрямой и настойчивой. Игрушки и книжки окружали ее с младых лет. Мы рано с ней стали подружками. Все заботы, опасения, все восторги и первые разочарования делились на двоих. Какое счастье купаться в материнстве. А уж с годами видеть положительный результат — с этим ничего не сравнится. Нет-нет, все мне видится совсем не в розовых тонах, но я научилась отличать зерна от плевел. Не придавать частностям, мелочам значения глобальных катастроф. Это, скорее всего, и спасло наши с Лизкой отношения. Не скрою, гордость за эту дружбу несу, как флаг. Как здорово, когда есть рядом близкий, самый близкий, который страдает вместе с тобой и счастлив вместе с тобой.
Смех смехом, но ведь как-то пошло у меня общение с землей. И цветочки, и кустики, и даже заборчики. Иду и сама не замечаю, как смотрю на все хозяйским взглядом.
А что это?
Кошелек. Но это не мой кошелек. Кто же был тут в мое отсутствие? Если свои, почему нет записки? А если чужой? Но по правилам, чужие должны брать, а не оставлять. Он, наверно, пустой, его выронили. Но кто? Когда?
Ни-че-го себе. Десять по двадцать у. е… А это что? Визитка. Интересно, воры когда-нибудь оставляют визитные карточки?
Шутки шутками, но я ничего не могу понять. У меня во дворе кто-то явно был. Зачем?
Что же написано? Что-то без очков ничего не вижу. Нет, увидела. Митин Дмитрий Дмитриевич. А дальше очень мелко. Потом рассмотрю.
Стоп, я, кажется, поняла. Это была не собака. У меня во дворе бежал человек. Бежал, щелчок, опять бежал. Наверно, обломал малину. А жаль. Она в этом году только-только стала по-настоящему плодоносить. Как вспомню, что это было за наследство. Кусты наступали на дом. Весь сад — чащоба, через которую без топора не пробраться. А сейчас каждый куст на своем месте, все, наконец, по- настоящему плодоносит. Деревья обрезаны, кусты рассажены. Часто смотрю и сама не верю, сколько же я тут потрудилась. Но, главное, что результат налицо. Сейчас не говорю никому о своей не любви к работе на земле.
Но это еще не все. Крепкий, с умом построенный дом, несколько лет не отапливался. Обои отсырели, паркет потемнел. В общем, все небольшие сбережения, которые у меня были, ушли на обновление приобретенного жилища. Но опять же, результаты налицо. Тут и лестницы приводились в порядок, и заборы.
Стоп. Калитка открыта. Куда же он бежал?
Трава помята. Неужели падал этот Митин? А может, его валили на землю?
Нет, он полз прямо. Видно, что полз.
Куда же он полз?
И вдруг шепот, очень тихий шепот: «Тихо, не кричите, тихо».
Очень твердый и настойчивый шепот.
Оборачиваюсь.
Я не онемела. Лед ужаса сковал меня.
В кустах — двое мужчин. У меня работали одни глаза. Ни слух, ни мозги — одни глаза.
Только потом я поняла, что такое оцепенение. Потом, когда пришла в себя.
Не знаю, сколько времени переводила взгляд с одного на другого, ничего не понимая, и даже не ощущая ужаса, который привел к оцепенению.
Не знаю. Только помню, что лед начал таять во мне как-то снизу: отошли ноги, потом, снизу вверх, спина и, только в последнюю очередь, голова.
Передо мной было двое мужчин. Один, видимо, спал, а второй шептал, все время шептал: «Тихо».
Еще не соображая в чем дело, спросила: «Он спит?»
— Нет. Он мертв. Я убил его.
— Он был очень виноват? Он заслужил смерть? — выдавила я из себя очередную глупость.
— Да, — ответил Живой.
— В чем его вина? — это был мой последний, глупый вопрос.
В ответ — молчание.
— Почему у меня во дворе?
— Это случайность. Просто совпадение.
И опять молчание.
Только сейчас, присмотревшись, я увидела бледность и заостренность лица.
В моих руках кошелек, в котором на визитке черным по белому написано: Митин Дмитрий Дмитриевич.
— Кто из вас Митин?
— Он.
— В кошельке еще деньги, — как завороженная говорю я.
— Сколько? — спросил Живой.
Быстро раскрыв кошелек и пересчитав, как школьница, отвечаю: «Двести. Двести долларов. Десять по двадцать. Все новые». Как будто отчет был хоть кому-нибудь нужен.
— Возьми их себе, мадам, — сказал Живой.
Слово «мадам» меня ошеломило. Значит, этому мужчине я знакома, очень давно знакома. Так обращались ко мне в молодости.
— Вы знаете меня?
— А ты меня не помнишь?
— Нет.
— Прекрасно. Хорошо. Возьми деньги себе.
— Зачем?
— Можешь отдать ментам. Тебя не только не оценят, но еще и решат, что этот мертвец твоих рук дело.
— Господи, а что мне делать? Почему сразу не ушли? Чего ждете?
— Ждал рассвета, чтобы убедиться, что он мертв. Но проспал. Сейчас я не могу уйти незамеченным? Подумай?
Мысли бегут, опережая друг друга. Выйти из калитки нельзя, кто-нибудь увидит. Будут вопросы. Кто? Зачем? Когда?
Через сад, к соседям. С одной стороны старушка-пенсионерка. Кажется, врач. С другой — каменный забор, которым соседи, наверно, хотели оградиться от всего мира. Такое впечатление, что навсегда. В конце сада еще одно ограждение. Сейчас там никого нет. Может, уехали. Может, решили продавать. Может, на зиму закрыли. Хотя сейчас только сентябрь. Подведу ни в чем не повинных людей. Но ведь он меня тоже подводит.
— Думай, думай. Что же делать? — говорю я себе.
Вдруг слышу: «Мадам, чей там маленький домик в глубине сада?»
— Это моя летняя кухня.
— Что в ней?
— Все: диван, стол, холодильник, обогреватель.
Летом всегда у меня не только полный дом, но и полный двор. Особенно Лизавета любит привезти друзей, которые до поздней ночи, а то и до утра, гуляют в кухне, чтобы не мешать мне.
— Она открыта?
— Нет. Закрыта.
— Если не возражаешь, я пересижу до ночи. А потом уйду.
— А что делать мне?
— Сначала дай ключи от кухни. Завтра утром обнаружишь труп, и позвонишь в милицию. Вот так. Ночью уже прохладно, с ним ничего не случиться.
— Ты голоден?
— Принеси чего-нибудь.
— Хорошо.
— Спрячь его визитку, она может тебе пригодиться.
— Гоcподи, а куда же мне ее спрятать? Они ведь будут делать обыск?
— Когда принесешь еду, возьми очки, прочитай внимательно все, что там написано, и запомни. В таком состоянии все очень хорошо запоминается.
Теперь иди и принеси чего-нибудь. Визитку отдашь мне. И кошелек. А деньги себе.
— Скажите, в чем его вина? Он убил? Изнасиловал? Погубил чью-то жизнь? Может, он вас обанкротил?
— Он погубил молодую жизнь. Мадам, когда будешь одна, вспомни свое детство, школу и все, что тебя тогда взволновало, очень взволновало, потрясло. Я думаю, что, вспомнив это, ты вспомнишь и его, и меня, и того, кого он погубил. И еще. Я знаю номер телефона Марины Новиковой. Я позвоню ей. Ведь твой телефон будет прослушиваться. Иди. Принеси покушать и занимайся своими делами до утра. Старайся ни с кем сегодня не разговаривать. Тебя выдаст взволнованная манера говорить. А теперь иди. Извини. Я не хотел, чтобы получилось так. Но уже получилось, и нужно выходить из этой ситуации.
III
Опять ночь и я не могу уснуть. Нет, наверно, еще не ночь. Просто началась осень и рано темнеет.
Мысли бегут, перебивая друг друга.
События сегодняшнего дня отодвинули вчерашний день на двадцатое место.
Господи, когда же он уйдет? Как завтра вести себя с милицией? Что будет потом? Зачем такой нелепый случай? Почему у меня в саду? Неужели в глазах нашей «доблестной» милиции у меня в лице есть предрасположенность к убийству? Хотя говорят, что у многих закоренелых убийц и насильников очень благообразные лица и хорошие манеры.
