потом по ветру,
Что завыванием нас просит не дышать.
На стороне, где нас встречает мать
Уже не водится ни ветра, ни поветрий –
Лишь чёрная немая благодать.
Как живо вспомнится тебе мороз по коже.
Где пробегал змеиный холодок,
Гусиные пупырышки разок
Ещё почувствовать, увы, уже не сможешь,
И воздуха испить большой глоток.
Но не сейчас. Сейчас и думать брось ты,
Твои во всём – что холод, что тепло.
Случайное двузначное число
Тебе завяжет в узелок твои же кости.
Сегодня фыркаешь и дышишь тяжело.
Городской фронт
Бойцы – домой! Все с фронта ждут вагоны.
Полки построены в парадный ровный ряд –
Зубов неточеных – в улыбке батальоны
На бастион толпы накинуться хотят.
Полковник отставной от армии свободен.
Свобода топчется на нём. Мундир измят.
Он воевал в метро, он прорывал кордоны.
И часовым не спал, пока другие спят.
Был ранен трижды. В голову и сердце,
Смеясь над лёгкими, травил угарный газ.
За эти подвиги был награждён надеждой,
Что луч надежды вовсе не угас.
Ему топтали ноги гусеницы-туфли
И близ ушей неслись то пули, то слова.
Бредёт домой. В дом инвалидов. Рухлядь,
А никакой уже не бравый, не солдат.
Отечество не помнит, не тревожит
своих сынов. Домашний генерал
Всё спит и видит сон, где столько прожил.
Сегодня он своё отвоевал!
Зимняя муха
Ну что за жизнь – обманываю быт.
Кого ни спросишь – всё в порядке!
Мне умирающее небо говорит,
Что умирать так рано так приятно.
По скатерти закатной цвет разлит,
То – трупный цвет, а воздух едкий,
сладкий;
В нём муха сочная имеет сонный вид,
Ей хочется кружиться без остатка.
И одинокая, на поиски подруг,
Ко мне летит она по коридору,
Чтоб новости узнать из первых рук,
Но больно коротки такие разговоры.
Ненужное варенье никому
Поставлю я. И будет утешенье
Обоим нам в декабрьском аду,
Где стынет еле тёплый чай с женьшенем.
Молчу. Жужжит. Обманываем быт:
Невечный я с неместной насекомой.
Но я живу, а муха… Муха спит,
И в абрикосовом ей лучше,
чем живому.
Волчата
Иногда мне хочется жить
На кончике твоего языка,
Иногда мне хочется умереть
внутри вас.
Иногда моё тело дрожит
От легчайшего ветерка,
Но не сегодня, не в этот раз.
И тогда я беру ножи,
Начинаю себя кромсать,
Где-то внутри нарезаю снедь.
Я волкам её положил,
Чтоб им было всегда пожрать,
Но волчата не могут съесть:
Мясо красное, всё нутро
Им ещё не совсем по зубам.
Твоё имя начнёт хрустеть
На губах – Буду звать в окно,
Чтоб дала своего молока
И волчата могли повзрослеть.
Как в знакомо-унылом пейзаже
Как в знакомо-унылом пейзаже
оттесняется новый оттенок,
Как на грязи, плевках и окурках
вырастают тщедушно цветы,
Так и мы, извазюкавшись в саже
бытия второсортных подделок,
Избавляясь от коконов-курток,
в ночи белые расцвели.
Как теплеет озлобленно-влажный
нацелованный солнышком ветер,
Как не евший два дня забулдыга,
вдруг спасаемый бывшей женой,
Так и мы, поломавшись однажды,
словно хрупкие куколки-дети,
Кто прикинулся змеем ли, рыбой –
все прощаемся с чешуёй.
Как в прокуренно-облачном зале
так нежданны миазмы парфюма,
И случайно в залётной блуднице
зарождается новая жизнь,
Так и мы, умываясь слезами
по умершей так рано фортуне,
Вдруг подымем усталые лица.
И осклабимся сверху вниз.
Вольный стих
В моё время тупы ножи,
остры язычки,
Вешают на плечи вечные ярлычки.
Кулаки в карманах греты и пули молчат,
В инфополе кормится саранча.
В моё время люди глупы,
нелюди хитры,
Говорят о каком-то рабстве в форме игры.
Говорят – копи, купи, или не покупай,
Купи, а если купил, сиди охраняй!
В моё время того, кто ошибся
вдруг этажом,
Дубасят шомполом и тычут ножом,
Обливают слезами, плюют в лицо.
Он обвиняется в том,
что он фрукт с гнильцой.
В моё время так популярен
подножный корм.
И моё Государство живёт вверх дном,
И делиться легче, раз нет монет,
А с экранов несётся собачий бред.
В твоё время, милый,
я за тебя боюсь.
Если рты замолкают – стонет кровавый блюз.
Если стёкла в окнах снова начнут звенеть,
И телесная если дымится снедь.
В моей душе
В моей душе есть место для всего.
Она совсем не тянется, не рвётся.
Тень. Пустота. Скелет и шкаф. Панно,
Которое безжалостно смеётся
Над всем и всяким, кто своей рукой
В потёмках лапает его. Оно плюётся
Всей композицией, всем деревом, нутром,
Пока во что-нибудь ещё не соберётся.
В моей душе есть место для людей,
Для нелюдей, для нищих, одиноких,
Для королей и шлюх, плутов, бомжей,
Для всех паломников с трёх букв таких далёких.
Для добродетелей, шутов, убийц, блудниц,
И для предателей отдельная каморка;
Их поселить пришлось потом
к семье самоубийц,
Чтоб въехать мог туда вор (Борька).
В моей душе есть место для любви:
Здесь любят, ненавидят, любят снова.
В моей душе любовник-террорист,
Который не выдумывал стоп-слово.
Есть место счастью, место для обид,
И кресло в зале операционном.
Здесь вырезают всё, что заболит
В груди людей любовью утомлённых.
В моей душе есть место для тебя,
Ведь даже если я не знаю и не помню,
Моя душа открыта, знай – всегда,
Хотя и выглядит как бункер защищённый.
Здесь тишина. Там шумно. Не боясь,
Все постояльцы выпивают и постятся.
Перекрестись, пожалуйста, входя,
Если не хочешь ты навечно здесь остаться.
