Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Рыжий с кем ушел? — спросил он спокойно.
— Я… фу, я их еще не запомнил. Двое. Из Харькова.
— Я посмотрю кто. — Мартын вышел из машины, сделав напарнику знак смотреть вокруг, хотя они знали, что такие ящики не минируются и засад вокруг них не бывает.
Мартын подошел к ящику, открыл крышку, увидел — и сразу опустил крышку назад, подошел к машине. Сел за руль, ответил:
— Рыжий.
Напарник заговорил в ларингофон, обращаясь к тем, кто сидел сзади него с Мартыном, за перегородкой. Шестеро из дневной смены боевого охранения выскочили и рассыпались в редкую боевую цепь.
— Сиди, — сказал Мартыну напарник. — Спокойно. Покури. — И выскочил за солдатами.
Мартын захлопнул за ним дверь. Завел двигатель. Медленно, аккуратно, плавно развернулся. Вдавил педаль газа в пол и поехал на кишлак.
Потом его вытаскивали из БМП, которая с разорванной гусеницей стояла на месте глинобитного дома, и он кричал:
— Десять метров! Успел, «мирные», суки!.. Ногу! Нога! Из реактивного успел! Освободи! Ногу! Уйди!!! — И бился в руках тех, кто вытаскивал его, рвался лицом к колену раздавленной и застрявшей ноги, рвал пальцами воротник на том, кто тащил его, кто никак не мог справиться с его ногой, как будто это он, а не кто-то из кишлака успел шарахнуть по БМП из реактивного, впрочем, кишлака уже и не было…
Старший группы, когда Мартына наконец вытащили, сказал как само собой разумеющееся:
— Слушай меня. Ящика мы еще не видели. Десять минут назад, — на часы, — в семь ноль пять группа подверглась обстрелу из стрелкового и реактивного оружия и была вынуждена вступить в огневой контакт. Огонь!
И шесть очередей из АКМов расплющили пули о стены уже мертвого кишлака.
3. Больница. Коридор
— Нога! — кричал Мартын. — Освободи!
— Ну что, ну что, что? — Медсестра опять наклонилась к нему. — Что — освободи?
— Очень больно, внизу, — сказал Мартын.
— Знаешь что! — сказала медсестра, расстроенная и уставшая от бесконечных слов. — Тебе девятнадцать лет, ты взрослый человек, тебе все сказали — доктор сказал, я сказала: потерпи, ничего у тебя болеть не может. Ну что? Ну, скажи сам: как называются такие боли? Смотри на меня. Ну?
— Фантомные боли, — сказал Мартын.
— Правильно. Ты же все знаешь. — Ей было очень жалко его.
— Я очень сильно вдавил педаль, — сказал Мартын.
— Правильно. Поэтому тебе кажется, что у тебя что-то болит. — Она погладила одеяло Мартына. — Нужно постараться и потерпеть. И все. Все прошло. — Ей надо было быть терпеливой и жестокой сразу. — Ты же не девочка. И не дурачок. У меня от ваших криков скоро… Я спрошу, может быть, амнопон… — Она встала и ушла.
— Рыжий, подойди, — сказал Мартын.
Рыжий стоял рядом, спокойный. Лица его видно не было, но выглядел он так, как будто не был убит: ни одной царапины.
Мартын вытащил из-под одеяла руку и протянул Рыжему. Тот не понял, взял руку, пожал. Мартын потянул его к себе:
— Послушай меня. Сейчас мне поставят амнопон, я могу не успеть. Ты слушаешь?
— Конечно, — сказал Рыжий.
— Тебе всегда везло. Ты умер. Чистый. Так вот. Обещай, что ты сделаешь для меня одну вещь.
— Да, — Рыжий присел перед лицом Мартына.
— Они отрезали мне ногу и забыли о ней, — говорил Мартын. — Они закопают ее живой. А она должна умереть.
— Я проверю. — Рыжий смотрел в конец коридора, откуда возвращалась сестра. Улыбнулсй вдруг. — А помнишь аккордеон?
— Так ты убьешь ногу? — заторопился Мартын. — Всего только ногу!
— Если смогу! Я найду, обязательно!
И первый сон был совсем не страшный: они с Рыжим спускались с трапа самолета, подняв вверх разноцветные гитары, и весь аэропорт аплодировал и кричал от восторга.
А медсестра — или кто-то — в белом халате унесла в конец коридора какой-то предмет в большой эмалированной кювете, накрытый полотенцем, хлопнула где-то дверью и вернулась без полотенца, без кюветы. Остановилась и прислушалась, как будто услышала за дверью непривычный звук, подумала: туда ли она отнесла предмет. И не видела, что он пульсирует под полотенцем в ритм человеческому сердцу.
4. Палата
Когда Мартын первый раз встал на костыли, у него закружилась голова, но он только на секунду закрыл глаза и пошел, от кровати — к двери. Обратно. Все, устал. Сел на кровать и дышал тяжело, улыбался во все стороны: так давно не был в вертикальном положении.
— Молоток, — сказал сосед постарше. — Вырастешь — кувалдой будешь.
— Голова кружится? — спросила медсестра.
— Нет, — улыбался Мартын.
Новенький, которого привезли вчера, лежал напротив, скулил, отвернувшись к стене, плакал непрерывно, длинно. Медсестра тронула его плечо, сморщилась, вышла в коридор.
— Аня! — И добавила кому-то тихим быстрым басом: — Да отвали же ты когда-нибудь!
В палату вошла нянечка, за ней — Рыжий. Нянечка ушла обратно.
Мартын показал Рыжему костыли. Улыбался. Спросил потом:
— Все еще не нашел? А ты хорошо искал?
— Да. Все облазил. Смотрел и там, и тут. Наверное, с ней все в порядке. Ее, наверное, убили.
— Нет.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, и все. Я ее чувствую. Не умерла она.
— Ладно. Поищу еще.
— Найди ее, — попросил Мартын. — Не нравится мне все это.
Нянечка вернулась с чистым бельем, вытаскивала из-под новичка мокрые простыни. Медсестра присела около него на корточки, говорила что-то невыразительным приветливым голосом. Халат обтягивал ей зад туго, без морщинки. Больной постарше сел удобнее, чтобы видеть сестру без помех. Новичок перестал плакать.
Говорят, что некрасиво, некрасиво, некрасиво
Отбивать девчонок у друзей своих, —
спел сосед постарше.
Рыжий посидел немного и исчез.
Мартын смотрел на дверь, на медсестру, которая все сидела перед новичком. Потом отвернулся к стене.
Если долго смотреть на узоры на обоях, они сливались в другой узор — и он опять начинал видеть Камиллу. Она была не такая, как в тот раз, не там, где он ее видел. Может быть, было просто темно? Мартын — на двух ногах — шел к ней, ронял ее на землю, спокойно, по-хозяйски, расстегивал платье, ласкал по-мужски, а она отвечала не дико, не удивлялась, только молча закрывала глаза, а если обижалась, так же по-хозяйски отталкивала его. Они играли, наверное?
Мартын отбросил сон, встал. Было уже темно, свет в палате не горел. Он вышел в коридор на костылях. Он шел по черному коридору и вдруг увидел приоткрытую дальнюю дверь. Ему стало страшно. Он нюхал воздух и пугался незнакомого запаха. Он хотел вернуться, но один костыль застрял: пол оказался не полом, а вязкой жижей, застывающей на глазах, как хороший клей. Он почувствовал ужас, отвращение и решимость, как если бы увидел в комнате змею. Запах становился гуще, материальнее, он задыхался уже от запаха, но все же пытался разглядеть, что там, в комнате, медленно выползало из эмалированной кюветы: какое-то голое тело, очень похожее на человеческое. И сразу проснулся — весь в поту, мускулы натянулись до предела. Вспыхнула спичка, выхватив из темноты склоненное над ним лицо, откуда оно, уже невидимое, спросило:
— Теперь порядок?
— Да, извините, — сказал Мартын. — Что-то померещилось.
— «Извините», — фыркнуло лицо. — Я свет не буду зажигать: салага спит. Как мальчик. Обиделся: всех как людей, а его — в мошонку.
И они послушали, как спит мальчик.
5. Нога
— Ну что, Валерий Мартынов? — Врач отнес костыли в сторону.
— Все хорошо. — Мартын улыбнулся.
— Спишь?
— Хорошо.
Медсестра принесла протез — дюралевую ногу, — они с врачом присели возле Мартына.
— Давно спишь? — спросил врач.