В доме пахнет едой, дымом и потом. Я медленно подхожу к тлеющим уголькам, прислушиваясь, не услышу ли голосов, что укажут мне на присутствие здесь афракционеров, но в доме тихо.
В соседней комнате окна покрыты краской и грязью, но дневной свет все же проходит сквозь них, так что я замечаю подобие кровати, расстеленное на полу по всей комнате, и старые банки с остатками засохшей еды в них. Посреди комнаты стоит углевой гриль. Большинство угольков белые, они уже перегорели, но один все еще тлеет, подсказывая мне, что кто бы здесь ни был, он был здесь недавно.
Мне рассказывали, что афранционеры живут поодиночке, не кучкуясь. Сейчас, когда я нашел это место, мне интересно как я мог в это верить. Что может их остановить от этого? Это ведь наша природа.
- Что ты здесь делаешь? - слышу голос, проходящий сквозь меня словно ток. Я поворачиваюсь и вижу подтянутого человека с болезненным цветом лица в соседней комнате, вытирающего руки о порванное полотенце.
- Я просто, - смотрю на гриль, - увидел огонь, и все.
- Оу, - затем мужчина запихивает уголок полотенца себе в задний карман. На нем черные штаны, как у Искренних, залатанные синей тканью, которую всегда используют Эрудиты, и серая рубашка как у Отречения, в точности как на мне. Он худой как тростинка, но выглядит сильным. Настолько сильным, что смог бы причинить мне вред, но я не думаю, что он не станет.
- Спасибо, - говорит он, - тем не менее, ничего здесь не горит.
- Я заметил, - отвечаю, - что это за место?
- Это мой дом, - говорит он, натянуто улыбаясь. У него не хватает зуба, - я не рассчитывал на гостей сегодня, так что не утруждал себя уборкой.
Я перевожу свой взгляд с него на разбросанные банки.
- Ты, наверное, много крутишься во сне, вот зачем тебе нужно столько покрывал.
- Никогда не встречал Стифа, который сует свой нос в чужие дела, - отвечает он, подходя ближе и хмурясь, - твое лицо кажется мне знакомым.
Я знаю, что не мог встречать его до этого там, где живу, там, где все дома одинаковы в самом скучном районе города, там, где люди одеты в одинаковые серые одежды и носят одинаково короткие волосы. А затем я понимаю: даже с тем, что мой отец прячет меня, он все же остается лидером совета, один из самых известных людей в городе, и я на него похож.
- Извините, что потревожил, - говорю в лучших традициях Отреченных, - я пойду.
- Я тебя знаю, - говорит он, - ты сын Эвелин Итон, я прав?
Я застываю при упоминании ее имени. Я не слышал его уже несколько лет, мой отец не произносит его, он даже виду не подаст, если услышит его где-либо. Быть сравненным с ней, пусть даже просто внешне так странно, впечатление такое, будто я одел старую вещь, что уже не подходит по размеру.
- Откуда ты знаешь ее? - Он должен знать ее хорошо, раз заметил нашу схожесть, мое лицо бледнее ее, а глаза голубые, вместо ее темно-коричневых. Большинство людей не присматриваются настолько, чтоб заметить нашу схожесть: наши длинные пальцы, вздернутые носы и прямые брови.
Он немного сомневается:
- Иногда она бывала волонтером от Отречения, раздавала еду, одеяла и одежду, у нее запоминающееся лицо. К тому же, она жена главы правительства. Разве никто не знал ее?
Иногда я замечаю, что люди лгут по тому, как они выговаривают слова, им неудобно, так это выглядит так, будто Эрудит читает грамматически неправильно составленное предложение. Что бы там ни было, он знал мою мать не потому, что она дала ему банку супа однажды, но я не горю желанием знать больше, так что не показываю этого.
- Она умерла, вы знали? – спрашиваю. - Много лет назад.
- Нет, я не знал, - уголок его рта приподнимается, - мне жаль это слышать.
Такое странное чувство - быть в этом месте, где пахнет людьми и дымом, среди этих пустых банок, что указывают на бедность и не способность вписаться в наше общество. Но в этом так же есть что-то приятное, свобода, отказ принадлежать ко всем этим категориям на какие мы сами себя распределили.
- Тебе завтра предстоит выбрать фракцию, ты выглядишь встревоженным, - говорит мужчина, - каким был результат твоего теста?
- Я не должен кому-либо это рассказывать, - отвечаю на автомате.
- Я не кто-либо, - говорит он. - Я - никто. Вот что значит быть афракционером.
Но я все равно ничего не говорю. Запрет на разглашение результата теста или любого из моих секретов засел прочно в моей голове, это не возможно быстро изменить.
- Ох, какой правильный мальчик, - говорит он расстроено, - твоя мама как-то сказала мне, что она всегда чувствовала, будто выбрала Отречение по инерции, это был путь наименьшего сопротивления, - он пожимает плечами, - поверь мне, Итон, иногда стоит сопротивляться.
Я начинаю злиться, он не должен рассказывать мне о моей матери так, будто она его мать, а не моя, он не должен заставлять меня сомневаться в том, что я помню о ней только потому, что она дала или не дала ему еду однажды. Он вообще не должен мне ничего говорить, он - никто, афранкционер, изолированный, ничто.
- Правда? – говорю. - Посмотри до чего тебя довело сопротивление, ешь консервированную еду в полуразваленном доме, мне не кажется это привлекательным, - я направляюсь к дверному проему, в котором стоит мужчина, хоть и знаю, что смог бы найти черный выход, но мне плевать, лишь бы побыстрее выбраться отсюда.
Я иду аккуратно, стараясь не наступить на одеяла. Когда я дохожу до гостиной, мужчина говорит:
- Я лучше буду есть с жестянки, чем подчинятся правилам фракции.
Я не оглядываюсь.
Дома я сижу на крыльце и глубоко дышу прохладным весенним воздухом несколько минут.
Моя мама учила меня выкраивать такие моменты, моменты свободы, хоть она и не знала этого. Я наблюдал как она так делала, убегая после наступления темноты, когда мой отец уже спал, и, возвращаясь домой с первыми лучами солнца. Она выкраивала такие моменты даже когда мы были рядом, стоя возле раковины, закрыв глаза, такая далекая от настоящего, что даже не слышала, как я говорил с ней.
Но я также научился у нее еще одному - что все подобные моменты рано или поздно заканчиваются.
Я встаю и обтрушиваю кусочки цемента со своих серых слаксов и отрываю дверь. Мой отец сидит в большом кресле в гостиной за бумагами. Я иду, прямо расправляя плечи, чтоб он не ругался из-за того что я сутулюсь, направляюсь к ступеням, может быть, он даст мне пройти в свою комнату не замеченным.
- Расскажи мне о тесте, - говорит он и показывает на диван, приглашая сесть.
Я пересекаю комнату, аккуратно преступаю через чемодан с бумагами, что стоит на ковре и сажусь туда, куда он указывает, на краешек дивана, так, чтоб можно было быстро встать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
