Душистая женщина плакала. А за барьером сидел усатый, смотрел на нее с неприязнью и говорил, будто спички чиркал:
- Перестаньте, Водовозова.
И я понял, что он командир над всеми.
- Найденыш, - сказал командир про меня. И на немой вопрос моего милиционера ответил: - Не заявляли еще.
Мой милиционер закурил, заговорил о чем-то с другими милиционерами и все держал меня за руку, иногда пожимая ее - давал понять, что он обо мне помнит и думает.
В отделение ввели раскровавленного парня. Водовозова зарыдала, буквально затопив милицию запахом своих духов.
- Плотников, отведи мальца, - велел командир.
Мой милиционер, он же Плотников, ничего не ответив, открыл дверь, обитую клеенкой, и втащил меня в комнату довольно большую, квадратную, с зарешеченным изнутри окном. В этой комнате мне предстояло прожить до утра.
Справа от двери в углу стоял сундук старого красного лака. Отступив от стены, чуть ли не посередине комнаты, высилась круглая черная печь. Между сундуком и печкой была стойка с винтовками. Над ней портрет Ленина в рост. У окна стоял стол, покрытый кумачом. На нем лежали газеты и журналы.
Плотников посадил меня на сундук.
- Посиди, я сейчас.
Он вышел и вскоре вернулся с черным полушубком. Снял меня с сундука, постелил полушубок и посадил снова. От полушубка шел деревенский запах. Я вспомнил бабушку и овец. Овец почему-то во всей деревне поголовно Борьками звали. И еще я каким-то неведомым чутьем понял, что не только я из деревни прибыл, но и сам Плотников тоже.
Он снова попросил посидеть меня и ушел. Теперь он отсутствовал дольше. Вернулся с миской горячей гречневой каши с топленым маслом и куском хлеба.
- Поешь нашего ужина, - сказал он. - У нас питание хорошее.
Я ел, пока ложка не выпала у меня из руки, и я не заснул.
Когда я проснулся в первый раз - за столом сидели милиционеры, тихо, чтобы меня не разбудить, играли в домино. Я уставился на них. И они на меня уставились с любопытством.
- На двор хочешь? - наконец спросил один из них, совсем молодой. Я кивнул.
По дороге в уборную я вопрос задал - не нашлась ли мама?
Милиционер сказал, что в соседнее отделение милиции поступило заявление от одной гражданки о пропаже сына. Утром будет опознание.
- А если она ошибется? - спросил я. - Если она чужая?
- Как же она ошибется, если тебя увидит? Матерь не ошибается. Моя так, к примеру, сразу скажет: "Серега" - и за ухо. И не посмотрит, что я в милиции.
Мы вернулись, и я снова уснул.
Когда я проснулся во второй раз, в комнате был только Плотников. Он сидел на табуретке возле сундука и держал в своих огромных руках мою руку. Он легонько распрямлял мои пальцы, рассматривал их и как бы гладил. А на нижнем его веке дрожала влага. "Плачет, что ли? Может, в деревне у него сын остался или дочка, как я, такие. И он скучает по ним".
- Дядя Плотников, ты что? - спросил я тихо. - Ты не горюй.
Он еще подержал мою руку, встал и, вздохнув, пошел к окну.
- Спи, - сказал он. - Еще ночь.
Был он без сапог и без ремня. Ремень его с наганом лежал на столе, сапоги стояли у печки.
"Может, он спать хочет, а я его место занял", - я подвинулся к стенке.
- Дядя Плотников, - я сказал, - ложись. Мы поместимся...
Он улыбнулся, припал лбом к железным прутьям, загородившим окно.
- Нам спать нельзя, не положено - служба... А это, - он смешно лягнул ногой, - сапоги я снял, чтобы ногам отдых дать. Они раненые, ноги-то. Устают... - Он смотрел в темную ночь за окном, и его плоская костистая спина была какая-то незащищенная.
Вот тогда я и услышал запах. Я его и раньше чувствовал, но ни к чему применить не мог - запах шел от винтовок, стоявших в стойке. Я потрогал одну, понюхал руку. Рука стала масляной, она пахла то ли горящей свечкой, то ли мокрым железом.
В дверь просунулся молодой милиционер Серега, сказал шепотом:
- Плотников, по тревоге... - Он вошел в комнату, взял из стойки винтовку. Потом одной рукой пересадил меня на стол и открыл сундук. Как я сейчас понимаю, в сундуке в подсумках лежали патроны. В комнату один за другим быстро входили милиционеры, не суетясь и не разговаривая, брали винтовки, патроны и уходили. Уходя, каждый из них погладил меня по стриженной наголо голове, и запах ружейного масла как бы вошел в меня, слился с моим собственным запахом. Плотников сапоги надевал, наган проверил. Он и пересадил меня обратно на сундук. И тоже по голове погладил.
- Ты первый-то не иди, - сказал я ему вслед.
Он дольше, чем можно было по тревожному положению, смотрел на меня, сгоняя складки на гимнастерке от живота к спине, и я понял - пойдет.
Я ждал его...
Без винтовок стойка выглядела лишней в этой комнате, которая сразу же стала похожей на сельсовет. Но именно схожесть с сельсоветом или жактом, где моя мама иногда мыла полы, успокоила меня, я подсунул кулак под щеку и уснул.
Когда я проснулся, винтовки стояли в стойке. На столе горой лежали подсумки. А по кумачовому полотнищу, заменяющему скатерть, угрюмо, даже свирепо, расхаживал зеленый попугай. Он отрывал от газет и журналов ленты и швырял их на пол. И что-то говорил. И вздыхал, как вздыхают люди. Услыхав мое шевеление, он вспорхнул и уселся на одну из винтовок.
"Принесите шампанского", - сказал он.
Потом попугай долго плакал. И я уверен, что он плакал на самом деле. Потом крикнул голосом Плотникова: "Руки!" - и затрещал, затопал, заголосил...
От винтовок шел запах, как будто ударили камнем по камню.
Мне стало страшно. Я забился в угол и закрылся с головой полушубком. Внутри меня все оцепенело от чувства беды. Попугай не кричал - он скрипел, как скрипит на ветру не подпертая створка ворот. От овчины шел запах зимы и печки. Я заплакал и, наверно, от слез уснул.
Проснулся потому, что меня трясли.
Надо мной склонился Серега.
- Вставай, - сказал он. - Твоя мамка пришла. Опознание будем делать.
Попугай сидел на винтовке, как на вершинке ели. Не шевелился и не дышал. Глаза были крепко закрыты.
- Хозяина его убили, - сказал Серега. - Топором. А Плотников велел тебе привет передать и еще на гостинец. Плотникова в госпиталь отвезли. И чего в милицию пошел такой старый? И ноги больные. Не смог отпрыгнуть-то... - Серега шарил по карманам, - хлопал себя по груди и краснел. - Где же он?.. Куда ж я его?.. Неужели потерял?.. - Но вот лицо его расплылось, он вытащил из кармана пятак и вложил мне в руку. - Конфет купишь...
Мама стояла у барьера сердитая и невыспавшаяся. Но все же бросилась ко мне, когда меня вывели.
- Опознаете? - официально спросил Серега. - Ваш ребенок?
- А вот я ему сейчас всыплю, тогда он сам скажет, чей он...
В комнате за моей спиной раздался крик: "Руки вверх! Принесите шампанского!.."
Мама побледнела, схватила меня, но я вырвался, бросился было забирать птицу себе - по моим чувствам не могла она быть одна.
Милиционеры поняли мои намерения.
- Мы его Плотникову хотим, - сказал Серега. - Они с Плотниковым теперь вроде сродственники. Две сироты. Им и поговорить есть о чем.
Они проводили меня на улицу.
Было раннее утро. Катили, дребезжа и позванивая, первые трамваи. Мама хотела взять меня за руку. Я не дался. С нею рядом пошел.
У моста через Невку дремала торговка-лоточница. На лотке были папиросы, спички, леденцы, "сен-сен" и табак.
Я шагнул к ней. Мама схватила меня и сказала с угрозой, что денег на сласти у нее нет, тем более что я никаких сластей не заслуживаю, а заслуживаю порку.
Я разжал руку и показал ей пятак. В воздухе, очистившемся за ночь от густых дневных ароматов, тонко запахло ружейным маслом и теплой медью.
Мама спросила с ехидцей:
- Что это ты им так полюбился?
А у меня еще и слов столько не было, чтобы ей объяснить. Да почему-то и не хотелось... А хотелось мне купить махорки для Плотникова.
