— Плевать на владельца лодки, — с лживой служебной улыбкой разъездного торговца ответил Марвин. — Вся форель будет наша, а он пусть болтает, что хочет.
Джим спустился с палубы лодки на сушу.
— Предвкушаю удовольствие. Я обещал жене и сыну забить рыбой весь холодильник.
Приезжая на озеро, мы, разумеется, напяливаем самую затрапезную одежду. Я имею в виду себя и Марвина, потому что Джим — исключение. Его джинсы и пуловер выглядят так, словно ещё пять минут назад висели в магазине мужского платья. Даже на отдыхе он ни на миг не перестает быть преуспевающим законником — поджарый, с ровным золотистым загаром и тщательно расчесанными волосами. Положение обязывает, никуда не денешься.
— Господи, в машине ещё один громадный тюк! — пропыхтел Марвин.
Я предложил ему свою помощь, и мы двинулись к автостоянке. Вытаскивая из пикапа Марвина объемистый узел, я огляделся в поисках машины Джима.
— Я оставил её в Якиме у Марвина, — объяснил Джим, не глядя на меня. — Прошлой зимой я продал «джип» и купил «порше». Прекрасная машина, но багаж в нее, увы, не запихнешь. Я позвонил Марвину, и он согласился подбросить меня до озера.
— Да, — с усмешкой подтвердил Марвин. — В «порше», помимо пассажиров, влезают только зубная щетка и коробка пива. Новый «порше»! Джим не прогадал, когда выбирал свое поприще, не то что мы.
Я согласился. Мы немного натянуто посмеялись над шуточками Марвина, потом я взял ящик пива на льду и зашагал к лодке, задаваясь назойливым вопросом: что случилось? Ведь прежде мы всегда встречались только на берегу озера и приезжали туда порознь.
Рыбачить было уже поздно. Мы разбили палатки на берегу озера, милях в десяти от городка. Начало августа. Туристский сезон ещё продолжался, но в округе никого, кроме нас, не было, хотя на озере виднелись лодки и плавучие домики.
Мы принялись собирать ужин. По традиции, в первый вечер мы жарили отбивные по-нью-йоркски толщиной чуть ли не в десять сантиметров. Я привез жаровню, Марвин распилил сухое бревно. Потом мы вдвоем раздули огонь, и Джим принялся священнодействовать. Мясо у нас жарил только он.
Покончив с едой, мы сложили стол, растянулись в шезлонгах вокруг костра и принялись тянуть пиво. Отдыхать — так отдыхать. Спокойно лежа у костра, мы вели неспешную беседу ни о чем. В конце концов выяснилось, что мы поглотили огромное количество пива. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что в семидесятом году мы взяли за правило не пить на озере ничего крепкого и не принимать никаких наркотиков. Привозить с собой оружие тоже не разрешалось. Потому что в семидесятом Марвин нализался до зеленых чертей и принялся размахивать здоровенным револьвером, требуя, чтобы мы тотчас отправились в погоню за замеченным им медведем и пристрелили его. Медведи в здешних местах — не редкость. Тогда мы с Джимом насилу разоружили Марвина и уложили его спать, а наутро провели совет и постановили не пить и не палить из огнестрельного оружия. Никто из нас ни разу не вспомнил о досадном происшествии с Марвином, и с тех пор мы свято чтили правила поведения.
Мы болтали о футболе, о женщинах, словом, обо всем, о чем любят посудачить мужчины, и вскоре я решил осторожно выяснить, почему Марвин и Джим приехали на озеро вместе. Это обстоятельство не давало мне покоя. Заведенный порядок был нарушен, и я хотел знать причину.
— Якима, вроде, тебе не по пути, — сказал я Джиму. — Изрядный крюк. Ты мог бы позвонить мне: от Портленда до Сиэтла прямая дорога по Пятому шоссе.
Наступило неловкое молчание. Наконец Марвин сказал:
— Прошлой осенью от меня ушла жена. Я был в ужасном состоянии. За неделю до Дня благодарения Джим случайно оказался в Якиме и позвонил мне…
— Я ездил туда по делам, — поспешно ввернул Джим.
— Остаться одному в праздничный день — что может быть поганее, — продолжал Марвин. — Мы с Джимом пошли промочить горло, и я поплакался ему в жилетку, вот он и пригласил меня к себе на День благодарения.
— Я думаю, нам следует время от времени встречаться, — вставил Джим. — Не только в августе.
— Я очень признателен Джиму, — сказал Марвин. — И решил подбросить его до озера. Это — пустяк в сравнении с тем, что он для…
— Понимаю, — оборвал я его. — Я вас не упрекаю, просто мне стало любопытно.
Джим поднялся и подбросил в костер пару поленьев.
— Нам нелегко влачить наш крест порознь, — сказал он. — Здесь мы избегаем разговоров на больную тему, а остальную часть года вообще сторонимся друг друга. Это не совсем правильно.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я.
— Да успокойся ты! Не дергайся. Если бы один из нас хотел расколоться, это произошло бы давным-давно. Встречи на озере — прекрасная традиция, я всегда с нетерпением жду начала августа и считаю, что мы — близкие друзья. Дружба и взаимное доверие — вот что важно. И если мы действительно друзья, давайте забудем наши взаимные страхи.
Джим сел, завершив свою речь.
— Я согласен, — поддержал его Марвин. — Нет смысла жить как на иголках. Что сделано, то сделано. И быльем поросло.
Джим и Марвин подняли банки с пивом и посмотрели на меня. Мы чокнулись.
— Аминь, — сказал я, надеясь, что мой голос звучит достаточно убедительно.
Я понимал, что они врут. Марвина Джим ненавидел ещё более люто, чем меня. Впрочем, он давно смотрел на нас обоих свысока — с тех пор, как стал важной шишкой. Тем не менее, я присоединился к игре.
Мы возобновили болтовню о футболе и девушках. Мало-помалу мы даже расшумелись и прогорланили несколько песенок. Я выпил больше обычного, в голове у меня затуманилось. А, черт с ней, с головой. Уж больно мне не хотелось думать о чем-то серьезном.
Рыбачим мы так: один сидит у руля и медленно направляет лодку вдоль берега, двое других располагаются на палубе, ближе к корме, и забрасывают блесны. Удочки вставлены в пластмассовые трубки, которые, в свою очередь, прикреплены липкой лентой к поручням на планшире. Наладив снасть, мы откупориваем пиво и ждем поклевки.
Наутро мы кинули жребий, и мне выпало первым сидеть за штурвалом. Прошел час — ни единой поклевки. Потом меня сменил Марвин. Я забросил снасть, откупорил банку пива и принялся размышлять, как же мне заставить Джима рассказать, что произошло. К моему удивлению, он первым начал разговор, сказав:
— Марвин собирается пойти к властям и во всем признаться.
— Ты уверен?
— На сто процентов. В Якиме мы выпили, и мне повезло, он выдал себя. Поэтому я и пригласил его в гости на День благодарения. А потом придумывал разные поводы, чтобы навестить Марвина, ездил к нему и всякий раз отговаривал стучать в полицию.
— Что за муха его укусила? Ничего не понимаю.
— Марвин на грани срыва… Вот-вот сломается. От него не только жена ушла, но и зарплата. Он потерял работу. Его поездку сюда оплатил я. Марвин мне прямо сказал, что собирается бить тревогу.
— Когда?
— Как только мы вернемся с озера. Он сообщил мне об этом вчера по пути сюда. Я больше не могу удерживать его: парень слишком много пьет и потерял самообладание.
Я покачал головой.
— Тут что-то не вяжется. Я не понимаю…
— Нам с тобой трудно его понять. Ты слышал про синдром замедленного эмоционального стресса?
— Конечно.
— Марвин топит воспоминания о прошлом в бутылке. Другого способа освободиться от них у него нет. Ты тоже страдаешь этим синдромом, но у тебя он выражается в кошмарных снах. А Марвин пьянствует уже больше пятнадцати лет. Мы можем сколько угодно тешить себя мыслью о том, что совершили благое деяние, убрав поганого лейтенанта, но в глазах закона убийство остается убийством. А это — тяжкий крест, не всякий выдержит.
— Что будет с нами, если Марвин признается?
— С юридической точки зрения случай сложный, но судебного разбирательства не миновать.
Мне стало не по себе.
— Нас посадят?
— Не обязательно. Если мы с тобой от всего открестимся, дело сведется к противостоянию двух свидетельств. Рассказав суду о пьянстве и умопомрачении Марвина, мы дискредитируем его показания.
— Тогда в чем дело? Нас двое, а он один. Кому поверят?
Джим многозначительно посмотрел на меня, словно говоря: «Ну и дурень же ты».
— Если тебя устраивают следствие и долгий судебный процесс, то мне они совсем не нужны.
— Мне тоже не нужны. Но как понимать твою вчерашнюю оду дружбе? Может, поговорить с Марвином серьезно?
Джим помолчал, потом полез за сигаретами. Он хранил их в ящике для снастей, который почему-то всегда был заперт.
— Слишком поздно. Он не станет нас слушать.
— А может, пройти всю эту индейскую пау-вау, весь этот обряд очищения? Согласен, это тягомотина, но зато мы сбросим с плеч тяжкий груз. К тому же, доказательств нет, и дело не дойдет до суда.
— Так-то оно так, да есть одна закавыка. Марвину я об этом не говорил, но в сентябре намерен баллотироваться в законодательное собрание штата.
