Он не знал, когда вскроет это захоронение, да и не особенно об этом задумывался. Сейчас ему предстояло рассказать жене о том, какое будущее их ждет. Сделать это нужно было сегодня, не откладывая на другой день. Она еще не знала, что 20 марта в 16.05 его вызвали к командиру, а в 16.11 он вошел в кабинет генерала, который, не предложив даже присесть, но, уставившись в лежащий на столе лист, сообщил, что из-за уменьшения финансирования численность размещенных на территории Арзамаса-16 подразделений 12-го Управления сокращается на тридцать процентов и офицерам с большим сроком службы и высокой зарплатой грозит увольнение к концу текущего месяца. Потрясенный новостью, майор Яшкин успел лишь спросить, что будет с пенсией подлежащих сокращению офицеров. Генерал пожал плечами и развел руками, как бы говоря, что и сам ничего не знает. Далее Яшкин узнал, что последним днем службы станет для него последний день месяца, и что домик, который он занимает, будет передан ему в знак благодарности за долгую и верную службу. Никаких торжественных мероприятий не запланировано. Ни речей, ни прощания с Управлением, в котором он прослужил тридцать два года. Генерал взял ручку, вычеркнул из списка фамилию майора Яшкина и бросил взгляд на часы, давая понять, что список большой, что своей очереди дожидаются другие, так что вы, товарищ майор, уж выметайтесь, пожалуйста, побыстрее.
Он вышел из кабинета, словно оглушенный, и пересек приемную, не глядя на дожидавшихся вызова других офицеров. Какое унижение! До сих пор Олег Яшкин полагал, что заслужил уважение со стороны государства и что оно примет во внимание его заслуги. Конечно, он помнил, как годом ранее были уволены другие, но разве можно поступать так же с офицером, отвечающим за сохранность боеголовок? И вот теперь такой позор! Все тридцать два года службы были оценены в восемь минут — столько времени пробыл майор в кабинете какого-то бюрократа, которому не хватило смелости даже посмотреть ему в глаза.
А между тем работа, которой он занимался, отнюдь не утратила своей важности. И меньше ее не стало. Помимо ядерных боеголовок,[1] на складах — в подземных бункерах и наземных деревянных сооружениях — хранились также боеголовки к артиллерийским снарядам, торпедам и минам. Их доставляли сюда для демонтажа — так сказать, перековывали мечи на орала, — потому что государство не могло больше платить по счетам. Сопроводительные документы валялись, никому не нужные, в коробках на захламленных столах; сами же боеголовки складировались партиями для отправки в цеха по утилизации, находящиеся в самом конце участка. Майор взял одну боеголовку, и этого никто не заметил.
Он служил великой стране, супердержаве. Но государство не могло больше оплачивать его услуги. Злость и гнев нашли, наконец, цель. Майор бросил последние комья мерзлой глины. Весной, когда потеплеет, он посадит здесь овощи. В окнах, за спиной у него, зажегся свет. Жена вернулась из храма Святого Серафима, куда ходила мыть полы и убирать пыль.
Майор Яшкин сбросил рабочий комбинезон, снова надел военную форму и вернулся в кухню, где вымыл руки теплой водой и выпил кофе, в который добавил изрядную порцию водки. Потом, изобразив улыбку, вышел к жене. Позже, когда они лягут в постель и, ища тепла, прижмутся друг к другу, он расскажет ей о том, как с ним поступили, и добавит, что починил трубу, о чем она уже на следующий день сообщит соседке.
Майор Яшкин не знал, какое будущее ждет захороненный во дворе контейнер. К краже боеголовки его подтолкнули обида и гнев, но что делать с украденным, он еще не знал. Зато знал, что ненавидит тех, кто унизил его. Впервые за всю сознательную жизнь им руководила не преданность Родине, а ненависть.
За окном, скрывая холмик свежевскопанной земли, падал снег. Белый и чистый.
ГЛАВА 1
9 апреля 2008
Его внедрили в семью в самом начале года. Терпеливо ожидая у передней двери, Джонатан Кэррик слышал, как мать отчитывает детей за неорганизованность. Он улыбнулся. Потом с площадки донеслись шаги — мать вела их по широкой лестнице, мимо двух итальянских картин шестнадцатого века, таких больших, что повесить их следовало бы в галерее. Увидев Кэррика, женщина состроила гримасу.
— Думаю, Джонни, мы уже готовы.
— Уверен, мы наверстаем время, миссис Гольдман. Не проблема.
Он, конечно, приврал, но лишь самую чуточку. По утрам улицы между этим домом в Найтсбридже и школой в Кенсингтоне — она называлась «международной», потому что в ней учились отпрыски очень богатых семей из многих стран, — всегда были забиты автомобилями. После внедрения в семью жизнь Джонатана Кэррика превратилась в один сплошной обман, и ему приходилось постоянно быть настороже, чтобы не сказать лишнего.
— И не беспокойтесь, к собранию они успеют — я вам обещаю.
Из двери, ведущей в кухню, появилась служанка с двумя пластиковыми контейнерами с фруктами и сэндвичами. Это тоже было составной частью утреннего ритуала. Дети брали контейнеры с собой, съедали на ланч то, что им давали в школе, и контейнеры возвращались домой в целости и сохранности. Фрукты и сэндвичи поступали на кухню и доставались Кэррику и Роулингсу, через которого Кэррик и попал в семью, или же Григорию и Виктору.
— Пожалуйста, милые, быстрее, — поторопила детей миссис Гольдман.
Сельма и Питер скатились по ступенькам. Девочке было девять, мальчику — шесть. Жизнерадостные, бойкие, веселые и счастливые.
— Доброе утро, мистер Кэррик… Привет, Джонни… — Допускать фамильярное к себе отношение в присутствии их матери было бы неверно, а потому он сурово сдвинул брови, буркнул что-то насчет опоздания и посмотрел на часы. Его демонстративная строгость была оценена по достоинству — Сельма рассмеялась, Питер захихикал.
Держа в руке ключи от машины, он ожидал у тяжелой двери. Вышедший из кухни Григорий обошел детишек, служанку и миссис Гольдман и подошел к Джонатану. Взгляды их на мгновение встретились, мужчины едва заметно кивнули друг другу. Познакомиться с ним толком Кэррик не успел, а русский телохранитель даже и не скрывал неприязненного отношения к появившемуся в доме чужаку. Разговаривать о чем-то не было необходимости — за три месяца процедуру довели до совершенства. Кэррик пробежал пальцами по контрольной панели у двери, набрал код, отключил сигнализацию и открыл дверь, хорошо смазанную, но тяжелую из-за вставленной в нее стальной пластины.
Григорий сбежал по ступенькам, бросил взгляд вправо-влево и, не обнаружив ничего подозрительного, махнул рукой. Следующим по ступенькам, неловко и прихрамывая, спустился Кэррик. «Мерседес» стоял у тротуара. Кэррик подошел, открыл дверцу, сел за руль, включил зажигание и, подав назад, открыл заднюю дверцу. Дети заняли свои места и пристегнулись. Щелкнули пряжки, дверцы закрылись, и Кэррик отъехал от тротуара.
Он еще раз посмотрел в сторону дома. Миссис Гольдман стояла на верхней ступеньке и, помахав рукой, послала им вслед воздушный поцелуй. Глядя на эту женщину, Кэррик мог бы назвать ее симпатичной, хотя в тонких чертах проступало что-то резкое, грубое, жестокое. У нее были красиво очерченные скулы и рельефные ключицы. В светлых волосах как будто запутались лучи утреннего солнца. Одета она была неброско — юбка, блузка, вязаный шарфик на шее. Как и во всех остальных взрослых в этом доме, Кэррик видел в ней опасность для себя.
Каждое утро он отвозил детей Иосифа и Эстер Гольдман в международную школу и привозил их обратно уже после занятий. В промежутке между поездками в школу сопровождал миссис Гольдман на художественные выставки, благотворительные приемы, коктейль-пати, в театр или на концерты. В общине новых русских, сравнительно недавно обосновавшихся в Великобритании, она держалась скромно, но не незаметно. Была проницательна и остроумна, украшая тем и другим скорее мужа, чем какие-то общественные мероприятия. Кэррик не мог точно сказать, сколь долго продлится его работа в семье, но полагал, что срок исчисляется неделями, а не месяцами. Ехал он осторожно, не спеша.
Проблема заключалась в том, что высокие ожидания, возлагавшиеся на него руководством, не оправдались: он проник в дом, но внутри него оставался на положении постороннего. Так, например, Кэррик не знал, куда отправились утром Иосиф Гольдман, Виктор и даже Саймон Роулингс. Сидевшие позади дети молчали; их маленькие, пухлые пальчики ловко бегали по контрольным панелям «гейм-бойз». К тому времени, когда Кэррик приехал за детьми, Иосиф Гольдман, Виктор и Саймон Роулингс уже уехали. Никто бы, конечно, не стал критиковать его за то, что он не знает, где они, но руководители операции, потребовавшей привлечения больших ресурсов и средств, ждали большей отдачи.
Время от времени он поглядывал в зеркальце заднего вида. Джонатан не знал, есть ли у него «хвост» и далеко ли отстала машина поддержки. Его наняли для одной-единственной цели — не допустить возможного похищения детей, которые были весьма соблазнительной добычей, если учесть, что их отец стоил сто миллионов фунтов стерлингов. Бронированный «мерседес» шел немного тяжеловато, а в кармане пиджака у Кэррика всегда лежал баллончик с перечной смесью. Он чувствовал себя ужасно одиноким, но ничего не мог с этим поделать — такая уж была у него работа.
