то ли рёбра повредили, то ли что похуже — внутри что отбили. Молодые, их и били по-настоящему, чтобы сломать. Сломали? Да нет, по поведению тюремщиков что-то незаметно. Ненавистью пышут, а не удовлетворением.
Запихали в машину, нарочно, по-садистски стараясь причинить новую боль. Куда-то опять поехали, подпрыгивая на ямах в асфальте. Видать, чужая машина, не жалко. Ур-роды, мать их! — дороги взялись бы тут переложить. Враз бы куча «сепаров» поменяла своё отношение к Украине. А то двадцать лет не делали ни черта, только соки из страны выжимали, а потом ещё и с войною пришли…
Минут через сорок снова остановились. Задержанных вытащили наружу, кинули лицом в снег. Поодаль ждала другая машина, минивэн или что-то в этом роде.
Каратели переговаривались, изредка смеясь и попинывая пленных ногами. Вслушиваться в их обмен мнениями не хотелось: пары первых реплик хватило, чтобы понять, что болтовня ни о чём. Будто и не людей передают, а ящики с консервами. На Кавказе барашков так продают. Но здесь не Кавказ. Здесь был снег, холодно — и опять больно вновь затянутым пластиковым ремешком рукам…
Дальше стало ещё больнее — когда новые их «хозяева» сняли пластиковые петельки и сомкнули наручники. Причём так, чтобы металлическое окружье потеснее сомкнулось вокруг запястий, доставляя дикую боль при любом шевелении.
Похоже, боль подопечных — единственное, что по-настоящему радовало конвоиров. Когда Фёдор взвыл и начал просить ослабить стальной зажим, те стали, погогатывая, упражняться в остроумии на тему, что у всех свои инструкции, а «поганый москаль» должен выполнять инструкции, данные ему в ФСБ, — расслабиться и не ныть, стойко перенося боль во славу Путина.
В остальном тюремщики выглядели на удивление индифферентно. Словно делали привычную работу. Впрочем, минут через двадцать заскучали, стали снова куражиться.
— Вы хоть знаете, шпионы, к кому вы попали?
Все трое промолчали.
— Ну? — понукание сопроводилось поощряющим к сотрудничеству пинком по рёбрам. Опять Александру.
— Без понятия, — буркнул он.
— Мы — ужас всех ватников и москальских оккупантов. Мы из батальона «Айдар».
Ясно. Значит, из «идейных» карателей. Да, тогда дела действительно худы. Эти не выпустят, пока не отработают по полной всю программу. И программа будет, похоже, весьма насыщенной — судя по тому, что о них говорят, изобретательные сволочи…
— А прежде мы у кого были? — равнодушно поинтересовался он. Вопрос ни к чему — судя по обращению, все они тут одним миром мазаны. Сработал репортёрский инстинкт.
— Тебе-то какое дело, кацапчик? — хмыкнул тот же конвоир. Потом всё же ответил: — Тоже наши. Задержали вас наши, привезли к нашим, теперь тоже везём к нашим. Просто не туда отвезли споначалу…
Пауза. Только колёса бьются о рёбра дороги. У неё небось рёбра так не болят. И руки.
Потому конвоиры опять заговорили. Нацистам было то ли скучно, то ли, наоборот, они отрабатывали заранее обговорённый план по запугиванию пленных, но укры стали глумливо вспоминать и хохотать.
— Одного, помню, в июле ещё захватили. Борзый сначала был, запирался. Так я ему штык-нож в бедро засунул и начал там внутри пластать, мышцу от мышцы отделяя. Загоню лезвие поглубже и покручу там. Ах, как он корчился, гадёныш!
— Живой? — лениво спросил второй из карателей.
— Живой, куда он денется. Я ж не зверь какой. Артерию бедренную не трогал. Отдали потом на обмен пленными. Только уж ходить он не мог. Да и вряд ли будет…
Вся четвёрка, включая водителя, довольно зареготала.
— А мы одного сепара прямо в доме у него задержали, даже не прятался, сволочь! — начал вспоминать другой. — Отлично его потом поучили родину любить. Водичкой обливали и электрошокер втыкали. Как не сдох, сволочь, просто не знаю…
— А с ними иначе нельзя, с ватниками, — рассудительно проговорил третий. — Они ж человеческого языка не понимают. Вот мы одного прямо из больницы забрали, в Артёмовске. Указали добрые люди, что лежит там сепар с осколочными в груди. Ну, нормально, сперва подвесили за руки, обработали дубинками по рёбрам, так, для разминки. Всё орал, что, мол, гады мы, фашисты, сволочи… А как ему по яйцам пару раз зарядили, сразу запел…
— Что, бабьим голосом? — глумливо поинтересовался первый.
Вновь хохот.
— Ну, почти. А он же висит, даже свернуться не может. Болеет весь, понимаешь. Заныл: мол, расстреляйте меня. Ну, я ему пистолет в рот засунул и выстрелил…
— О!
— Да нет, патрона не было. Вхолостую щёлкнул. Думал, обделается. Но нет, крепкий сепар оказался, отборный. Ничего, мы его на двое суток в наручники — и в яму. Сидел там, под себя гадил. Воняло, жуть!
— Они, ватники, все вонючие, — утвердительно прокомментировал первый. — Дикари москальские. И чё, помыли его потом?
— А то! Из шланга пожарного как наподдали, так едва к стенке не прилип. Но там, зараза, Мыкола Пузо — знаете его, жердяй полтавский — получше не нашёл ничего, как ему провод бросить, из розетки прямо. Всех убить мог, урод! Говорил потом, мол, хотел сепара перетряхнуть как следует. Но тот уж не выдержал, кони прямо там, в луже, и двинул…
— Точно, помог сепару жердяй, — сказал второй. — У нас, помню, одного так долго не отпускали. Задержали на блок-посту возле Попасной. Этих, чистоплюев-офицеров из ВСУ, рядом не было, и оформлять вату даже не стали. Хотя, может, он и не боевик был. Синяка на плече не было…
— Да ладно, — махнул рекой первый. — Все они тут сепары, предатели. Ежели призывного возраста — бери любого, не ошибёшься. Все свои уже оттуда уехали…
— Во, и наш тогдашний командир, Швед, убили его потом, так же рассудил. Отвезли мы сепара в расположение и стали допрашивать. Не разведчик ли, раз у блок-поста ошивается? Ну, побили, как водится, кровью харкать стал. Попрыгали по грудной клетке, попрыгали на спине — живучий, гад, оказался, только плакал всё. Расстрелять просил. Но у нас дураков не было, вроде Пуза того. Посадили его на подвале на трубу, приковали и стали ему кувалдой по пальцам ног бить. Не, точняк, не знал раньше, что люди так визжать могут!
Опять смех, довольный, сытый.
— …Водичкой отливали, в себя приводили. Пока все пальцы не размозжили, не отпустили. Он уж после помер, когда перфоратором ему коленку сверлили. Но тут уж ничего не поделать было: доктор наш сказал — от сердца помер ватник, типа инфаркт. Слабоват оказался…
Александр не чувствовал ужаса, слушая эти рассказы. Ошиблись фашистёныши, не страшно было. Только омерзительно и… чувство, когда убить хочется тварь какую-нибудь гадостную, злую и опасную. Не из ненависти к ней даже, а из брезгливости.
Он вспомнил, как разговаривал на эту
