— Ну здравствуй, человеческий отпрыск, — прогаркал с хрипотцой тот самый гул, дожидавшийся ее на том самом месте, где она вытащила из его груди кинжал.
И крошка-Марисандра, едва не выронив злосчастный кинжал, пустилась было наутек — не тут-то было. Чудовище пустыни развернуло с шумом свои кожистые крыла — да пронесшись над ее черноволосой главой, приземлилось снова пред ее ликом.
— Не твой это кинжал, девица, ужель не видишь — не твой глаз заточен в эфесе из этого поганого металла, — продолжал вещать демон песков.
Марисандра, действительно, пригляделась — то, что она сначала приняла за самоцвет-лазурит — на деле более походило на сапфировый, с молочными прожилками, глаз чудовища перед ней.
— Видишь? — Снова молвило ей чудище. — Это око гула.
— Гула? — Непонимающе переспросила девушка, не знакомая доселе с демонами пустыни и их именем.
— Да, гула, крылатого демона Ночи Белой пустыни, — засмеялось чудище, громко клацая своим огромным острым клювом. — Какой только выродок вашего племени додумался вдеть этот глаз…
— В нашем племени не делали этого клинка, — уверенно ответила Марисандра.
— Я имею в виду в вашем, человеческом, племени! — Продолжая гоготать, отозвалось чудище. — Отродья, глумящиеся над оком, полным магии…
— Магии, говоришь? — Заинтересованно прошептала Мар, по-новому разглядывая синий глаз в эфесе и весь кинжал в целом.
— … магии ока Первобытного Демона Пустыни…
— Так подойди и отними у меня его, если он тебе нужен, индюшачий переросток! — Выпалила дочь вождя, размахивая кинжалом перед самым клювом пустынном твари. — Или твоя тушка годна лишь бесполезно торчать с верхушки бархана, как цветок кактуса, воткнутый ради красы в кактусовое желе? Что ты там разглагольствуешь о Первобытных временах?
Демон сложил и разложил свои морщинистые серые крылья, громко щелкнул клювом — на этот раз не смеясь, а от злобы.
— Прародитель пустынных гулов испокон веков лакомился лишь младыми девичьими телами, выбирая таких, как ты — с тонким мускулистым станом и благородной кровью, с красивыми глазами на десерт, да трепещущей, аки перламутровый кактусовый цвет на ветру, грудью…
Но Марисандра уже не слушала пустынное чудовище, она со всех ног неслась обратно в деревню.
— Отец, о воля над моей волей… — Вбежав в жилище вождя, она остановилась, словно наступила в зыбучие пески, совсем забыв о том, что хотела спросить его о самом первом из пустынных демонов.
— … и оставь ее у развилки дорог меж двух больших опунций, там, где этих тварей видят чаще всего… — Отец ее также прервал свою речь, узрев перед собой так неожиданно ворвавшуюся посреди Ночи к нему в покои Марисандру.
У ног его лежала, связанная, одна из ее подружек, с которой они вместе ходили по кактусовые ягоды; девушка пусть и не блиставшая красотой, зато, как и Мар, благородного происхождения — гулам она определенно пришлась бы по вкусу.
— Куда… — Начала было она, краем сознания начиная понимать, какую участь уготовили ее подруге. Та, наморщив лоб и черные узкие брови, — смотрела теперь с напряженной обреченностью на ворвавшуюся так не кстати дочь вождя.
— Марисандра…
— Отец! — Крикнула дочь его. — Как ты посмел! Я думала, ты ограждаешь наше племя от всяческих напастей, тогда как ты…
— Да как ты сама посмела так разговаривать с отцом, о причина моего гнева, о распущенность от моего потакания тебе!
— Причем здесь потакание! Ты потакаешь гулам-демонам? Ты отдаешь им благородных кровей девушек из нашего племени, этим мерзостям из пустыни?
Где-то у переносицы ее отца собралось несколько не предвещавших ничего хорошего складок.
— Связать ее вместо Фелиандры, о мой народ, моя длань возмездия за дочернюю неблагодарность на все мои заботы о ней, — полным ярости, но в то же время и беспросветной печали голосом молвил он.
И тотчас же войлочные полотнища, выкрашенный рыжеватой хной, развешенные по каменному жилищу тут и там — отдернулись, и небольшая круглая комнатка, занесенная снаружи почти доверху песками пустыни — комнатка вместила в себя десяток воинов из его личного отряда. Я же говорила, что горячая голова Марисандры покоя ей не даст отведать…
— Куда делся кинжал, после того, как они отдали деваху гулам? — Спокойно и беспристрастно спросил старуху-рассказчицу путник-чужеземец в накинутом по самые глаза капюшоне, восседавший все это время на гарцующем под ним черном, как смоль, коне без гривы. Старуха-пастушка, закутанная в цельное полотнище, как в последнее время все чаще стали облачаться замийцы — она даже перестала в какой-то момент бормотать самой себе всю эту историю, и взгляд ее больше не следил за вислобрюхими черными свиньями да горбатыми быками-метаками, разбредавшимся все более по окружавшей их Белой пустыне в поисках корма.
— Куда делся кинжал? — Переспросила старуха, и в этот момент в ее выцветших глазах вдруг особенно ярко промелькнул какой-то сапфирово-синий отблеск. — Откуда же мне знать, куда делся этот злосчастный кинжал? Отец не отдал меня на поживу гулам, и еще до следующего утра огромный Первобытный гул, втрое превосходящий свое племя размерами и свирепостью, но не имевший одного глаза — гул унес из деревни всех женщин и детей, а мужчины-воины, включая моего отца, отправились на их поиски. Конечно, я отдала ему кинжал с Оком Первого гула, лишь бы это помогло ему отыскать их всех. Да только никто не вернулся, я так и осталась в этой деревне одна, да так и пасу с тех пор оставшуюся скотину…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
