Сознавая, что сизигическая природа любви требуетъ внутренняго взаимодѣйствія личностей, мы не можемъ доказать безусловной необходимости любви парной. То, что христіанская культура выдвинула эту форму брака, какъ единственно возможную, вовсе не доказываетъ, что она является послѣдней и исключительно желанной формой любовныхъ отношеній. Если половая любовь мужчины и женщины имѣетъ особый метафизическій смыслъ и мистическое значеніе въ моментѣ послѣдняго погруженія въ хаосъ страсти, это еще не значитъ, что и бракъ долженъ носить непремѣнно форму парнаго союза: бракъ сложнѣе и значительнѣе, чѣмъ простая страсть двухъ индивидуумовъ.
Формы любви – безконечно-разнообразны, но всегда желаннымъ моментомъ истинной любви является исходъ изъ «эгоизма вдвоемъ», изъ любви парной къ любви вселенской. Если же мы желаемъ утвердить себя въ томъ индивидуализмѣ, который ищетъ опоры въ себѣ самомъ внѣ религіозной общественности, то намъ необходимо ради послѣдовательности отказаться и отъ парной любви для любви уединенной, для самовлюблен-ности. Самовлюбленность, какъ полюсъ, противоположный полюсу любви вселенской, имѣетъ свой смыслъ, опредѣляя истинную природу декадентства. Отсюда глубокое различіе двухъ теченій въ современной поэзіи. Я говорю о поэзіи, какъ о музыкальномъ выраженіи сокровенныхъ религіозныхъ переживаній, ибо «музыка – какъ училъ Платонъ – есть знаніе любви въ области ритма и гармоніи». Тема любви и тема музыки связаны между собой по существу.
Только путемъ возсозданія музыки и ритма возможно внести начало Эроса въ сложность жизни. Надо ли это? Вс123; ли элементы жизни достойны Эроса? Я полагаю, что отвѣтъ на этотъ вопросъ долженъ быть положительный. Если мы желаемъ соэдать цѣльное міроотношеніе, намъ нельзя высокомѣрно обходить ту или иную область жизни, какъ недостойную нашей личности: такихъ областей нѣтъ. Не принявъ міра даннаго, мы однако – утверждаемъ міръ желанный, но вѣдь – этотъ міръ потенціально эаложенъ въ элементахъ міра эмпирическаго. Не новый міръ надо создавать, а въ корнѣ измѣнить природу этого міра: изначальные элементы пріобрѣтутъ совершенно иное значеніе и по иному раскроются въ нашей душѣ. Такъ мы принимаемъ міръ вторымъ пріятіемъ [1] .
Богочеловѣческій путь раскрывается двусторонне: объективно и формально онъ совпадаетъ съ «прогрессомъ»,если послѣдній разсматривать въ безмѣрно-ускоренномъ процессѣ становленія. «Прогрессъ» превращается въ «непрерывную революцію». Но – разумѣется – это только внѣшняя сторона становленія міра къ началу абсолютному. По существу путь богочеловѣчества – путь любви. Итакъ, непрерывная и непримиримая борьба съ началомъ механическимъ, во-имя начала музыкальнаго, и – съ другой стороны – устремленіе къ интеграціи міра въ Эросѣ.
Да: «стоитъ среди васъ Нѣкто, котораго вы не знаете» – вотъ во истину вѣчный укоръ пророка намъ – слѣпцамъ; въ любви мы чаемъ узнать таинственное лицо Единаго Начала и чрезъ Него самихъ себя, въ нашей полнотѣ, утверждая въ себѣ изначальную силу любви.
Да! Съ нами Богъ, – не тамъ въ шатрѣ лазурномъ,
Не за предѣлами безчисленныхъ міровъ,
Не въ зломъ огнѣ и не въ дыханьѣ бурномъ,
И не въ уснувшей памяти вѣковъ.
Онъ здѣсь теперь, – средь суеты случайной,
Въ потокѣ мутномъ жизненныхъ тревогъ.
Владѣешь ты всерадостною тайной:
Безсипьно зло; мы вѣчны; съ нами Богъ!
И вотъ основная наша тема – антиномія свободы и необходимости – находитъ себѣ разрѣшеніе въ любви. Трагическое столкновеніе личности съ закономъ раскрывается въ свѣтѣ сознанія, что Богъ, т. е. любовь, «не тамъ въ шатрѣ лазурномъ, не за предѣлами безчисленныхъ міровъ, а здесъ, теперъ». Привходитъ новая Радость подобно тому, какъ въ Девятой Симфоніи Бетховена финальная часть пронизывается лучами религіознаго дѣйствія, которое прозрѣваетъ въ хорѣ Вя чеславъ Ивановъ. И мы вторимъ Шиллеру:
Прочь вражда съ земного круга!
Породнись душа съ душой
II
Смыслъ любви заключается не только въ процессѣ становленія отъ множественности къ единству, но и въ утвержденіи такого начала, которое разлагаетъ окружающую насъ среду, которое разрушаетъ механическую общественность. Любовь – это Неувядэдощая Роза. Ея чары разбиваютъ всѣ замки и раздробляютъ всѣ цѣпи. Ни въ одномъ вѣкѣ такъ не торжествовало начало иэмѣреннаго желѣза, принципъ внѣшняго равновѣсія, какъ въ минувшемъ XIX вѣкѣ. Необходимо противопоставить такой мертвой культурѣ опытъ любви и любовнаго союза.
Если мы признаемъ, что природа любви не только существенно отличается отъ тѣхъ элементовъ жизни, которые опредѣляютъ канву, «нормальной» общественной жизни, но и эаключаетъ въ себѣ нѣчто прямо враждебное этимъ элементамъ, мы поймемъ значеніе любви, какъ начала анархическаго. Въ самомъ дѣлѣ наша механическая общественность характеризуется идеей права и регулируется внѣшними нормами государственнаго порядка и соціальнаго уклада. Но какія нормы и какое право имѣютъ силу въ области любви? Вотъ почему любовь для насъ прежде всего чудо и вотъ почему природа ея не принадлежитъ кругу тѣхъ переживаній, которыя связываютъ насъ съ міромъ подзаконнымъ.
Любовь притягиваетъ къ себѣ и одновременно отталкиваетъ. Она требуетъ всего и не мирится съ компромиссами. Она безусловна. Быть въ любви это значитъ не принять міра даннаго и утвердить міръ чудесный.
Не смотря на грохотъ машиннаго «прогресса» мы сумѣемъ уловить «дыханіе» любви. И это исцѣляющее дыханіе уже носитъ въ себѣ залогъ того Эроса, который смахнетъ вѣяніемъ своихъ крыльевъ пыль съ лица человѣческаго. Природа влюбленности только что обручившихся во истину тождественна съ тою влюбленностью, которая присуща Землѣ, стремящейся къ Всеединству.
Многіе не понимаютъ, какая сила заложена въ природѣ любви. Но Платонъ понималъ ея могущество. «Еслибъ какъ-нибудь – говоритъ онъ: – могли существовать народъ или войско, состоящіе только изъ влюбленныхъ, то этотъ народъ болѣе другихъ любилъ бы добродѣтель и ненавидѣлъ бы порокъ. Люди, соединенные такимъ образомъ, хотя бы въ меньшинствѣ могли бы въ сраженіи побѣдить весь міръ… Всякій скорѣе предпочтетъ умереть на мѣстѣ, чѣмъ покииуть въ опасиости своего возлюбленнаго» .
Нѣтъ ничего реальнѣе любви, нѣтъ ничего изначальнѣе пола: эти двѣ сущности, или два аспекта единой сущности, являются нашими водителями на путяхъ жизни. Мы исходимъ изъ этого реальнаго опыта (и объективно даннаго) и утверждаемъ: любовь-влюбленность – вотъ то единое Начало, которое можетъ замкнуть распавшійся хороводъ человѣчества. Сила любви параллельна той силѣ, которую Евангеліе называетъ силою Святого Духа. «Духъ дышитъ, гдѣ хочетъ, и голосъ его слышишь, а не знаешь, откуда приходитъ и куда уходитъ: такъ бываетъ со всякимъ, рожденнымъ отъ Духа».
Такъ и любовь: ея голосъ, ея напѣвы, ея ритмическія движенія въ пляскѣ мы познаемъ нежданно. И неизвѣстно, откуда она приходитъ и куда уходитъ,
Но настанетъ время и все тайное станетъ явнымъ. Такъ антиномія свободы и необходимости разрѣшается, въ любви, т. е. – иными словами: гдѣ Духъ Святой, тамъ свобода, тамъ чудо, тамъ все дозволено, и ничто не обладаетъ личностью. Если личность утверждаетъ себя въ любви, міръ измѣняется для нея. Банальное, ходячее выраженіе-«влюбленному все кажется въ розовомъ свѣтѣ» – пріобрѣтаетъ особенный смыслъ, когда мы имѣемъ опытъ высшей формы любви. Мученики, сожигаемые на кострахъ, испытывали высокое блаженство: такова была сила влюбленности; таковъ былъ «розовый свѣтъ, свѣтъ новой зари, которую имъ дано было увидѣть». И эти «влюбленные» не только видѣли новый свѣтъ, они слышали новую музыку, «пѣніе ангельское». И не эта ли муэыка опьяняетъ насъ, когда вѣютъ красныя и черныя знамена и баррикады обагряются жертвенной кровью?
Любовь всегда находитъ свое выраженіе въ музыкѣ. И Шекспиръ былъ правъ, влагая въ уста одного изъ своихъ героевъ увѣренія, что «движенія души темны, какъ ночь», у тѣхъ,
«Кто музыки не носитъ самъ въ себѣ»…
III
«Стоитъ среди васъ Нѣкто, Котораго вы не знаете». Онъ невидимой рукой касается вашихъ глазъ, и вы начинаете прозрѣвать въ лепесткахъ и въ стебляхъ новую тайну; Онъ касается вашихъ устъ, и они – опаленные – жаждутъ новыхъ и новыхъ непонятныхъ прикосновеній; Онъ чертитъ кругъ на пескѣ, и камни выпадаютъ изъ рукъ лицемѣровъ… Неизвѣстный идетъ какимъ-то вѣрнымъ путемъ, и вы идете за Нимъ, но рядомъ влачится смерть. Не то благоговѣйно, не то насмѣшливо древніе индусы давали богу смерти Шивѣ въ атрибутъ между прочимъ и фаллическій знакъ, лингамъ, символъ рожденія. Въ самомъ дѣлѣ рожденіе не равноцѣнно ли смерти, и дѣторожденіе не равноцѣнно ли убійству? Но намъ необходимо найти не эквивалентъ смерти, т. е. продолженіе рода (дурная безконечность), а то, что побѣждаетъ смерть, т. е. то, что не -плоско, не -механично, т. е. любовь, такъ какъ цѣль любви – безсмертіе.
