Сбитый с толку интервьюер «Фигаро литтерер» дрогнувшей рукой приписал от себя: «Странной уверенностью обладает наш молодой преподаватель философии. Но может быть, эти слова отражают лишь внешний блеск, лоск?» А Бадью продолжал излагать свое кредо в присущей ему туманной манере литературной пифии. Отметив, что автор «Almagestes» живет в Реймсе, находясь в отрыве от своей духовной колыбели — парижского квартала Сен — Жермен‑де — Пре, «где встречается самое большое в мире число умов на квадратный метр», — интервьюер привел такую тираду Бадью:
— Общество, видите ли вы, стремится сделать творца изолированным человеком, чья деятельность ограничена рамками творчества. Париж? Я чувствовал там, что меня подавляет обилие значений. Путешествия? Они меня не изменяют. Я больше изменяюсь, оставаясь на месте. Юг? Но я отнюдь не чувствую себя южанином. Я себя чувствую человеком севера. Я люблю зиму…
Можно пожалеть, конечно, тех школьников из Реймса, которых этот человек обучал философии. Но в копце концов он воспитывал их всего лишь в течение года. («К несчастью, это длится недолго», — сказал он.) И может быть, потом эта заумь выветрилась из их голов. Но книга, изданная крупным парижским издательством и сразу же поднятая на щит критикой, была адресована к неизмеримо более широкой аудитории. И его мрачная проповедь отказа от литературы, как и от любого иного средства духовного общения людей, проповедь отрешения от языка, который будто бы «лишь усложнил жизнь», проповедь отказа от попыток «построить познание» из слов, была неизмеримо более опасной, нежели лекции перед лицеистами Реймса.
Подобные попытки убить живой человеческий язык, уничтожить таким образом драгоценнейший инструмент культуры весьма характерны для современного круга идей буржуазного общества, снобы которого надменно отворачиваются от богатейшего одухотворенного мира литературы и искусства и пытаются создать свою антилитературу, свой антитеатр, свое антиискусство.
Осенью 1963 года мне довелось принять участие в жаркой дискуссии с группой прогрессивных австрийских журналистов. Они упрекали нас, советских литераторов, в излишней, на их взгляд, непримиримости ко всем этим «анти».
— Подумаешь, — говорили мне, — нашлись какие‑то сумасшедшие люди, пожелавшие поставить все вверх дном, а вы начинаете их всерьез атаковать. Пусть перебесятся, может быть, и поумнеют. Зачем их критиковать? Ведь критика может быть истолкована как покушение на свободу творчества. Художник должен быть абсолютно свободен в выборе средств выражения, и мы должны относиться к нему терпимо, даже в том случае, если нам кажется нелепым то, что он делает. Время покажет, кто прав, а кто не прав.
А один запальчивый молодой человек припомнил, что даже Гёте и Золя ошибались в оценке творчества своих современников. Где же гарантия, что мы не ошибаемся? Почему мы позволяем считать себя правыми, а поборников антилитературы и антиискусства неправыми? «Нет, нужна терпимость, нужна терпимость, — говорили мне. — Пусть эти люди сходят с ума, бывает же, что и в состоянии безумия человек создает ценные, даже гениальные произведения. Вспомните Ван — Гога, вспомните Врубеля!..»
Конечно, все это было сказано в пылу полемики, и мои оппоненты в сущности употребляли слово «сумасшедшие» лишь в переносном смысле. То, что делают сейчас иные творческие работники Запада, усердно разрушающие литературу и искусство, пытаясь лишить их языка, совершается ими в здравом уме и твердой памяти. Более того, среди них подчас можно обнаружить и честных, иной раз даже по — своему талантливых людей, которые, вероятно, искренне верят в то, что они совершают подлинную революцию, пытаясь выбросить реализм за борт (кстати, помните, как у нас в двадцатых годах горячая молодежь пробовала «сбросить Пушкина с парохода современности»?). И все‑таки… все‑таки мы совершили бы преступление перед собственной совестью, если бы послушались тех советов, которые нам дают иные друзья за рубежом, и проявили бы, как говорится, христианское смирение и долготерпение к тому, что делают сейчас эти люди.
Вот почему в тот осенний вечер в Вене у нас завязался серьезный и принципиальный разговор. И в центре этого разговора был вопрос об ответственности писателя перед обществом, о роли литературы и искусства в идеологической борьбе, об их партийности. В этой связи много говорилось о социалистической культуре, воплощающей в себе все многообразие и богатство духовной жизни нашего общества, высокую идейность и гуманизм нового мира, и о партийном руководстве идеологической борьбой, в которой столь активно участвуют наша литература, кинематограф, театр и изобразительное искусство.
Наши враги прекрасно понимают, как велика сила победоносной социалистической идеологии, которая учит рабочий класс и всех трудящихся бороться, работать и жить. И они готовы были бы дорого дать за то, чтобы как‑то ослабить эту силу.
Мои венские собеседники в этой связи напомнили, что наши идейные противники сейчас вновь и вновь пытаются отгородить литературу и искусство от жизни, от народной борьбы, используя старую затрепанную идейку об «абсолютной свободе мысли», лицемерие и лживость которой Владимир Ильич Ленин с таким блеском разоблачил еще в 1905 году в своей бессмертной работе «Партийная организация и партийная литература».
«…Ваши речи об абсолютной свободе одно лицемерие, — отвечал этим господам Ленин. — Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания» [1]. И ныне, более полувека спустя, коммунисты по — ленински противопоставляют «лицемерно — свободной, а на деле связанной с буржуазией, литературе… действительно — свободную, открыто связанную с пролетариатом литературу», которая, как и предсказывал Ленин, служит «не пресыщенной героине, не скучающим и страдающим от ожирения «верхним десяти тысячам», а миллионам и десяткам миллионов трудящихся, которые составляют цвет страны, ее силу, ее будущность» [2].
Ленин подчеркивал, что «вся постановка дела просвещения, как в политико — просветительной области вообще, так и специально в области искусства, должна быть проникнута духом классовой борьбы пролетариата…» [3].
Это указание, сформулированное Лениным в 1920 году, было творчески развито применительно к современным условиям Коммунистической партией Советского Союза, в документах которой неоднократно подчеркивалось, что мирное сосуществование государств с различным социальным строем отнюдь не означает ослабления идеологической борьбы. «Коммунистическая партия, — сказано в Программе КПСС, — и впредь будет разоблачать антинародную, реакционную сущность капитализма и всяческие попытки приукрасить капиталистический строй. Партия будет систематически пропагандировать великие преимущества социализма и коммунизма перед отживающей свой век капиталистической системой» [4].
Огромная роль в борьбе за торжество коммунизма принадлежит нашей культуре, которая воплощает в себе все многообразие и богатство духовной жизни общества, высокую идейность и гуманизм нового мира. Творческая деятельность во всех областях культуры в условиях перехода к коммунизму становится особенно плодотворной и доступной для всех членов общества, и партия повседневно направляет развитие этого замечательного творческого процесса, обеспечивающего формирование общенародной, больше того, общечеловеческой культуры бесклассового общества.
В Резолюции XXIV съезда нашей партии по Отчетному докладу ЦК КПСС так сформулирована партийная линия в этой области:
«Съезд отмечает возрастающую роль литературы и искусства в создании духовного богатства социалистического общества. Советский народ заинтересован в создании таких произведений, в которых бы правдиво отображалась действительность, с большой художественной силой утверждались идеи коммунизма.
Политика партии в вопросах литературы и искусства исходит из ленинских принципов партийности и народности. Партия стоит за разнообразие и богатство форм и стилей, вырабатываемых на основе социалистического реализма. Она высоко ценит талант художника, идейную коммунистическую направленность его творчества, непримиримость ко всему, что мешает нашему продвижению вперед. Необходимо, чтобы наша литературно — художественная критика активно проводила линию партии, выступала с большей принципиальностью, соединяя взыскательность с тактом, с бережным отношением к творцам художественных ценностей.
Съезд считает, что союзы писателей, кинематографистов, художников, композиторов, работников театра, архитекторов призваны проявлять повседневное внимание к творческим проблемам развития литературы и искусства, повышению идейно — теоретического уровня и профессионального мастерства членов союзов, воспитанию высокой ответственности у деятелей литературы и искусства за свой труд перед обществом, всемерно укреплять содружество творческих работников с производственными коллективами» [5].
