Он уже выезжал с площади на главную дорогу, как вдруг совсем под носом у его машины проехало такси, и он был вынужден резко затормозить. Зыбкая диорама Болтон-сквера проскользнула по блестящему черному боку такси, и, когда Лоример увидел лицо в обрамлении заднего окна, готовое вырваться проклятье замерло у него в горле. Временами с ним такое случалось, иногда по нескольку раз в неделю: где-нибудь в толпе, или сквозь витрину магазина, или на ползущей вниз полосе эскалатора в метро, когда он сам ехал вверх, Лоример вдруг замечал чье-то лицо — настолько ослепительное, неземной красоты, что ему хотелось разом кричать от неожиданного восторга и плакать от обиды. Кто же это сказал: «Чье-то лицо в метро способно разрушить целый день»? Все дело было во взгляде — это взгляд, с его быстрой, нечеткой восприимчивостью, его поспешным анализом оптических явлений, творил такие чудеса. Его глаза, чересчур жадные до красоты, сразу начинали тяготеть к суждению. Всякий раз, как у него появлялся шанс взглянуть еще раз, результат почти всегда разочаровывал: пристальное рассматривание оказывалось неизменно более суровым экзаменом. И вот теперь это случилось снова; однако на сей раз, подумал Лоример, предмет выдержал бы и трезвую переоценку. Он сглотнул, узнавая верные симптомы — легкую нехватку воздуха, учащенный пульс, ощущение сдавленной полости в грудной клетке. Бледное совершенно овальное лицо девушки, — или женщины? — выражающее нетерпение и надежду, голова на длинной шее подалась вперед к окну, в широко раскрытых глазах — предвкушение чего-то радостного. Все это появилось и пропало так быстро, что оставшееся впечатление (убеждал себя Лоример, чтобы не погубить целый день) не могло не оказаться идеализацией. По телу пробежала дрожь. И все же это было чем-то вроде внезапного вознаграждения, которое на несколько секунд затмило зрелище болтающихся в воздухе потертых башмаков мистера Дьюпри.
Он свернул направо и поехал к Арчуэю. В зеркале он увидел, что небольшая толпа вокруг «Демонстрационных манекенов Дьюпри» все еще чего-то ожидает с мрачным видом. Такси с девушкой застряло за каретой «скорой помощи», и полицейский делает знаки водителю. Задняя дверца распахнулась — но это было все, потому что он уже уносился прочь, дальше по Арчуэю, по Холлоуэй-роуд, вниз по Аппер-стрит до Ангела, вдоль Сити-роуд к Финсбери-сквер, а там уже вскоре показались впереди исхлестанные дождем несуразные башни и мокрые мостовые Барбикана.
* * *
Он нашел место для парковки возле Смитфилд-маркет и зашагал быстрым шагом в обратную сторону, по Голден-Лейн, к своему офису. Капал откуда-то сбоку колкий дождь — даже опустив голову, Лоример чувствовал, как он сечет по его щекам и подбородку. Холодный день, гадкая погода. Огни в магазинах мерцают оранжевым, пешеходы торопятся, тоже опустив головы, недовольно съежившись и думая лишь о том, как бы поскорее достигнуть места назначения.
Набрав свой код на двери, он поднялся по сосновой лестнице на второй этаж. Раджив увидел его через створку сверхпрочного стекла, дверь зазвенела, и Лоример, толкнув ее, оказался внутри.
— Там медные обезьянки, Радж.
Раджив потушил сигарету.
— Что ты здесь делаешь?
— Хогг у себя?
— А куда ты попал, спрашивается? В палаточный лагерь?
— Очень смешно, Раджив. Ты просто юморист.
— Никчемные лодыри.
Лоример водрузил свой портфель на стойку и щелкнул замками. Аккуратные ряды новеньких векселей всегда наводили на него легкую дрожь своей скрытной нереальностью, своей странновато-мятной чистотой — не тронутые ничьими пальцами, несмятые и непогнутые, их тем не менее можно было обменять на товары или услуги, можно было даже использовать вместо денег. Он начал рядами выкладывать опрятные пачки на прилавок.
— Тьфу, черт! — выругался Раджив и направился в угол отпирать большой сейф. — Звонили из полиции, спрашивали про тебя. Я уж подумал, неприятности.
— Не самое лучшее завершение недели.
— Скулил небось? — Раджив наполнил ладони деньгами.
— Тогда бы мне еще повезло. Он удавился.
— Ай-ай-ай. Мне ведь придется возвращать охрану? Раджива это совсем не радует.
— Если хочешь, заберу все это домой.
— Распишись здесь.
Лоример расписался в возврате ценных бумаг на сумму пятьсот тысяч фунтов. Двадцать пачек пятидесятифунтовых векселей, по пятьсот в каждой, с их резким химическим запахом краски и бумаги. Раджив подтянул повыше брюки и зажег новую сигарету, проверяя квитанцию. Он склонил голову над страницей, и на его блестящем, совершенно лысом черепе отразился полосками верхний свет. Ослепительный могиканин, подумал Лоример.
— Хочешь, чтоб я позвонил Хоггу? — спросил Раджив, не поднимая глаз.
— Нет, я сам.
Хогг всегда уверял, что Раджив — лучший в стране бухгалтер; и тем более ценный для фирмы, добавлял Хогг, что он сам об этом не догадывается.
— Вот тоска, — произнес Раджив, засовывая квитанцию в папку. — Хогг ожидал, что ты с этим управишься, а тут еще новый парнишка…
— Какой парнишка?
— Да новый директор. Боже мой, Лоример, сколько же времени тебя не было?
— Ах да, — припомнил Лоример.
Он неопределеннно и легкомысленно помахал рукой Радживу и пошел по коридору к своему кабинету. Здешняя обстановка напоминала ему колледж: одинаковые тесные комнатки по бокам освещенного коридора, в каждую дверь вмонтирован прямоугольник бронированного стекла, так что полное уединение исключается. Остановившись у своей каморки, он увидел за распахнутой дверью напротив Димфну. Она выглядела усталой, глаза больные, нос красный от насморка. Она с отрешенным видом улыбнулась ему и чихнула.
— Где ты была? — спросил Лоример. — В солнечной Аргентине?
— В солнечном Перу, — ответила Димфна. — Кошмар. Что происходит?
— Да вот, клиент повесился.
— Вот дерьмо. А что Хогг?
— Еще не говорил ему. Я и представления не имел. Ничего не подозревал. Хогг мне ничего не рассказывал.
— А он никогда этого не делает.
— Любит сюрпризы.
— Только не наш мистер Хогг.
Она состроила проницательно-покорную мину, резко вздернула на плечо свою тяжелую сумку (одну из тех квадратных сумок со множеством внутренних отделений, которые, по общему мнению, любят пилоты воздушных лайнеров) и проследовала мимо него — она шла домой. Димфна была девушка крупная и плотная — с внушительными бедрами, ягодицами — и свою тяжелую сумку тащила легко, будто та и не весила ничего. На ногах у нее были неожиданно изящные туфли на высоких каблуках, совсем не подходившие для сегодняшней погоды. Не оборачиваясь, она проговорила:
— Бедняга Лоример. Увидимся на вечеринке. Я бы не стала сразу все выкладывать Хоггу, вот уж кто не обрадуется, тем более еще этот новый директор. — Тут, выражая свое согласие, рассмеялся Раджив. — Пока, негодник Раджи, — бросила Димфна и ушла.
Лоример бесцельно просидел у себя за столом минут десять, толкая туда-сюда блокнот, выбирая и отвергая различные ручки, а потом решил, что записка Хоггу — это, пожалуй, плохо придумано. Хогг ведь терпеть не может всякие записки. Встречи лицом к лицу — вот что он любит. Нос к носу, вернее сказать. Хогг наверняка вникнет в его положение: все рано или поздно сталкиваются со смертельными исходами — есть такой риск в этой работе. Люди оказываются уязвимыми, слабыми и непредсказуемыми (так всегда говорил Хогг), и тут существовал профессиональный риск — хватить через край.
Он поехал на машине домой, в Пимлико, свернув с Люпус-стрит на улицу Люпус-Крезнт и нашел место для парковки всего в сотне ярдов от своего дома. Заметно похолодало, и дождь уже тяжело хлестал, перекрывая косыми каплями ярко-оранжевый блеск фонарей.
Вопреки своему названию, Люпус-Крезнт не имела формы полумесяца. Впрочем, эта улица, застроенная трехэтажными домами (стандартные полуподвальные помещения, штукатурка кремового цвета, террасы из коричневого кирпича), действительно слегка загибалась, как будто первоначально стремилась к месяцеподобию, но так и не смогла его достичь. Когда он только купил квартиру в доме № 11, его слегка отпугивало это название: он удивлялся, кому это взбрело на ум назвать улицу в честь такого неприятного недуга — «заболевания кожи, обычно туберкулезного или язвенного, разъедающего ее поверхность и оставляющего глубокие шрамы», как вычитал Лоример в словаре[1]. Он испытал облегчение после того, как соседка с нижнего этажа, леди Хейг — проворная худенькая старушка лет восьмидесяти, жившая бедно, но достойно, — объяснила ему, что Люпус — родовое имя одного из графов Честеров, как-то связанного с семейством Гросвеноров, которым некогда принадлежал весь район Пимлико. И все же Лоример полагал, что Люпус — весьма неудачная фамилия, учитывая ее медицинские коннотации; на месте графа Честера он бы серьезно задумался о том, чтобы ее сменить. Ведь имена важны, и тем больше оснований менять их, если они почему-либо не подходят, раздражают или вызывают в уме какие-нибудь неприятные ассоциации.
