Что же может привлекать туда контрабандистов? - размышлял я.
Впрочем, город-идеал проектировался как город небывалой роскоши.
В его программу ухитрились втиснуть самые невообразимые пожелания людей.
Нетерпение мое и остальных пассажиров разрасталось по мере приближения к Сиэлу. И скоро, казалось, сам воздух горел огнем всеобщего возбуждения. Все слои общества смешались, никаких различий более не существовало ни у богача, ни у бедняка.
Единое "ах!" восторга прошелестело на крыльях в застывшем воздухе салона, и все приклеились лицами к стеклам иллюминаторов.
Солнце только поднималось из-за вершин гор, аэробус лег в крутой вираж, чтобы затем на воздушной подушке мягко поплыть по посадочной стреле аэропорта. И пока автопилот разворачивал машину на вираже, все пассажиры завороженно следили, как надвигается величественная панорама - остроглавый хрустальный город спорил белизной крыш со снежными вершинами гор, бравших в кольцо висящие в воздухе ленты магистралей, сады, каскады лестниц и лоджий, распахнутых солнцу. Башни средневековья и парящие крылья мембран над стадионами и торговыми площадями.
Сверху, со стороны, откуда транспорт влетал в долину, город и впрямь виделся восьмым чудом света, сказочный и несказанно богатый сиянием драгоценных отделочных камней.
Все это были скромные "кирпичики" однородной массы, но - не верилось! Какая иллюзия поистине царской роскоши возникала перед взором новичка, впервые попавшего в колдовской город?! Казалось, алхимики всех веков, отовсюду прежде гонимые, собрались вопреки времени вместе и доказали миру своими чарами и бдениями над колбами и пробирками, что они нашли магический кристалл и показали людям свое могущество. , Я ходил, потрясенный, по улицам и не мог надивиться. Что Эйфель, поразивший Париж своей башней, чудовищной для современников и прекрасной- для потомков?! Что Ле Корбюзье, одаривший человечество возможностью жить в комфортабельных практичных жилищах из бетона и стекла?! Они только заглянули в будущее, но все остались на ступеньке своего века. Но ученые нашего века смогли сотворить такое: город, который вырастает, как дерево - из семени, как живое существо - из зародыша, из яйца. Вот вам совершенная модель грядущего градостроительства! О, как угадывалось, что город-идеал творил не один архитектор, а многие архитекторы мира, известные и безымянные, современники и созидавшие до нашей эры. И множество химиков, биологов вложили мысли и сердце в программу Сиэла. Наверное, каждый из них хотел в этом городе найти уголок для себя, и я находил в нем набережные Одессы и улицы Воронежа, уголки Таллинна и башни Риги, проспекты города на Неве и древние, милые всем стены с зубцами Московского Кремля.
Высились новые дома и ветшали, тронутые временем.
Иногда я постигал, что стены домов росли как кораллы на рифах морского дна, что своды зданий - это всего-навсего искусственно взращенный кристалл, застывшая пена, не уступающая стали, высчитанная заранее машиной гармония структурных решеток. И все равно восторгался завершенностью площадей, свежим воздухом улиц, четкой геометрией изящных двориков. Сердце замирало у витиеватых беседок, стройных ротонд на крутом берегу.
Ум отказывался верить, что сияющие на солнце, отточенные ветром колонны - это сталактиты, выросшие за год-два по программе, что холодный на ощупь мрамор - блок полимера, растение, развившееся не из зерна, а незримого атома, вскормленного и воспитанного формулой.
Даже в хаотическом нагромождении модернистских скульптур виделась мне недосказанная кем-то мысль.
Ежели бы только не необычность материала, от молочного, пористого, точно известняк, гладкого, как мрамор, до прозрачного, отливающего радугой всех цветов, словно сама музыка застыла и воплотила звуки в осязаемый цвет, я бы не поверил в силу науки нашего века. Можно сто раз услышать, но это еще ничего не значит, теперь же мне были понятны восторги тех, кто видел город-идеал, был в нем. И все же... он был пуст.
Где его жители, горожане? Я вспомнил о неясных слухах, что в этом городе есть даже... привидения.
Тишина не устрашала, но печалила: город хотел о чем-то рассказать, на что-то пожаловаться, но молчал, как больной немой человек. И словно невидимые глаза следили за мной, сопровождали каждый шаг. Город слушал мои мысли, а может, мне это только мерещилось в его печальной красоте улиц. Странная пустота, как вакуум, тоской сдавливала грудь. Или так резко ощущает человек необходимость видеть, общаться с себе подобными?! "Самая прекрасная на свете роскошь - это роскошь человеческого общения",- вспомнились мне слова французского летчика и писателя.
И здесь я остро почувствовал, как прав Сент-Экзюпери. Именно этой роскоши в блистающем великолепии улиц мне сейчас не хватало, поделиться восторгом и удивлением было не с кем.
Неожиданно я вышел к фонтану - вода танцевала в нем свой вечный танец любви, объясняясь в верности земле. Давление бросало алмазные капли вверх, а притяжение упрямо притягивало, и они падали вниз, торопясь опередить друг друга.
Казалось, озорная смешливая девочка танцует бесконечный танец, точно сама Терпсихора встала ножкой на макушку фонтана и крутится, бьет и вскидывает другую ножку, вздымает вверх руки, готовая сдаться в плен, вся тонкая, хрупкая; пляшут, спадают, струятся складки прозрачного платья на ее изящном обнаженном теле.
Что за наважденье? - я тряхнул головой. Фонтан, девочка! Впрочем, мне всегда нравилось смотреть на бег воды, меня тянуло к ней. Не выходя из оцепенения размышлений, протянул руку, хотелось поймать веселую игривую струю, и тут пальцы мои больно хрустнули, ударившись о неожиданную преграду. Я подивился- и машинально потянулся к фонтану второй раз. Не может быть?! Даже талантливейший скульптор не смог бы заставить его застыть и в то же самое время - бежать, струиться, плясать! Что это? Те галлюцинации, о которых предупреждали?
Пальцы снова хрустнули, наткнувшись на преграду, и в тот же миг верхушка фонтана отломилась и зазвенела, падая к моим ногам.
Я растерянно оглянулся, никто не видел моего преступления. С неловкостью слона на цветочной клумбе поспешно наклонился и воровато сунул обломок в карман.
Обезображенный мною фонтан больше не менял своих форм. В смятении, огорченный, я пошел дальше. Писать об этой нелепице в репортаже было бы смешно. Досадный пустяк, ничего не объясняющий, тем более что с характером городка я пока не ознакомился.
Найти ключ к таинственной проблеме, почему люди все-таки не хотят жить в этом прекрасном городе, мне не удавалось. Я шагал по улицам без толчеи, без очередей, без сора и пыли, дышал воздухом, напоенным озоном, созерцал творение человеческой мысли и природной энергии - и настроение мое портилось. Я чувствовал усталость от... одиночества. Это была неизвестная мне до сих пор усталость, какое-то болезненное состояние грусти, тоски. И все это среди сверкающего мира. Отчего так?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
