сиявшие призрачным отраженным светом луны. Я уже почти заснул, как вдруг мне послышались какие-то слабые отдаленные звуки: диковатые, но несомненно музыкальные, они исполнили меня странным возбуждением, придавшим необыкновенную окраску моей ночи. Проснувшись наутро, я не сомневался, что это были именно видения, причем куда более чудные, чем дикий гул органа, под который я засыпал. Под влиянием рассказанных Деевым Андреем легенд, мое спящее сознание перенесло меня в величественный город посреди зеленой равнины; там я видел улицы и статуи из мрамора, просторные дворцы и храмы, барельефы и надписи на стенах то были величественные картины древней Аввадры. Я рассказал о своем сне Андрею, и мы вместе от души посмеялись над ним, хотя в то утро мой друг не мог скрыть серьезной озабоченности по поводу рабочих. Вот уже шестой день подряд они выходили на работу с опозданием: ни один из них не мог вовремя проснуться; поднявшись же наконец, они долго приходили в себя, еле шевелились и поголовно жаловались на недосыпание и это несмотря на то, что все они ложились спать довольно рано.
Я провел утро и большую часть дня, гуляя в одиночестве по городу и заговаривая время от времени с бездельничающими поденщиками. Андрей был занят последними приготовлениями к вскрытию комнат. Без всякой видимой причины его люди казались вялыми и истощенными; насколько я понял, почти все безуспешно пытались вспомнить, что видели во сне прошедшей ночью. Я рассказывал им о своем сне, но они никак не реагировали на него до тех пор, пока я не упомянул о почудившихся мне необычных звуках органа. Тут мои собеседники принимались очень странно смотреть на меня и признавались, что помнят нечто подобное. За ужином Андрей объявил мне, что планирует начать основные работы через два дня. Я был рад этому: хотя и неприятно будет наблюдать, как исчезают с лица земли столь чудесные и за мудрёные механизмы, но, с другой стороны, мне не терпелось увидеть собственными глазами те древние тайны, что возможно таятся в этих комнатах. Той ночью сон с громогласным органом и мраморными двориками неожиданно прервался на какой-то тревожной ноте; я видел, как в город пришел мор, как наступали на него поросшие лесом холмы и как погребли они под собою усеянные трупами улицы, оставив в неприкосновенности один только стоявший на возвышенности храм Суна, в котором почила жрица Тьмы по имени Ксако. Холодная и безмолвная лежала она, а ее посеребренную годами голову украшала корона из серебра с огромным камнем.
Я уже говорил, что проснулся посреди ночи в сильной тревоге. Какое-то время я даже не мог понять, продолжаю ли спать или уже бодрствую, потому что пронзительный гул органа все ещё стоял у меня в ушах. Но когда я увидал на полу полосы холодного лунного света, струившегося сквозь частый переплет старинного окна, я решил, что все-таки проснулся, как и следовало ожидать, в своей постели в особняке Арстет. Я ещё более уверился в этом, услышав, как часы в одной из нижних комнат пробили два раза. Но тут откуда-то издалека опять донесся терзавший меня во сне гул, сверхъестественная мелодия, напоминавшая экстатическую пляску минойских фавнов. Эти звуки не давали заснуть, и я в раздражении вскочил с постели. Не могу сказать, почему я подошел именно к тому окну, что выходило на север, или зачем стал разглядывать безмолвную деревню и луга, лежавшие по краю болота. У меня не было ни малейшего желания глазеть на окрестности, ибо я хотел спать; но от гула небыло спасения, и мне нужно было посмотреть, что там в конце концов происходит и каким-нибудь образом остановить дикую свистопляску. Откуда я мог знать, что мне предстоит увидеть?
В лунном свете, затопившем просторный луг, моим глазам предстало зрелище, которое я не смогу забыть во всю оставшуюся жизнь. Под пение мрачного органа, разносившееся над болотом, извиваясь в жутком нечеловеческом танце, скользила странная толпа; все происходящее напоминало одну из древних мистерий, справлявшихся где-нибудь в Скасе в честь бога Задаху, после сбора фиников. Огромный луг, золотистый свет луны, пляшущие тени, и царившая надо всем этим резкая монотонная мелодия органа эта немыслимая сцена буквально парализовала меня; несмотря на невыносимый страх, я успел заметить, что половину танцоров составляли рабочии, которым давно полагалось спать в своих кроватях, а другую… До сих пор я не знаю, что представляли собой эти призрачные существа в белоснежных одеяниях; почему-то я решил, что это печальные белые духи погребённого под холмами древнего города. Должно быть, я простоял немало минут, глядя на это немыслимое действо из своего окна в башне, а потом вдруг провалился в тяжелое забытье без сновидений, от которого очнулся только когда солнце уже приближалось к зениту.
Первым моим желанием было немедленно рассказать обо всем увиденном ночью Дееву Андрею, но яркое солнце, заглядывавшее в мои окна, успокоило меня и внушило уверенность в том, что все эти кошмары не имеют никакой связи с действительностью. Я подвержен довольно странным видениям, но мне всегда хватало силы воли не верить в их реальность. Вот и на сей раз я ограничился тем, что расспросил некоторых рабочих: нынче они опять проспали и, как и в прошлый раз, ничего не могли припомнить из своих снов, кроме какого-то пронзительного монотонного гула. Постоянные упоминания об этих загадочных звуках сильно меня озадачивали, но, в конце концов, это могли быть просто осенние кузнечики, что появились раньше времени и тревожили всех нас во сне.
Днем я встретил Андрея он сидел в библиотеке и размышлял над планами работ, которые должны были начаться уже назавтра, и тут-то, вспомнив об этом, я впервые испытал нечто вроде бессознательного ужаса, что изгнал из Ельца местных горожан. По какой-то необъяснимой причине меня ужаснула сама мысль потревожить покой комнат и темные тайны, сокрытые в их незримом пространстве. Перед моим внутренним взором вставали леденящие кровь картины, доселе скрытые наневедомой глубине моего сознания. Теперь мне казалось безумием обнажать эти сокровенные пространства пред лицом Древнего, и я пожалел, что у меня нет убедительного повода немедленно уехать из особняка. Я попытался заговорить об этом с Андреем, но при первых же моих словах он принялся так громко смеяться, что я не осмелился продолжать. Мне оставалось только молча наблюдать, как сияющее солнце заходит за далекие холмы, и весь Елец, замерев в ожидании чего-то, зажигается алыми и золотыми огнями. Я до сих пор не могу сказать с
