– Где ваш сын, донья Мария?
– Его нет, – ответила она. – Мы отправили его еще на прошлой неделе...
– Не советую лгать, донья Мария. Его видели здесь вчера.
Голос матери вдруг стал громче, и мальчик понял – она говорила это ему, а не тому, кто стоял перед нею.
– Но его нет здесь, сеньор. Он уехал к родственникам в Сонору – там сейчас для него безопаснее.
– Мы ведь все равно найдем его, донья Мария.
– Нет. Вам его никогда не найти. Это он найдет вас – найдет и добьет. А мы не боимся смерти, сеньор. Вы убьете нас, но ничего не добьетесь. С нашей земли мы никогда не уйдем. Мой муж сказал, что мы останемся на ней – и мы на ней останемся. Пусть вы сейчас нас убьете. Это не даст вам ничего. Мой сын вернется сюда – и он вас отыщет.
– В самом деле? – равнодушно спросил капитан. – Вставайте, донья Мария.
С вершины холма юноша видел, как его мать поднялась. Словно повинуясь безмолвному голосу, поднялись и встали рядом с ней сестры.
– Мой сын найдет вас, – снова услышал он голос матери. – Он найдет вас – и убьет вас и ваших людей.
– Туда, – капитан указал на южную стену гасиенды. Он шагнул вперед, и штык на его ружье угрожающе повернулся в сторону стоявших женщин.
Донья Мария смерила его взглядом.
– Мы не боимся смерти... и не позволим понукать нами, как скотиной.
Она аккуратно положила на стол пяльцы. Выпрямившись и взяв дочерей за руки, широким, твердым шагом направилась через двор к стене.
Дойдя, она провела по стене ладонью, затем повернулась и стала молиться, прикрыв глаза. По губам ее юноша мог прочесть каждое слово, которое произносила мать.
От первого выстрела тело его пронзила дрожь, глаза широко раскрылись, словно пытаясь вобрать в себя то, что происходило сейчас у стен его дома.
Мать стояла, как и прежде, высоко подняв голову, но теперь она прижимала пальцы левой руки к груди. Через секунду сквозь них потекла алая струйка крови.
Предзакатную тишину разорвали, словно удары бичей парусину, крики его сестер, которые перекрыл сухой треск ружейных выстрелов. Отразившись от белых стен гасиенды, звуки словно выкатились наружу.
Младшая сестра упала первой; колени ее подогнулись, выстрелы следовали один за другим; несколько раз тело вздрогнуло и затем неподвижно распростерлось в пыли.
Старшая с криком бросилась к ней, протягивая руки, словно желая помочь, но лишь тяжело упала лицом вниз на тело младшей; во дворе вновь затрещали выстрелы.
У стены стояла одна донья Мария, невидящими глазами глядя в черные зрачки ружей, направленных на нее.
– Это ничего вам не даст, – повторила она слабеющим голосом. – Мой сын вернется и убьет вас.
Она медленно осела на землю, и еще несколько секунд отряд разряжал оставшиеся в магазинах патроны в неподвижное уже тело женщины.
* * *
Было уже за полночь, когда мальчик выбрался из своего укрытия и подошел к воротам гасиенды. Над холмами повисла странная тишина – словно все ночные твари сговорились молчанием почтить память умерших. Часовых во дворе не было. Никто не позаботился накрыть трупы. Отряд давно покинул гасиенду, отправившись на поиски других задержавшихся в своих домах людей, – чтобы поступить с ними так же, как и с семьей дона Роберто.
Совсем низко в ночном небе висела луна, и в ее серебристом свете пурпурные пятна той крови, которая текла и в жилах юноши, превратились в серые потеки на голубовато-белой стене. Бледность смерти, покрывавшая лица его сестер и матери, в лунном свете казалось пеленой неведомого сна. Юноша долго стоял над телами, молясь о душах сестер и родителей, и с последней молитвой глубоко спрятал скорбь.
Теперь он был другим и многое предстояло ему сделать.
Мать он поднял первой, вынес ее тело со двора, отнес на самую вершину холма – где и похоронил, выкопав могилу среди густого кустарника.
Рядом с ней он похоронил и сестер – а потом сидел возле свежих могил, пока край горизонта не порозовел в предвестии скорого рассвета. Он ни о чем не думал – казалось, в сознании его остались лишь ужасы этого дня, перечеркнувшие всю предыдущую жизнь.
Когда первые лучи солнца тронули вершину холма, он поднялся и в последний раз взглянул вниз, на гасиенду, где когда-то был его дом.
Слова матери так же глубоко врезались в его душу, как пули – в стену, около которой она умерла; память о сестрах была столь же яркой, как их кровь на этой стене.
Ничто теперь не сотрет из его памяти эти образы – как ничто не сможет потушить и огонь ненависти е его сердце.
И он никогда не покинет эту деревню; это его дом, его земля...
И всегда теперь ночью будет сниться ему один и тот же сон – и он, весь в холодном поту, будет просыпаться от собственного крика.
Один и тот же сон. Всегда – он на вершине холма, единственный свидетель гибели своих близких; всегда будут звучать в его ушах слова матери, превращаясь в четкое понимание – наступает день, и сделать предстоит немало.
Было ли это? Случилось ли все в точности так, как он видел во сне? Крики, выстрелы, алые пятна на белой стене...
Каждую ночь возвращается к нему этот сон. И наутро он знает, что ему следует делать...
Глава 1
Ла-Палома из тех городков, которым не присущи перемены. Расти он начал еще с тех времен, когда был крохотной деревушкой на холмах Пало Аль-то, но рос медленно, и центром его так и осталась бывшая деревенская площадь с белым зданием старинной испанской миссии. В отличие от других калифорнийских миссий эта, однако, не представляла собой ни исторической, ни культурной ценности – а потому не стала ни памятником, ни музеем. По решению муниципалитета ее переоборудовали в городской клуб, а пристройку, в которой раньше размещалась католическая школа, заняла библиотека.
За миссией располагалось маленькое заброшенное кладбище, за кладбищем – обветшавшие дома, где потомки некогда гордых калифорниос, основавших этот городок, влачили жалкое существование, перебиваясь службой в домах гринго, захвативших в давние времена гасиенды их предков, да по воскресеньям судача между собой по-испански о былых временах.
В паре кварталов от миссии находилась проселочная дорога, обочину которой жители Ла-Паломы гордо именовали главной улицей. Она была украшена треугольным куском земли, посреди которого возвышалось корявое туловище огромного дуба. Говорили, что это странное место и два столетия назад было точно таким – и именно его избрали основатели городка ориентиром, от него разбегались дороги на все четыре стороны света. Переулков и пешеходных дорожек в Ла-Паломе не было – прямые, как лучи, улицы расходились от здания миссии, с незапамятных времен так и оставшейся центром этого городка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
