С первых же минут, увидев бегущую по красно-коричневому овалу стадиона коротко остриженную девочку, он понял, что ему достался для огранки редкий экземпляр. Ее пружинистый, летящий бег был поистине божьим даром, скорость которого необходимо было лишь старательно развить и довести до наивысшей отметки. Ежедневные напряженнейшие, в четыре этапа, тренировки она отрабатывала с недетской целеустремленностью, не жалуясь и не высказывая претензий, свойственных ранним примадоннам, способная в любую минуту, несмотря на усталость, рассмеяться своим звонким, переливчатым смехом. Она всегда была готова скорее увеличивать нормы и не искала легких путей к успеху. После первого года специальной подготовки Ганка по всем данным вышла на уровень европейской элиты и в этом году, по прогнозам вычислительного центра и секции, должна была получить за свои достижения одну из сверкающих медалей чемпионата.
Тренер запросил у памяти компьютера последовательно все результаты тестов и соревнований нынешнего года. Как он ни старался, в рядах цифр он не мог найти ни малейшей лазейки, никакого ключика к разгадке падения Ганкиной результативности. Еще на мемориале Рошицкого она повторила европейский рекорд — 10,38. И вот всего лишь двумя неделями позже — ушат холодной воды в Лиссабоне! Срыв в забеге был как фальшивая нота в скрипичном соло, внезапной дисгармонией в чистой музыкальной фразе. В подготовке они определенно не допустили ошибки — в этом он был теперь уверен. И рекорд на мемориале Рошицкого это подтвердил. По заключению врачей, Ганка в день старта была абсолютно здорова — ключик был спрятан не здесь. И все-таки она пробежала на пять десятых медленнее того, к чему была подготовлена, а для спринтера это то же, что метр для прыгуна в длину. Неясное ощущение несоответствия, затуманенное как отражение в запотевшем стекле, не давало Петру покоя. «Надо еще раз обстоятельно поговорить с Ганкой», — решил он и выключил ЭВМ.
Он направился прямо к ней. Ганка как раз старательно разминалась на искусственном газоне перед вечерней тренировкой. Они поздоровались, улыбнувшись друг другу, оба были искренне рады, что снова вместе. За эти два года совместного каторжного труда у них сложились дружеские отношения, словно и не было между ними семидесяти шести лет разницы. Петр не принимал всерьез свои восемьдесят четыре года, он чувствовал себя все еще на вершине тренерских сил. К этой непоседливой девчушке он привязался с самого начала, будто она была его собственной внучкой.
— Утром я был в Центре, — начал он как бы между прочим.
— У Явурека? — выдохнула Ганка и замерла, перестав высоко поднимать ноги.
— Да, у Явурека. На «ковре»…
— Что он говорил?
На ее лице явно промелькнул испуг.
— Бушевал. Он с удовольствием бы разорвал тебя на части. Хочет исключить тебя из лиги…
— А за что? Тебе он то же самое сказал? — Ганка всхлипнула.
В эту минуту она напоминала ему беззащитного кролика, загнанного в угол львиной клетки. Только и остается, что плакать.
— Ясное дело. Невыполнение установленной результативной нормы! Полное поражение.
— Не ему говорить! — с вызовом выкрикнула Ганка и гордо вскинула голову.
— Послушай, Ганка, — Петр вопросительно посмотрел ей в глаза, — откуда ты его знаешь? Он тебе что-нибудь сделал?
— Нет, еще чего… — неуверенно сопротивлялась маленькая бегунья.
— Я должен составить справку для Центра, проанализировать работу и сделать выводы по поводу нашей неудачи. Нам надо вместе еще раз все досконально разобрать!
— Что ты хочешь еще разбирать?
— Твой забег. У меня концы с концами не сходятся. Тесты были безупречными, форма прекрасная, робкой тебя не назовешь, так в чем же дело, черт побери? Ты ничего не хочешь мне сказать?
— Что еще тебе говорить, дед? Ну, не получилось, — попробовала уйти от ответа Ганка.
На ее не по-детски напряженном лице он прочитал тревогу, а привычные звездочки в ее глазах погасли, как фонарики на ветру. Все-таки она что-то утаивает и борется с собой, — теперь тренер уже был уверен в этом. Она не может долго притворяться перед ним — слишком хорошо они знают друг друга.
— Мы вместе должны найти то место, где допустили ошибку! Иначе…
— Иначе что?
— Иначе меня тоже вышвырнут на улицу. Явурек здорово зол на нас обоих.
— Разве ты виноват?
— Как-никак я тренер сборной… Значит, и моя вина.
Ганка некоторое время молчала, понурив голову, и задумчиво пинала ногой камешек. Петр чувствовал, что приближается к цели, но не торопил — не хотел спугнуть ее понапрасну. Он должен был дать ей созреть, потому что видел — в девочке происходит внутренняя борьба, которая и даст ответ. Петр выжидал.
В глазах у Ганки заблестели слезы и беззвучно отправились в путь по маленькому личику.
— Я не хочу, чтобы ты… из-за меня… Знаешь, дед, я, наверное, очень глупая…
— Почему же?
— Это он во всем виноват! — вырвалось у нее с плачем.
— Кто?
— Да Явурек!
— Как это? — не мог понять тренер. — Что у него с тобой общего?
— Он отобрал у меня Ариэля!
— Кого?
Теперь он и вовсе ничего не понимал. Картина, вместо ожидаемого прояснения, замутилась. Явурек, Ариэль — что за головоломка?
— Знаешь, только не сердись, я сказала тебе не все… Я должна тебе признаться, вернее, должна, была…
Маленькая рекордсменка уже не сдерживала рыданий. Слезы, как прозрачные шарики, скатывались одна за другой и рисовали грязные дорожки на лице надежды легкой атлетики.
— У меня был такой маленький медвежонок, — начала она неожиданно свою исповедь. — Такой хорошенький, мягкий, лохматый и розовый. Мне дала его бабушка, когда я была еще совсем маленькой. А она получила его от своей бабушки, и всю жизнь он приносил ей счастье. Теперь уже таких лохматых не делают, это негигиенично или как там еще…
— Это верно, — подтвердил Петр.
— Вот видишь! Я с ним играла иногда, когда у меня была свободная минутка, и сшила ему рубашечку и брючки, такие клетчатые на бретельках, и шапочку с козырьком… И всегда брала его с собой на соревнования как талисман.
— Талисман? — не поверил Петр. — А зачем?
— Он меня тоже об этом спросил. Я понимаю, что это глупо, что все зависит от подготовки, я, конечно, на него не надеялась… Ты ведь мне веришь, дед? Или тоже нет?
— Но какая тут связь?.. — все еще не улавливал смысла Петр. Разноцветные осколки слов отказывались складываться в понятную картину.
— Перед стартом в мою раздевалку зашел Явурек. Начал говорить, что Центр в меня верит, что медаль мне обеспечена и все такое. И вдруг он увидел в сумке Ариэля. Ты бы видел, как он разъярился! Со злостью вытащил его и начал на меня кричать. Как здесь оказалось это барахло из прошлого века, и сколько в нем должно быть пыли и микробов, и что я рискую здоровьем и позорю доброе имя нашего спорта, и понимаю ли я, сколько средств вложило в меня общество, он не сказал — денег, а средств, и можно ли в наше время, в конце двадцать первого века, надеяться на какой-то идиотский талисман, если мало тренируешься?
Ганка с трудом выдавливала из себя слова, горло у нее перехватило от вновь пережитого унижения, и Петр вдруг понял, что стоящая перед ним европейская рекордсменка всего лишь маленькая, восьмилетняя девочка с быстрыми ногами, преждевременно попавшая в изуродованный мир взрослых.
— А что было потом? — еще спросил он.
— Он забрал Ариэля и сказал, что покажет всем его на секции как пример нарушения правил… и ушел. А через десять минут после этого я пошла на старт… меня прямо трясло… я уже не плакала, нет… но я все время думала об Ариэле, что с ним будет… и ужасно была зла на Явурека… такая дурацкая беспомощность… Ты ведь знаешь это, дед?
В эту исключительную минуту полного прозрения Петр вдруг с ужасом осознал и свою долю вины — ведь это он каждой тренировкой отнимал у нее Ариэля, лишал ее радости невозвратимого детства во имя славы страны, во имя взрослых заслуг и металла, добытых ножками одной маленькой девочки…
— А потом я задержалась немного на старте, хотя я очень старалась, верь мне, только у меня не получалось, как раньше, и я уже тех девчонок, которые бежали передо мной, не догнала…
Петр погладил ее по голове, хотел утешить, но не находил нужных слов, он чувствовал, как в нем растет чувство жалости к ней и остальным детям вокруг, в горле застрял ком, и он не мог выдавить из себя ни слова, в глазах что-то скребло. Он отвернулся и посмотрел вверх на высокие сосны, окружающие стадион, потом на красно-коричневый овал, по которому в полуденном солнце двигались пестрые фигурки маленьких спортсменов.
Перевела с чешского Ирина Гусева
Примечания
1
Видеомагнитофон с голографическим изображением.
