Дядя Миша провожает гостя и напутствует:
– Ты уж на этой неделе не приходи больше. Вижу, замаялся, отдыхай побольше, отдыхай. Завтра скажи, пусть Васятка прибежит. Давно не видел его, соскучился. Ну, всё, до свидания.
Обнимет, расцелует, проводит к двери – и назад, к койке. Пошёлестит чем-то, покопается в тумбочке, и якобы в туалет помчался (это его термин).
Приходит.
Вид у него такой серьёзный, одухотворённый, сосредоточенный, глазки блестят. Правда нос цвет меняет, сизоватым становится. Но это дядя Миша очень просто объяснял:
– Волнуюсь, вот и краснею.
Ну-ну! Волнуюсь! А от самого чесночищем разит на версту.
На это тоже отмазка готова:
– Мы на фронте только чесноком и спасались от хвори. Видал, какой я крепкий.
Что да, то да, крепок дед. Стар дядя Миша, потребляет много и регулярно, но действительно силён. Вон и невесту уже нашёл, может, ещё и детишек заведет?
Так вот, к вопросу об одухотворённости.
Весь госпиталь знал, что именно вечером – а это время, когда наш дедок был под лёгким кайфом – с ним происходили чудеса. Билетов на просмотр этих чудес практически не продавали, но мест свободных не было.
– Ну, что, братья по несчастью… Рассказать вам об Андрюше? Ох, и люблю его, чертяку. Ох, и люблю. Да и как же не любить…
И дядя Миша начинает рассказ об Андрее Белом. Это его он так фамильярно Андрюшей называл, вроде как дружком его был этот самый Белый. Окружающие не всегда и фамилию такую знали. А расскажет дед о поэте – вроде как и знаешь его, вроде как здесь был, вчера только выписался. Так здорово дядя Миша рассказывает.
Закроет глаза и вкрадчивым таким голосом читает:
«Был тихий час. У ног шумел прибой.Ты улыбнулась, молвив на прощанье:„Мы встретимся… До нового свиданья…“То был обман. И знали мы с тобой,
Что навсегда в тот вечер мы прощались.Пунцовым пламенем зарделись небеса.На корабле надулись паруса.Над морем крики чаек раздавались…»
– Вы понимаете, как Андрюша о любви говорит? Это какое умище надо иметь, чтобы так вот просто о любви говорить. Или вот ещё…
И дядя Миша продолжал свой тихий задушевный рассказ о поэте.
Его слушать можно было часами. И интересно и совершенно понятно.
Всё повторяется на следующий день.
Завтрак, процедуры, обход врачей, шутливые разговоры, сон, обед, опять сон. Гости опять к дяде Мише.
И вновь бенефис маримана Миши.
– Ну, что, неучи, может, вам о Маяковском рассказать, о Володе?
– Да нет, ты нам о любви, как вчера, про Андрюшу. Давай про Белого, дядя Миша.
– Да! Испорчен у вас вкус, ребята. Ничегошеньки вы о Маяковском не знаете. Только про паспорт и облако в штанах и слышали. А вы вот послушайте:
«Город зимнее снял.Снега распустили слюнки.Опять пришла весна,Глупа и болтлива, как юнкер…»
– Вы послушайте: «зимнее снял», как красиво сказано, а весна «болтлива», да «глупа»! Это же Володя про капель, про жизнь весны говорит, про её дыхание. Как красиво, как душевно. Кто ещё так мог рассказать? А вы всё про штаны, субботники, лозунги по КИМу[2] и так далее. Неучи, одним словом.
Дядя Миша теперь уже полностью владел больничной аудиторией, и с упоением, потирая вновь посиневший нос, продолжал рассказ. Теперь уже о Маяковском. И никто не хотел ни Белого, ни чёрного, ни какого ещё. Все с открытыми ртами слушали рассказ деда о Володе Маяковском.
На следующий день уже рассказ о Есенине. Аудитория не просит уже о Белом или о Маяковском рассказать. Народ ждёт, что скажет дядя Миша.
А он запел:
«Не жалею, не зову, не плачу,Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.Увяданья золотом охвачен,Я не буду больше молодым…»
А голосок хоть и слаб, но чистый, приятный. В палате мёртвая тишина.
– И что вы думаете, Серёжа всегда болел такой лирикой? Да нет, хулиган великий был. Да, хулиган, но каков слог. Вы только послушайте:
«Сыпь, гармоника. Скука… Скука…Гармонист пальцы льёт волной.Пей со мной, паршивая сука,Пей со мной.Излюбили тебя, измызгали —Невтерпёж.Что ж ты смотришь так синими брызгами?Иль в морду хоть?..»
Он радостно смеётся, будто это ему кто-то грозит дать в физиономию. Глаза прямо так и горят!
– Но мне, однако, по душе его лирические стихи, вот, к примеру, послушайте, как здорово звучит:
«Где-то за садом несмело,Там, где калина цветёт,Нежная девушка в беломНежную песню поёт.Стелется синею рясойС поля ночной холодок…Глупое, милое счастье,Свежая розовость щёк!..»
После такого вступления присутствующих волновало о Есенине буквально всё: где жил, кого любил, как жил, как умер и так далее. Старик всё рассказывал и рассказывал, остановить его теперь ничто не могло. Разве что усталость.
Ближе к ночи народ угомонился, все разошлись. Кто покурить пошёл, кто в туалет. Лежачие больные, и я в том числе, также привели себя в порядок, благо уточки всегда у койки, и сестрички спинку тебе на ночь камфарой протрут. Всё в порядке. Чувствуешь себя посвежевшим. А после дяди Мишиного концерта ещё и морально отдохнувшим.
Кровать дяди Миши стояла рядом с моей. Смотрю, ворочается старик, не спит.
– Что, дядя Миша, не спится?
– Да что-то не по себе, устал, наверное, наговорился сегодня от души, по самое не хочу. Устал.
– Дядя Миша, как же ты в голове такую энциклопедию держишь? Всё, что ты говоришь, знать надо. Я со своими двумя высшими образованиями не владею такими знаниями. Как это у тебя получается?
– Чудак человек, сравнил, тоже мне. Тебе вон чуть за тридцать, а ты уже большой человек, скоро подполковником будешь, а там и генералом, поди. У тебя свои дела. А я, что я, времени свободного много, книг в пароходстве завались. На службе пить нельзя, вот и балуюсь чтением. Читаю много, а потом своим дамам, внучатам рассказываю. Девки, знаешь, от стиха просто млеют, им не мои руки и ещё там что-то от меня нужно. Они стихи любят. А внуки, те уже на третьей строчке засыпают. А мне то и нужно. Вот так-то. Вот и весь секрет. Другой вопрос, что память не подводит, это да. Не жалуюсь пока.
Я подумал: «Глянешь на него – ну алкаш алкашом, в чём душа держится, просто удивительно.
А глаза закроешь, слушая, как он читает стихи, и не верится, что ему за семьдесят. Нет, так рассказывать о поэтах прошлого, их стихах и их стихи может только человек, очень сильно любящий поэзию, и, наверное, жизнь…».
Я понял простую истину. Он жив поэзией. Этот простой дед, мариман Миша, помешан на поэзии, на судьбах поэтов, их жизни. Именно так рассказывать о поэте может только влюблённый человек. Вот и всё объяснение.
Почти полтора месяца провёл я в больничной палате госпиталя. Приезжали родные, сослуживцы, друзья, отец приехал, жена еженедельно навещала. Всё это, естественно, настраивало на позитивный лад, поднимало настроение. Однако радовала и близость вечера, встреча с поэзией в интерпретации дяди Миши.
Казалось, так будет бесконечно.
Пришла пора операции на второй руке нашего рассказчика. С улыбкой на лице, с добрым настроением уходил тот на операцию.
– Вот, братцы, если всё подчистят нормально, завтра же уйду домой, соскучился до смерти. Ну, я пошёл, не поминайте лихом.
Операция пустячная, под местным наркозом, час работы – и жених готов под венец. Это мы так думали в те часы.
Проходит час, другой, нет дяди Миши. В коридоре какая-то суета, беготня.
Послал я самого молодого в разведку. Что там случилось? А волнение какое-то зрело в душе.
Прибегает наш посланник, белый как стена.
– Что? Что случилось, рассказывай?
Заплакал наш боец.
– Умер наш дядя Миша! Умер! Сердце остановилось.
Все в шоке.
Не может такого быть, мы же вот только что его провожали, с улыбкой уходил, радовался, что домой скоро. Не может быть.
Уже ближе к ночи наш доктор рассказал:
– Инфаркт у дяди Миши, сердце изношено до предела. И не в операции на руке дело, просто сердечко остановилось.
Опять просто. Как всё просто получается. Взял человек и умер.
Да. Не молод.
Большую жизнь прожил, надорвал сердечко.
Может, так и было.
Но мы не верили.
А как же мы? Как мы без него, без его рассказов, без его усмешки, улыбки, весёлых глаз?
Эгоист человек. Только о себе, да о себе. Вот и дядю Мишу мы не простили: «Куда ты, дружище? А мы как же?»
А дядя Миша откуда-то, уже сверху, своим тихим мягким голосом:
– Всё нормально, мужики, не переживайте. Так надо. Все там будем.
Последний день земной
Рассказ об отце
Мы все умрём, людей бессмертных нет,
И это всё известно и не ново,
Но мы живём, чтобы оставить следу
Дом иль тропинку, дерево иль слово…
Махнёв В. А. 1993 г.
Этого статного, высокого старика знали в доме все.
Появился здесь он сравнительно недавно, лет, может, пять-шесть назад. Говорят, переехал поближе к дочери после смерти жены.