Но это всё не то, что я хотел сказать, и если сказал, то, право, нехотя: простите, что отвлекаю Вас от гостиной, от посетителей, может быть от писем. Вы пишете, что на днях собираетесь отвечать на мои два письма, ответьте уж и на это третье. Да правда ли это? На днях: «перед Господом Богом, — сказано в Писании, — тысяща лет — яко един день», а у Вас, может быть, един день — яко тысяща лет: долго же, если так, придется ждать Ваших писем. Но я рад, что Вы еще тут, близко от нас, напишите, долго ли пробудете, — вот для чего. Левицкий на днях пригласил к себе многих литераторов, в том числе и меня, и просил дозволения снять портреты, для спекуляции, кажется: хочет продавать и посылать в Париж тоже, в тамошнюю «Иллюстрацию». Кроме отдельных портретов, он снял группу из шести человек: Островского, Дружинина, гр[афа] Толстого, Тургенева, Григоровича и опять-таки меня. Всё это удалось превосходно: если Вы не отказались от Вашего желания иметь его, я пришлю; если же повторите слова «je ne sais qu' aimer» и вставите между прочим vous, то есть и меня, пришлю и группу. «Зачем это Вам?» — спросите Вы: и сам не знаю, но это очень хорошо; аппетит и сон будет хорош, расположение духа еще лучше. Когда снимали группу, я думал о Вас — вовсе не нарочно: я вспомнил, что видел Вас в этой самой комнате, с кузиной.
Портреты будут готовы на первой неделе поста, на второй их отделают в рамки, а на третьей вероятно можно будет послать, если Вы напишете, куда послать. Буду ждать Вашего ответа, и, если можно, скорого.
Я чуть было не уехал в Симб[ирск], чтоб поселиться там и работать, но дня через три жду приказа об определении меня на то место, о котором писал. Конечно: мне предстоит не писать, а читать, читать.
На днях у меня обедает почти вся новейшая литература (не в квартире), а я обедал у литературы вчера, третьего дня и т. д. Мы пока только и делаем, что обедаем; некоторые еще и ужинают. Этот обед — прощальный — с литературой.
Евг[ения] П[етровна] не совсем здорова, Старушка тоже: обе шляются по гостям, одеваются, при здешнем климате, в какие-то конфектные бумажки — вот и простудились. Вы и в этом умнее всех: тепло одеваетесь.
Прощайте пока и не сердитесь на длинное письмо: гомеопатических писем не умею писать: я аллопат. Не забудьте, если можете, искренно преданного Вам Вашего друга (бывшего)
И. Гончарова.
Маменьке, тетушке, кузине — по почтительному поклону.
А. В. ДРУЖИНИНУ 20 февраля 1856. Петербург
В среду, то есть послезавтра, ко мне собираются, в половине пятого часа, обедать Боткин, Тург[енев], Краевский, Никит[енко], Майк[ов] etc.
Покорнейше прошу Вас, любезнейший Александр Васильевич, занять в этой группе за столом Ваше место, которое Вы занимаете в группе Левицкого, но с правом мигать, шевелиться и говорить — даже непотребные вещи. О праве есть и пить я уже не упоминаю.
Хотя я имею сильную надежду видеть Вас сегодня у Тургенева (Островский вечером читает там), а завтра у Некрасова, но всё не лишним считаю предупредить Вас. Я забыл сказать, что место действия — на заводе, в квартире Языкова. Итак, до свидания.
Ваш Гончаров.
20.
Ф. А. КОНИ 6 марта 1856. Петербург
Посылаю Вам, любезнейший Федор Алексеевич, четыре корректуры; одна из них (о Тейлоре) не подписана мною, хотя и прочитана: нужно знать, откуда они, из журнала ли или из отдельной книги; в первом случае хорошо бы Вы делали, если б отмечали чернилами на корректурах лист, какой именно, а во втором нужно удостоверение иностранной цензуры, дозволен ли роман к переводу весь или с исключениями, как это делается в других журналах.
Для скорости возвращаю Вам еще три иностранные статьи нечитанными (одна Дюма для 1-го №, а две для 2-го): сделайте указание, откуда они и дозволены ли, — и возвратите: я тотчас прочту.
Кланяюсь Вам
И. Гончаров
6 марта [18]56.
За остальными двумя статьями потрудитесь прислать в субботу.
П. А. ВЯЗЕМСКОМУ 14 апреля 1856. Петербург
Честь имею довести до сведения Вашего Сиятельсгва, что дело о допущении к новому издании сочинений г-на Тургенева, и в том числе повести «Муму», представлено на разрешение господина министра народного просвещения, от 13-го сего апреля, за №№ 341 и 342.
Ценсор И. Гончаров.
14 апреля
1856.
А. А. КИРМАЛОВОЙ 20 апреля 1856. Петербург
Поздравляю тебя, милый друг Александра Александровна, с праздником и со днем твоего ангела: желаю тебе здоровья, веселья и всякого добра и имущества. Все ли твои дети с тобою, кроме, конечно, Виктора?
Что Моничка, всё поживает у сестры? Что девочки Катя и Варя? Напомни им о дяде. Виктору я, по твоему желанию, писал, чтоб он лучше пробыл лето в Москве, а он уверяет, что в Москве жить лето станет дороже, нежели проехать взад и вперед в деревню. Может быть, оно и в самом деле так, разочти хорошенько. Я очень бы желал, чтобы Володя поступил нынешний год в университет, им вместе двоим было бы выгоднее жить. Норови потом туда же и Николю. Университетское образование все-таки лучшее. Теперь особенно опять всем позволили вступать в университеты, и конечно многие будут этим пользоваться, и образование в обществе распространится заметно. Впереди всегда будут университетские, как были до сих пор и в военной, и статской службе. Людям малообразованным будет невыгодно. Пусть же все трое твои идут по этому пути. Если ты читаешь газеты, то, вероятно, уже прочла, что я давно определен в новую должность, которая состоит в том, что я сижу дома и читаю и утро, и ночь, и хорошее, и вздор.
С Анненковым (Павлом Васильевичем) я послал к сестре Анне Александровне еще по две брошюры своих путевых заметок, напечатанных в феврале и марте в журналах. И ты получишь от нее обе статьи. Когда-нибудь, лежа в постели с этими книгами, услышишь, как неистово завоет буря на дворе, хотя такая, в какую я приехал к тебе, и представишь себе, как брат твой испытывал всё это на морях, — право, испугаешься. Прощай, поцелуй детей, кланяйся старухе Аннушке, если она здравствует.
Брат твой И. Гончаров.
П. С.: Варвара Лукинишна ходит с большим брюхом: к августу надеется произвести на свет человека. Теперь пиши ко мне: в С[анкт]-Петербург на Невском проспекте, близ Биржи, в доме Кожевниковой.
Л. Н. ТОЛСТОЙ, А. В. ДРУЖИНИН, И. И. ПАНАЕВ и И. А. ГОНЧАРОВ — Д. В. ГРИГОРОВИЧУ 5 мая 1856. Петербург
Давно-давно собирался Вам писать, во-первых, о впечатлении чрезвычайно выгодном, которое произвел Ваш «Пахарь», и что я знаю об этом впечатлении, а во-вторых, о впечатлении — прекрасном, которое произвела на меня Ваша апрельская часть «Переселенцев». Теперь ничего не напишу, исключая того, что ужасно Вас люблю и желаю Вас поскорее видеть. Я и Дружинин сбираемся ехать в Москву 8-го числа и пробыть у Боткина с недельку. Приезжайте, душенька, пожалуйста. Мы проведем время отлично и, может, можно будет Вас увезти к нам на недельку, то есть ко мне, к сестре и к Тургеневу.
Ваш гр[аф] Л. Толстой.
Любезнейший друг Дмитрий Васильевич, благодарю Вас душевно за ваше письмецо, надобно бы было на него отвечать в великой подробности, но я всякий день собираюсь в Москву, между тем потерял свой паспорт, добываю новый и нахожусь в великих хлопотах. Около 15 буду я в Кунцове у Васиньки, где и Вас буду поджидать для поездки в деревню чрез Нарву, где находятся такие дивные шкапы. Я купил три картины у Энтговена, это Вас порадует. С осени будет большая перемена в моей литературной жизни, я принимаю под свое редакторство «Библиотеку для чтения», с изгнанием Старчевского и совершенным полновластием. Но обо всем этом надо будет много поговорить при свидании. Все мои здоровы и Вам кланяются. Андреас на вас ожесточен и желает поразить вас бутылкой по голове, впрочем, я пишу это более для красоты слога, я его почти не видел это время. Кланяются Вам Панаев, Некрасов, Гончаров и все.
Весь Ваш А. Дружинин.
Не думайте о своих долгах разным Андреасам, а примите к сведению, что нынешнего лета никогда не будет. Целую Вас, миленький Григорович, и ожидаю с нетерпением в Петербурге.
Панаев.
Милейший Григорович, Ваши приятели и я в том числе весьма часто Вас вспоминаем. Теперь время унылое в Петербурге: все разъезжаются, я подавал свою просьбу и жду паспорта. Будьте здоровы. Желаю Вам хорошего состояния духа и постоянного расположения к труду… Целую Вас. «Пахарь» Ваш ужасно понравился.
Н. Некрасов.
Любезнейший Григорович! Все написавшие передо мной приятели, которые теперь сидят сзади меня в комнате, так отделывают Вас, так перебирают все Ваши косточки, что я едва успеваю замолвить слово в Вашу пользу: вот они, друзья-то каковы! Я только, может быть, одним не понравлюсь Вам, а именно тем, что кажется, что шкаф-то от Давыдова не шутя перейдет в мои руки, вместе со всею мебелью, которую я покупаю у Некрасова при отъезде за границу. Но зато Дружинин надеется приобрести какой-то знаменитый шкаф от нарвской помещицы, но для себя.
