— Баракялла (чудесно)! — восклицал он при этом.
В цирке ему переводчик не требовался. Но один лишь вид декольтированных дам приводил имама в трепетное содрогание.
— Скажите: им разве не холодно? — удивлялся он. Своих женщин имам держал в строгости — не дай-то аллах, если какая откроет лицо или выглянет на улицу. Впрочем, и женщины вели себя не лучше. Когда Шамили выезжали на дачу в деревню, местные крестьянки хотели купаться в речке заодно к горянками. Но жены Шамиля хватали палки и палками гнали русских баб от себя подальше… Шамиль ложился спать не позднее одиннадцати часов вечера, а вставал до восхода солнца, чтобы приступить к свершению первого намаза. Его стол был скромным: суп с клецками, пирожки с луком и компот. Если не было компота, ели молочную кашу. Имам пользовался деревянной ложкой, чтобы подчеркнуть свою бедность. Но это неправда: его кладовки ломились от серебра и золота, а Заидат алчно скупала у русских бриллианты и рубины. Принимая подарки, Шамиль спрашивал:
— Сколько платил? Почему так дешево? А можно ли верить, что здесь нет примеси лигатуры? Это разве чистое золото?
Все подаренное жадно забирала у него проворная Заидат. Гостей в своем доме Шамиль обычно встречал словами:
— Я рад, когда гости приходят ко мне. А если они не приходят, я радуюсь еще больше, как радуется заяц, обогнавший собак, преследующих его на охоте…
Случайно в Калугу занесло моздокского купца Халатова, родича Шуанет Улухановой; на вокзале его обворовали, и он просил имама выручить его деньгами, чтобы вернуться к семье.
— Для неверных у меня нет денег, — отказал Шамиль… Побывав в гостях у имама и присмотревшись к тому, как живет эта семейка, русские люди были изумлены:
— Как же этот старик мог держать в страхе весь Кавказ, если не способен управиться со своими родственниками?
А более опытные люди, жившие на Кавказе, хорошо знавшие нравы и обычаи мусульман, дивились другому:
— Кажется, во всем Дагестане не собрать столько религиозного фанатизма, сколько наблюдаешь его в доме имама…
Шамиль усердно хлопотал, чтобы его отпустили в Мекку, но в этом ему отказывали, а военные министры России начинали письма к имаму обязательными словами: «Светилу учености, достойному уважения Шамилю! Да будет ваша мудрость полезным поучением для других…» В одном они правы: познания Шамиля были ограниченны, но, питаясь исключительно соками ислама, он основательно знал то, что написано в е г о книгах. Кстати, и в плен он сдался с книгами и арабскими рукописями. А Петербург по первому требованию имама высылал ему любую книгу. Шамиль держал их всегда обернутыми в чистенькие тряпочки.
Имам огорчался, что его не отпускают в Мекку.
— Дагестан не знает города Калуги, — говорил он, — и потому все думают, что я сослан в самое худое место на свете. Если уж нельзя мне в Мекку, так пусть я лучше живу в Москве*!
Но в Москву тоже не пускали: имам даже из Калуги надоел властям своими жалобами, кляузами и попрошайничеством. За всякую ерунду он требовал от казны денег, денег и денег. Калуга нахохоталась, когда он дом ремонтировал. Ведь три раза подряд переклеивал в комнатах обои. Заидат скандалила:
— Почему у старой Шуанет обои красивее?
Ободрали обои в ее комнатах, наклеили новые, и тогда впала в истерику Шуанет Улуханова:
— Я старшая жена имама, почему все Заидат, а не мне?
— Черт бы вас всех побрал, — бранились мастеровые, снова отдирая обои от стенок, а Шамиль печально вздыхал.
— Не этсим (что поделаешь)! Ля-илль-Алла…
Самый страшный человек в доме — Кази-Магома! После гибели Джемал-Эдцина он был старшим сыном имама и уже отведал вкус людской крови. Внешне гориллоподобный, мрачный фанатик с лицом закоренелого здодея, он и не скрывал ненависти к русским. Кази-Магома держал дом в железном режиме мусульманских порядков, и, если он гаркнет на рассвете: «Аз им а!», все мигом вскакивали для молитвы…
Судьба послала ему в жены красавицу Каримат; силой навязанная ему в жены (еще в период могущества Шамиля), Каримат люто ненавидела своего мужа. Русским переводчикам она говорила, что согласна быть сосланной в Сибирь, только бы не видеть Кази-Магому — изверга. Вот ее подлинные слова:
— Человек, держащий подле себя женщину, которая презирает его, разве заслуживает чести называться мужчиной?
Каримат угасла в чахотке. Ее ближайшая подруга Женечка Апрянина (внучка поэта князя И. М. Долгорукого) потом рассказывала биографам Шамиля, наезжавшим в Калугу:
— В железном гробу лежал малюсенький скелетик. Представьте их рядом — умную, гордую Каримат и этого хама. А ведь она была первой красавицей Кавказа… Это не семья — садисты!
Средний сын имама по имени Магомет-Шафи вдохновился примером покойного Джемал-Эддина, сразу же поступив в русскую кавалерию и удалившись с женой Аминат в столицу.
— Этого сына я не знаю, — говорил Шамиль…
Когда Магомет-Шафи привез в Калугу свою Аминат на седьмом месяце беременности, Шамили сразу загнали ее в могилу. А на втором году калужской жизни Заидат родила старцу еще одного сына — Магомета. Наконец, при имаме состояли зятья — Абдурахим с Абдурахманом, мужья его дочерей Фатимат и Нафисат. Эти молодые люди, ловкие, как обезьяны, стали в Калуге лучшими бильярдистами и потихоньку от Шамиля покуривали папиросы. Мало того: считавшиеся прямыми потомками пророка, они еще и попивали. А их жены, оттородясь занавесками, целыми днями сидели на кроватях, бесперебойно пожирая сладости, наполняя дом имама постоянным плачем и хныканьем.
Приставы в доме Шамиля долго не выдерживали:
— Тут сам черт ногу сломает! Лучше подать в отставку…
А ведь подбирали в приставы самых стойких, со знанием лезгинского, аварского и чеченского наречий… Шамиль, сидя на полу, скрестив под собой ноги, качался, механически перебирая все девяносто зерен четок с изречениями из Корана, и с таким видом, будто его ничто не касалось, бубнил только одну фразу:
— Ля-илль-Алла… Ля-илль-Алла… Ля-илль-Алла… Полиция Калуги иногда нарушала покой этого царства:
— Осмелимся доложить, зять ваш Абдурахман напал на оптическую лавку и утащил из нее все очки, какие там были.
— Ля-илль-Алла, — отвечал им Шамиль.
— А ваш сын Кази-Магома, охотясь под селом Ермолово, вытоптал крестьянские поля, а мужиков стегал плетью.
— Ля-илль-Алла… Ля-илль-Алла…
— Тьфу ты хосподи! Честь имеем откланяться…
Когда полиция покидала дом, из окон высовывались головы женского персонала ставки Шамиля, и эти милые небесные создания, приподняв чадры, ловко оплевывали с высоты этажей фуражки, эполеты и тужурки чинов порядка… Жаловаться некому! Попробуй их только тронь, как потом кляуз не оберешься. Но даже самые верные слуги и наибы Шамиля покидали его, не желая прозябать вместе с ним. Они возвращались на Кавказ, где еще гремели выстрелы и сверкали шашки. Многие из них активно включались в общественную жизнь страны. Шамиль всем уже надоел!
В 1866 году он сам и его семейство были приведены к присяге на верность российскому престолу. Очевидно, в этом назрела необходимость, ибо имам стал антирусским знаменем в Турции и Англии, его имя служило магнитом для всех ортодоксальных мусульман… Шамиль клятву дал, Кази-Магома тоже! Снова они возобновили хлопоты, чтобы их отпустили в Мекку, при этом Шамиль жаловался на суровость калужского климата.
— Не климат тут виноват — туг политика виновата! Чтобы доказать страдания семьи от «суровости» климата, Шамиль буквально законопатил ее в своем доме, никуда не выпуская, а печи нажаривали до такого состояния, что плюнь — зашипит! Русские люди, побывав у Шамилей, выходили на воздух в полуобморочном состоянии. Одна лишь Шуанет выдержала эту муку, а все остальные женщины слегли в болезни… Делать нечего!
— Вам разрешено ехать в Киев, — было сказано Шамилю.
— Все ближе к Мекке, — обрадовался имам…
Накануне отъезда мужчины остригли ногти, женщины выщипали на теле волосы, все это добро завязали в один узелок, который при свете луны и утопили в колодце; с этого момента семья имама не смела раздавить клопа на стене, не убила ни единой вши — таковы законы, за соблюдением которых следил Кази-Магома. После недолгого пребывания в Киеве всех Шамилей в 1868 году отпустили в Мекку на поклонение святыням. Ехали они через Турцию, и пребывание при дворе султана стало для имама жизненным триумфом. Даже нищие на базарах лобызали следы его подошв на земле. Одного посещения Мекки показалось Шамилю мало. Он вторично пожелал повидать священную Каабу. Когда-то неустрашимый наездник, имам уже не мог держаться в седле. Его повезли в качалке, укрепленной между горбами двух верблюдов. Но один верблюд шагал резвее второго, качалка упала, и Шамиль сильно разбился, сказав со стоном:
— Так начертано на моих досках предопределения судьбы… Его похоронили в Медине, на кладбище Джаннат-Эм-Бакы. Кази-Магома стал генералом турецкой армии, в войне 1877—1878 годов он сражался против русских. О тех зверствах, которые творил этот выродок, я уже писал в своем первом историческом романе «Баязет», и добавить мне больше нечего.
