– Кто такая? – тихо спросил он.
Наташа Гончарова продолжала танцевать, не проявляя никакого интереса к своим кавалерам. Она нимало не удивилась, когда в толпе окружавших ее поклонников вдруг появился Александр Пушкин, только что прискакавший из Петербурга. Наташа помнила очень хорошо: маменька прочила ее одно время за этого Пушкина, а потом, как видно, раздумала…
Началась мазурка с бесконечным количеством замысловатых фигур. В паузе партнер Наташи стоял за ее стулом. Он рассыпал перед ней блестки остроумия, он был положительно в ударе, этот острослов, во всем разочарованный по требованию моды. Наташа слушала молча, даря кавалера робким взором.
– Да-с, – изредка отвечала она. А иногда, подумав, с той же милой застенчивостью произносила: – Нет-с.
Настала ее очередь вступить в танец. Легкая и грациозная, Наташа Гончарова пронеслась мимо Пушкина.
– Вы, должно быть, больше всего любите мазурку, не правда ли? – спрашивал ее кавалер.
– Да-с, – рассеянно ответила Наташа, а думала о своем: «У маменьки семь пятниц на неделе, – кажется, сватовство за Пушкина опять возобновится».
Предполагаемый жених получил от нее такую же милую улыбку, какую получали все кавалеры. А поэт стоял перед ней растерянный, как всегда ослепленный ее красотой.
Бал шел к концу. Наташу приглашали нарасхват, но она, кажется, даже не заметила своего успеха. Она осталась совершенно равнодушной и тогда, когда до нее докатилась весть, взволновавшая всех московских невест и маменек: «Император отметил Наталью Гончарову!»
Николай Павлович действительно ее отметил и запомнил. Во время пребывания в Москве он не раз заговаривал о ней с графом Бенкендорфом.
Бенкендорф считал за лучшее молчать.
О семействе Гончаровых по Москве ходили разные толки. Старики с ухмылкой вспоминали екатерининского генерал-лейтенанта Ивана Александровича Загряжского. Начудил в свое время покойник! Уехал в Париж, а оттуда привез к законной супруге в подмосковное имение Ярополец новую жену француженку и богоданную от нее дочь. Жены Ивана Александровича, к удивлению всей Москвы, быстро между собой столковались. Вытолкав беспутного мужа из Яропольца в три шеи, стали вместе растить русских детей и парижскую дочку Наталью.
Когда Наталья Загряжская подросла и была взята к петербургскому двору, здесь произошло из-за нее целое амурное происшествие. Рассказывали о нем с оглядкой, потому что были замешаны в происшествии высочайшие особы. У супруги императора Александра I был в то время на примете бравый молодой офицер, а офицеру возьми да и приглянись юная Наталья Загряжская. Страшно сказать – девица сомнительного парижского происхождения заступила дорогу российской императрице!
О дальнейших смутных обстоятельствах перешептывались в Москве и вовсе с опаской: офицер, приглянувшийся ее величеству, умер не своей смертью. А Наталье Ивановне Загряжской стали сватать состоявшего на службе в столице москвича – Николая Афанасьевича Гончарова. Опять, впрочем, незавидный род: Гончаровы получили скороспелое дворянство за купецкий капитал да за калужские мануфактуры.
Когда Николай Афанасьевич привез молодую жену в Москву и поселил ее в гончаровском доме на Большой Никитской, тут скоро поняла Наталья Ивановна, что попала из огня да в полымя. В Петербурге она сама прошла через амурную историю, а у Гончаровых сидел под Калугой, в имении Полотняный завод, посланный ей судьбой свекор, Афанасий Николаевич, и творил несказуемое.
Это был тот самый Афанасий Николаевич Гончаров, который удивил даже видавших виды московских бар. Отправившись в странствия по Европе, сумел пустить по ветру миллионы, сколоченные дедами на калужских заводах, за что и прославил фамилию Гончаровых во всех увеселительных заведениях сколько-нибудь крупных европейских городов.
Афанасий Николаевич странствовал и чудил. В Москве, отдаленная мужем, томилась его умалишенная жена. Возвратясь в отечество, Афанасий Николаевич твердо держался европейского просвещения – выписывал из Парижа сменных мадам. Мадамы догрызали остатки, уцелевшие от былых миллионов. Для покрытия расходов Афанасий Николаевич выколачивал по копейке при расчетах с рабочим людом. Жизнь на Полотняном заводе шла к полному разорению. Собственно, и Полотняного завода давно не было. Кое-как работала, опутанная сетью неоплатных долгов, бумажная фабрика.
Наталья Ивановна, поселившись с мужем в Москве, жила тихо, незаметно. Бог благословил ее и сыновьями и дочками. По прошествии времени стала, однако, Наталья Ивановна примечать: то впадет Николай Афанасьевич в меланхолию, то вдруг предастся буйному самоуничижению. Когда же младшей их дочери, Наталье Николаевне, исполнилось десять лет, отец окончательно и непоправимо сошел с ума. С тех пор держали его в отдельной комнате во флигеле, подальше от людей и под неусыпным надзором. Порой Николай Афанасьевич бросался с ножом на подходившую к нему супругу; в иное время сидел неподвижно, ко всему безучастный, с вывалившимся на подбородок языком.
Наталья Ивановна сначала плакалась на вдовью при живом муже долю, потом стала тешить себя целебными травниками и еще горше жаловалась на судьбу захожим странникам и богомолкам, которых принимала во спасение души. А наплакавшись и наговорившись о божественном, уезжала из Москвы в Ярополец. Имение досталось ей по наследству от отца. В Яропольце числилось около двух тысяч крепостных душ, но о былом богатстве свидетельствовали только безнадежные закладные.
Наталья Ивановна бродила по запустевшим рощам. Может быть, вспоминала странное свое детство, а может быть, петербургскую историю да переменчивую дворцовую фортуну. Мерещилось безвозвратное и несбывшееся.
К вечеру хозяйка возвращалась в одряхлевший от старости барский дом и прислушивалась к тому, как гулял да ухал в нежилых покоях студеный ветер.
Как скоротать такие вечера? Отведав травничка, призывала Наталья Ивановна приглянувшегося ей дворового человека и, согрешив, вставала на молитву и каялась. Только опять же мешал разбойник ветер – то ухнет где-то за стеной, то будто гогочет по всему дому. Ветер-разбойник или нечистая сила?..
А дочери между тем подрастали. Их держали то в московском доме, то отсылали к деду под Калугу, то мать вывозила их неведомо зачем в Ярополец.
Барышни писали братьям в Москву: «Что с нами будет?..»
Старшая, Екатерина, смотрела в вековуши; следующая, Александра, тоже заневестилась. Начали вывозить младшую – Наташу. Москва ахнула на ее красоту: словно нарядили портнихи с Кузнецкого моста какую-нибудь древнегреческую Психею. Психея танцевала на балах, ко всем равнодушная. Будто знала, что нет для нее достойною избранника. Подходящих женихов в самом деле не находилось: кто же в здравом уме будет сватать у Гончаровых?
В это время и явился перед очи Натальи Ивановны жених для Наташи – сочинитель Пушкин.
Александр Сергеевич признавался чистосердечно: «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась, я просил руки ее».
Сестры сидели взаперти на Никитской и, таясь от матери, гадали о будущем.
– Пушкин! – мечтала Александрина. Она была без ума от его стихов.
Александрина, смутившись своего порыва, умолкала. Не к ней, а к Таше сватается поэт. К Таше, неведомо за что, может прийти немыслимое, несказанное счастье! А ей, Азиньке, суждена горькая доля – похоронить надежды, не успевшие расцвести…
Екатерина, не обращая внимания на сестер, твердила как завороженная:
– За кого угодно пойду, только бы выбраться живой из могилы!
Из флигеля неслись страшные, нечеловеческие крики – Николай Афанасьевич был в буйстве.
Наталья Ивановна клала земные поклоны в моленной:
– Смилостивись, владычица! Три дочери на руках…
Но сватовство так и не клеилось. Наташа была совсем безучастна. Наталья Ивановна куражилась. А именитые женихи по-прежнему сторонились семейства Гончаровых. Пришлось снова подать надежду этому сочинителю. Высказалась Наталья Ивановна туманно и скрепя сердце, но его тотчас принесла нелегкая в Москву и в то самое время, когда император отметил на бале Наташу. Может быть, теперь дадут матери знак – везти дочку в Петербург?
Наталья Ивановна была в смятении чувств. Не знала, как ей сбыть с рук дурацкое сватовство. Места не находила. И скандал же закатила она постылому жениху! Будет помнить! А понося не вовремя навязавшегося жениха, все больше терзалась от сокровенной думы: ему ли пялить глаза на Наташу, коли осчастливил ее взором сам император!
Наталья Ивановна бушевала. Наташа по-прежнему оставалась равнодушной.
Пушкин, несмотря на любовный хмель, многое видел. Он писал будущей теще:
«Привычка и долгая близость одни могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; могу надеяться привязать ее к себе с течением долгого времени, но во мне нет ничего, что могло бы ей нравиться. Если она согласится отдать мне свою руку, – я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца. Но, будучи окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие? И станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой союз, более равный, более блистательный, более ее достойный, может быть, такие отзывы будут и искренни, но она уж наверное сочтет их таковыми. Не испытает ли она сожалений? Не начнет ли она смотреть на меня, как на помеху, как на коварного похитителя?»
