— Слишком боишься, чтобы попробовать? — тягуче интересуется он.
Должно быть, печенье принёс именно он. Вероятно, испёк с нуля только для того, чтобы добавить в тесто слабительное.
— День, когда я съем то, что вы приготовили, станет днём, когда ад замёрзнет, мистер Фрост. И просто, чтобы вы знали, отравление кого-либо является уголовным преступлением.
Он вернулся к полкам, аккуратно расставляет книги в ряд.
— Если несмертельно, то сидеть всего несколько лет.
Я натыкаюсь на дверь, крича:
— Я так и знала!
— Серьёзно, Габриэлла, — он закатывает глаза. — Я читаю триллеры. Это не значит, что я хочу оказаться в одном из них.
— Я всё равно спрячу канцелярские ножи.
Собираясь отпереть дверь, я ловлю своё отражение в матовом стекле. После утренней дороги на работу, продуваемой всеми ветрами, и интеллектуальных игр Джонатана я выгляжу так, словно прошла сквозь торнадо: щёки раскраснелись так же, как и мои губы; карие глаза размером с блюдца лихорадочно моргают; мои медово-каштановые распущенные локоны, которые обычно падают на плечи, выглядят наэлектризованными.
— Кошмар, — пока я суечусь со своими волосами и приказываю глазам выглядеть менее безумными, по моей шее пробегает покалывание осознания. Глаза Джонатана встречаются с моими в отражении в стекле. Он ещё раз холодно выгибает бровь. Я показываю ему язык.
— Очень по-взрослому, — говорит он.
— Это говорит парень, оставляющий какого-то бедного курьера замерзать на тротуаре.
Джонатан — кто бы мог подумать — упрямец, который не отпирает дверь до открытия магазина, но иногда курьеры теряются и не могут найти вход в переулок. Я тот отзывчивый человек, который помогает им.
Отодвинув засов, я открываю дверь и вижу курьера — по крайней мере, его ноги — шатающегося под тяжестью букета, который заслоняет верхнюю часть его тела.
Голос из-за цветов произносит:
— Доставка для мисс Габриэллы Ди Натале?
Я смотрю на букет с отвисшей челюстью. Эти цветы стоят сотни долларов. Малиновые розы и бархатные пуансеттии, весёлые веточки сосны и остролиста, белоснежные лилии размером с обеденную тарелку. Их приторный запах ударяет мне в нос, и от яростного чихания я сгибаюсь пополам.
Тёплое туловище размером с дом протискивается мимо меня, когда очередное чихание сотрясает моё тело. Джонатан хватает конусовидную вазу так, словно это веточка, а не десять килограмм цветочного богатства, и тянется прямо к записке, вложенной внутрь. Мне не менее любопытно узнать, от кого это — я знаю не больше него.
— Эмм, но… — курьеры, наконец, выглядывает из-за букета. — Это для мисс Габриэллы Ди… — его голос стихает под ледяным взглядом Джонатана. — Мне нужна подпись.
— А что, похоже, что она в состоянии расписаться? — Джонатан резко поворачивает голову в мою сторону, когда я сгибаюсь пополам от очередного чихания, затем размашисто расписывается. — Габриэлла, скажи ему, что я не краду твои цветы.
— Не крадёт. Всё в порядке. Спа… а-а-а-апЧХИ!
— Счастливых праздников, — говорит Джонатан, закрывая дверь у курьера перед носом. — Это последнее первое декабря, когда я появился с оливковой ветвью в виде выпечки. Ты обвиняешь меня в том, что я отравлю тебя печеньем, тогда как твой парень дарит тебе биологическую отраву, — он пересекает магазин по направлению к подсобке, методично выдёргивая каждую лилию из букета. — Ну и типа ты себе нашла.
Я сгибаюсь пополам от чихания, от которого сотрясаются все мои носовые пазухи.
— Ч-что?
— Знает тебя достаточно хорошо, чтобы отправить праздничный букет, но недостаточно хорошо, чтобы убедиться, что у букета будет слабый аромат. Сильные запахи заставляют тебя чихать и вызывают головную боль.
— Он не… Подожди. Откуда ты это знаешь?
— Двенадцать месяцев, мисс Ди Натале, — Джонатан кладёт букет на прилавок, распахивает заднюю дверь, ведущую в переулок, и выбрасывает лилии стоимостью в сто долларов в мусорный контейнер так, как будто это какие-то паразиты.
— Двенадцать месяцев что? — спрашиваю я.
Закрыв дверь, он направляется на мини-кухню в комнате отдыха, где мы держим кофейник и кружки, а также шкафчик с закусками, полки которого разделены посередине разделительной лентой, как будто мы враждующие страны, и уголок упаковки чипсов, вторгающийся на территорию противника, является поводом для войны.
Джонатан включает воду в раковине и закатывает рукава до локтей, каждый подворот безупречного белого хлопка обнажает пять новых сантиметров рельефных мышц и лёгкий покров тёмных волосков. Я говорю себе перестать пялиться, но не могу.
Помимо двух моих лучших друзей, которые также являются моими соседями по комнате, единственный человек, с которым я провожу так много времени — это Джонатан Фрост с сосулькой в заднице, и я думаю, что это деформирует мой мозг — изо дня в день, восемь вечных часов рядом с ним. Касаться локтями, когда мы проходим мимо друг друга в магазине. Наблюдать, как он кряхтит и напрягает все эти мышцы, открывая коробки и расставляя товары на полках. Ловить то, как он прищуривается, когда я нарушаю правила, плюхаюсь на пол рядом с юным посетителем и открываю книгу, чтобы почитать ему или ей.
Иногда в эти невысказанные моменты происходят подобные вещи. Мой разум стирает пятьдесят две недели ежедневных склок и мелких сражений за власть и делает необъяснимый поворот, как будто зацикливаясь на его предплечьях, смотря на его руки, когда они скользят и трутся под водой. А потом я начинаю думать о других случаях, когда руки сгибаются и ладони становятся влажными. Я думаю о согнутых пальцах, и теперь его большой палец трёт чернильное пятно на ладони, а я думаю о том, как его большой палец трёт другие места и…
— Двенадцать месяцев, — его голос громом разносится по воздуху, и я выпрямляюсь, словно молния только что пронзила мой позвоночник. — Пятьдесят две недели. Шесть дней в неделю. По восемь часов в день. Две тысячи четыреста девяносто шесть часов, — сосредоточив внимание на своей задаче, он выключает воду, резким движением срывает с подставки бумажное полотенце, затем вытирает руки. — Хочешь верь, хочешь нет, но я кое-что узнал в процессе.
Собравшись с духом, я складываю руки на груди.
— Понятно. «Держи друзей близко, врагов ещё ближе». Разве не так говорится?
Джонатан поднимает взгляд и смотрит мне в глаза, и его пристальный взгляд говорит на каком-то загадочном языке, которого я не понимаю.
Я ненавижу это чувство. Оно старое и знакомое, и оно никогда не перестаёт вскрывать язву моих сложностей с социализацией. Я нейроотличная девушка в нейротипичном мире, и мой аутичный мозг не читает людей так, как это делает Джонатан Гений Тактики Фрост. Это одна из самых первых вещей, которая вызвала у меня неприязнь к нему: я чувствую его хитрость, его холодный, расчётливый ум. У него есть то, чего нет у меня, он видит то, чего не могу я, и он безжалостно владеет этим оружием. Именно поэтому чета Бейли наняла его.
Потому что в нём есть всё, чего нет во мне.
И в мои худшие моменты это заставляет меня чувствовать, что меня недостаточно.
Я хотела быть всем, в чём нуждались Бейли, когда миссис Бейли ушла с поста управляющего, и они повысили меня. Бейли тоже этого хотели. Они любят меня. Им нравится, как я люблю книжный магазин. И их прибыль, безусловно, была бы лучше, если бы только один менеджер работал сейчас, в эпоху, которая быстро уничтожает независимые книжные магазины.
Но после моего первого года самостоятельной работы, видя, что я тону в потоке управленческих задач, Бейли усадили меня за чай и сказали, что это слишком много работы для одного человека — я заслуживаю со-управляющего.
И вот так ровно год назад Джонатан был принят на работу. Переполненная праздничным возбуждением, я вошла и увидела, как он оживлённо беседует с мистером Бейли, а щёки миссис Бейли порозовели, когда он сказал что-то, что заставило её улыбнуться. Меня узурпировали. Это ударило меня, как снежный ком в солнечное сплетение.
