Нины будто меня не услышала.
– Так как его зовут? – спросила Вика, даже на меня не взглянув.
– Антон, – хором ответили мы с Ниной.
– Надо же! Я помню, когда ты была маленькой, ты постоянно говорила, что твоего мужа будут звать Антоном. Антонина и Антон – как ты и хотела!
Нина рассмеялась и обняла сестру.
– Ты не представляешь, как я с ним счастлива! – сказала Нина, не сводя с меня лучистых глаз.
Смущенный, я отвернулся от девушек, и взгляд мой упал на старый шкаф, снизу доверху забитый книгами. Пока сестры щебетали, обсуждая предстоящий отпуск Вики, я рассматривал надписи на корешках. Имена, которые я уже видел: Хайдеггер, Сартр, Камю, Кьеркегор…
Вжикнула молния: Вика закрыла чемодан.
– Все, я полетела! – Она поцеловала Нину. – Не скучай. Да, пока не забыла: выкинь из холодильника мясо в молоке, зачем ты его маринуешь? Оно же протухло.
– Новый рецепт, – сконфузилась Нина. – Давай, беги, а то опоздаешь.
Вика схватила чемодан и потащила его к выходу.
– Счастливого пути, – пожелал я, но Вика, казалось, не обратила внимания на мои слова.
Нина пошла ее провожать. Из коридора доносились приглушенные голоса – сестры прощались. Наконец, хлопнула дверь, и Нина вернулась в комнату.
Я стоял у стены, рассматривая висевшие на ней фотографии в рамках. В основном это были пейзажи, но на одном из снимков – старом, блеклом – улыбались мужчина и женщина в обнимку с двумя смеющимися девочками.
– Когда погибли родители, мы с Викой остались одни. – Нина подошла сзади и обняла меня: руки холодным обручем сомкнулись на груди. – У меня не было друзей. Не было отношений. Вдруг я поняла, что одиночество оказалось моим единственным спутником.
Мысль, погребенная в сознании, вскрылась нарывом: а кем были мои родители? Я не мог их вспомнить, как ни старался. Более того, я не понимал, кем был я?
Кто «я»?
Как я оказался в этом мире? Откуда это чувство, будто меня просто всунули в действительность?
Голос Нины выдернул меня из замешательства:
– Сестра пыталась с кем-то познакомить, но меня это тяготило. – Нина на секунду запнулась. – Я много читала, но даже самые мудрые книги не давали ответа. Все как будто потеряло смысл. Пока я не нашла тебя.
Я развернулся к Нине. В ее глазах тлела тоска с искрами надежды. Язык скользнул по пересохшим губам, и Нина потянулась ко мне.
Поцелуй был коротким. Нина шумно выдохнула, схватила мою футболку и потянула ее наверх. Я понял, что делать дальше: вслед за футболкой на пол полетела остальная одежда.
Нина в лихорадочной спешке сбросила платье, выскользнула из белья и потащила меня на диван.
Я вошел быстро, порывисто: Нина вскрикнула, закрыла глаза – и выдохнула с томительным стоном.
Наши губы сомкнулись. Мы не могли оторваться, жадно поглощая друг друга. Одиночество, боль, отчаяние – все сгорало в пламени страсти. Оно очищало и наполняло жизнью.
Но вскоре поцелуй стал отдавать железом и солью. Я отстранился.
Из носа Нины струилась кровь, заливая ей губы. Нина сцепила зубы и закинула голову. Бледная и хрупкая, она выгнулась на диване, сотрясаемая судорогами.
– Нина?! – выкрикнул я – и провалился во тьму.
* * *
Холодный свет просочился сквозь веки. Ноздри втянули сухой воздух с запахом химикатов, мочи и прелого белья.
Я сидел на стуле в больничной палате. Справа, чуть поодаль, на койке лежала Нина с перебинтованной головой. Ее глаза были закрыты. Вика и врач стояли рядом. Я попробовал пошевелиться и что-то сказать, но не смог: руки и ноги обмякли, а вместо членораздельной речи из горла вырвался хрип. Вика и доктор проигнорировали мои потуги привлечь внимание, словно им не было до меня никакого дела. Нина – вот, кто занимал их мысли.
– Она слышит нас? – тихо спросила Вика.
– Ей сделали укол седативного средства, – ответил врач. – Она спит.
– Я нашла сестру дома. – Вика отвернулась от кровати и уставилась в мою сторону, но взгляд ее странным образом смотрел сквозь меня, будто на стуле никто не сидел. – Забыла паспорт и вернулась за ним. Нина лежала на полу без сознания, лицо в крови.
– Мы опасались сотрясения, но МРТ выявила более серьезную патологию. – Доктор показал Вике снимки. – Опухоль мозга.
Вика как будто сжалась, и ее плечи затряслись от беззвучного плача.
– Нина последние месяцы жаловалась на головные боли, – пробормотала девушка. – Я несколько раз говорила ей сходить к врачу!
– Другие симптомы были? – уточнил доктор. – Потери сознания? Галлюцинации? Прочие странности?
– Вроде нет… – неуверенно начала Вика, но вдруг внезапная догадка озарила ее лицо, и она выпалила: – Нина замачивала сырое мясо в молоке!
Доктор кивнул с безразличным видом: слова Вики его не удивили.
– Вкусовые извращения могут быть одним из симптомов.
– Она поправится? – Голос Вики дрожал от волнения.
– О прогнозе нам лучше поговорить в ординаторской.
Они вышли, и я перевел взгляд на Нину. Ее грудь, укрытая застиранным одеялом, тихо вздымалась, а под сомкнутыми веками беспокойно двигались глазные яблоки. Казалось, прошла вечность. Вдруг я понял, что могу пошевелиться. Медленно и осторожно, словно немощный старец, я поднялся со стула. У его ножки стояла раскрытая сумка Нины, в которой виднелся красный блокнот.
Я раскрыл его и пролистал. Страницы были исписаны аккуратным почерком, который ближе к концу становился все более неразборчивым. Взгляд остановился на записи, украшенной виньетками:
«7 июля. Сегодня в 7:07 я загадаю желание на Семимостье. Будь что будет. Я загадаю его. Моего Антона…»
Руки, сжимавшие блокнот, онемели. Меня словно окатило ледяной водой, и сердце пропустило удар. А билось ли оно вообще все это время?
В голове крутились вопросы и мысли, складывались фрагменты мозаики. Мой аскетичный быт, непрочитанные книги, отсутствие родных, странные предпочтения в еде и люди, которые меня не замечали, – все встало на места и наконец-то обрело смысл.
– Теперь ты знаешь. – Тихий голос Нины вырвал меня из оцепенения.
Повернув голову на подушке, Нина смотрела на меня тусклым взглядом. Ее губы и нос истончились, серая кожа напоминала пергаментную бумагу.
– Значит, меня не существует? – выдавил я. – Ты придумала меня?
Нина слабо улыбнулась, глаза ее затуманились.
– Прости, Антон. Я сама не верила, что такое возможно. Ты – плод моего воображения.
Я встал со стула, прошелся по палате, глянул в окно. Пациенты с родственниками прогуливались по больничному двору, отбрасывая на асфальт длинные тонкие тени; закатное солнце опускалось за крыши домов.
– Это не твое воображение, Нина, – с горечью обронил я. – Это твоя болезнь, а я – ее симптом. Галлюцинация.
– Я знаю. Но разве это что-то меняет?
Я обернулся.
