всегда говорила Альке, что Алькина мама хорошая, но просто очень добрая и мягкохарактерная, вот её и используют все кому не лень: кому выпить хочется или ещё чего… Алька пропускала обычно эти бабушкины замечания мимо ушей. А своего папу Алька не видела никогда.
Алькина бабушка где-то через месяц умерла. Альке тогда было девять лет. И вот уже почти два года прошло с тех пор, как Алька так и осталась жить здесь, в приюте, вместе с другими ребятами и вместе с воспитателями. И теперь вот… эта дурацкая телеграмма.
Алька насупилась.
«Ну, что мне за дело до того? Ну, умерла, так умерла…» — пронеслось в её голове, и тут же предательский комок подступил к её горлу. Алька уткнулась бровями себе в коленки и разрыдалась, то тихо и жалобно поскуливая, то вдруг всхрюкивая поросёнком… Через некоторое время Алька успокоилась. От этих внезапных слёз почему-то облегчения не наступило, и где-то внутри кто-то упорно и настойчиво продолжал скрести ноготками по внутренней стороне грудины; в животе по кишкам словно бы сновали туда-сюда сотни муравьёв, слегка кружилась голова, и Алька чувствовала, что от этого всего её подташнивает.
— Аличка, уже ночь, и все ребята давно уже улеглись по кроватям и уснули, — услышала она невдалеке от себя заботливый голос Татьяны Николаевны, второй воспитательницы, дежурившей сегодня в приюте вместе с Анной Константиновной. — Пойдём спатки, малыш, пойдём… Утро вечера мудренее…
Алька молча и покорно спустила ноги с тумбы, встала и понуро поплелась мимо Татьяны Николаевны в общий зал. Татьяна Николаевна пошла следом, несколько держась поодаль, так, словно бы она боялась как-либо Альку задеть. У входа в зал, прислонившись плечом к косяку, стояла Анна Константиновна.
— Кушать будешь? — спросила она Альку.
— Нет, спасибо, — прозвучал в ответ Алькин басок, словно бы Алька была простужена, и у неё опухло горло. — Меня тошнит. Я пойду спать.
И Алина ушла в спальню.
Утро следующего дня оказалось ясным и солнечным. Через окно солнечный свет толстыми лучами пронизывал спальню. Было слышно, как за окном по подоконнику стучат капельки воды, падающие с подтаявших на солнце сосулек, а во дворе радостно чирикают воробьи.
Дети, разбуженные воспитателями, деловито потягиваясь, одевались и заправляли свои постели. Все вроде бы происходило так, как обычно. Только вот вели девочки себя несколько более тихо, и вообще как будто бы они старались Альку не замечать, ну, то есть не трогать, лишь время от времени бросая на неё настороженные и вопросительные взгляды.
Альке было безразлично. Вообще-то она с остальными девчонками нормально сдружилась за эти уже почти два года, которые прожила в приюте. Но сейчас ей почему-то было всё безразлично.
Позавтракали.
После завтрака к Альке подошла Настя, девочка Алькиного возраста, но выглядевшая несколько старше Альки. Алька и Настя считались подругами, и Настя как бы даже опекала Алину.
— Поможешь мне? — спросила Настя у Альки. — Я тут кое-что придумала смастерить. Вместе удобнее будет. Поможешь?
— Пойдём… — ответила Алина и глубоко вздохнула.
Девочки подошли к столику, на котором уже были разложены нитки, клей, ножницы, кусочки ткани, блёски и прочая мелочёвка.
— У меня ведь тоже мама умерла… — сказала Настя, — и папа тоже…
Алька удивлённо посмотрела на Настю. Настя никогда прежде не рассказывала о своих родителях. А Алька не расспрашивала её. Как-то просто повода не было.
— Они погибли в автокатастрофе, — продолжала Настя, отвечая на Алькин взгляд. — Вот я и живу здесь, в приюте… Давай, бери иголку, вдевай в неё зеленую нитку — будешь пришивать рукава к платью для куклы. Вот, видишь, я уже перед и спинку кофточки сшила, осталось пришить рукава, ворот и юбку. Правда, красиво получается? Ещё блёсками затем украсим.
Алина молча кивнула головой в знак согласия. Настя, обычно спокойная и рассудительная, нравилась Алине. Алька уселась за столик, Настя тоже села за столик справа от Альки, и девочки принялись за работу.
— Ты понимаешь, Алина, — продолжила Настя, — родителей всегда терять больно и обидно, неважно, сколько тебе исполнилось уже лет. Я тогда была ещё совсем маленькой, мне только пять лет было, когда мои родители разбились на машине. Потом я жила у бабушки с дедушкой, потом дедушка умер, а бабушка стала часто болеть, — вот и отдали меня сюда. Когда-нибудь умрёт и она. Я люблю свою бабушку, она очень добрая у меня. Только вот совсем слабенькой стала в последнее время. За ней сейчас соседка присматривает. И я, когда меня отпускают домой на побывку…
Алина молчала и слушала, сосредоточенно соединяя в трубочку края кусочка изумрудного цвета бархатной ткани, которая обещала превратиться в правый рукав кукольного платьица.
— Ты это… В общем, привыкнешь постепенно, что мамы уже нет, — сказала Настя.
— Мне-то что?! — ответила Алька. — Я свою маму все равно не знала почти и не видела почти никогда. Ну, жила себе она там где-то, ну и фиг… А я жила с бабушкой. Бабушка, конечно, рассказывала мне, какая у меня мать хорошая да несчастная… Как-то, когда мне исполнилось семь лет, перед школой, меня бабушка отправила пожить к матери, думала, что мы сживёмся… Да уж лучше бы она этого не делала.
— А чего так? — удивилась Настя.
— Дура она потому что, — пробасила Алька, надув губки и пригнув голову. — Пьёт. Пила.
— Понятно, — сказала Настя. — Только ведь всё равно больно теперь, так ведь?
— Фигня!
— Алина, я же вчера подходила к тебе туда, в твой «укромный уголок». Только ты меня не заметила. Ты там долго сидела… А я долго стояла рядом. Потом я ушла, чтобы не мешать тебе…
Алька покраснела, засопела, её щеки набрякли и стали похожи на спелые помидорки, а на кончике носа возникла предательская капелька бесцветной жидкости. Алька молчала, упорно втыкая иголку стежок за стежком в края будущего рукава.
— Маму терять всегда больно, — сказала Настя. — Это потому, что мама — она всегда одна единственная, какая бы она ни была. Но потом, когда мама уже умерла, она все равно остаётся, остаётся рядом с тобою… Всегда… Мне так бабушка рассказывала. А ещё рядом с тобой остаются твои друзья, Алька.
Алька подняла голову, оторвавшись от шитья, и посмотрела Насте прямо в лицо. Насте было видно, что краска уже ушла с Алькиных щёк, но на шее ещё оставались небольшие ярко-красные пятнышки. Губы у Альки были поджаты и образовывали почти прямую линию с немного опущенными закруглёнными краями. Алька снова глубоко вздохнула — и как-то сразу в один
