Амти плакала, слезы ее были прохладными по сравнению с горячей водой, хлеставшей плетью по ее спине. Как страшно, как невыносимо страшно, думала она, выбирать между немедленной смертью и медленным искажением.
Амти в один момент почувствовала себя отделенной от всех на свете людей. Темнота поселилась в ней, и она оказалась порченной и плохой. Шаали была добра к ней, а Амти думала, как это, чувствовать под пальцами ее затихающий пульс и знать, что никакой Шаали больше не будет.
Амти с этого утра носила в себе страшный секрет, за который заслуживала смерти. В Инкарни, им всегда говорили, нет ничего человеческого. Они — воплощение Жестокости, Безумия, Разрушения, Страсти или Осквернения. Семя, упавшее в душу, прорастает, убивая в ней все, кроме того зла, что оно несет в мир. Говорили, что Инкарни теряют себя, потому что зло выедает их изнутри, подтачивая все, что удерживает их на краю пропасти. И все они, рано или поздно, падают.
Искажается их магия, искажается их разум, искажается их личность. И так до тех пор, пока они не становятся лишь сосудом для идеи зла, заложенного в них.
Амти протянула руку, вслепую нащупав зубную щетку. Сидя на полу и рыдая под струями горячей до боли воды, Амти принялась чистить зубы. Смешное, наверное, зрелище. Хорошо, что никто не видит ее.
Вот бы никто не узнал, вот бы еще хоть месяц пожить в школе, поучиться, помечтать. А когда Амти почувствует, что теряет контроль, она непременно сама позвонит Псам Мира. Пусть они забирают ее, пусть стреляют ей прямо в голову, как маме.
Может быть, подумала вдруг Амти, отец не допустит, чтобы ее забрали? Он ведь уже потерял маму. Может быть, он поговорит с Шацаром, царем всех Псов. Амти вспомнила о Шацаре, и воспоминание это заставило узел бесконечного страха разжаться у нее в груди, и Амти будто снова чувствовала ток крови, греющий ее.
Шацар, начальник надо всеми ними, но особенно — над выискивающими и уничтожающими Инкарни, был другом ее отца. Когда-то, говорил отец, они учились вместе в университете. Мир тогда был совсем другим, Инкарни не могли вычислить и обезвредить сразу, они проникали всюду. Массовые убийства в школах, приказы о геноциде от правительства, ложь в СМИ, наркотики на улицах, разрушительные страсти и катастрофы — мир был страшен, зло успевало воплощаться в нем. В конце концов, именно отец был одним из ученых, спроектировавших тюрьму для Инкарни, где не работает их искаженная магия. Государство было ему благодарно, но все же не остановилось, когда он просил не забирать его жену. Шацар сказал, что правила есть правила, а закон для всех один. Отец не перестал приглашать его в свой дом.
Амти видела его всего пару раз, когда было лето, и они с отцом сидели на веранде. Солнце играло на кромках их стаканов, тонуло в горькой темноте нетронутого алкоголя.
Амти сидела под зонтиком и рисовала их, отца и его лучшего друга. В зелени листвы тонула синева неба, и сад переживал лето, от которого болели глаза. Шацар казался моложе отца, ему сложно было дать больше тридцати пяти. Его светлые волосы были аккуратно причесаны, а прозрачная радужка глаз, казалось, принимала от солнца цвет, когда он вскидывал голову. Шацар вертел в руке стакан с коньяком, а отец наблюдал за ним пристально, как за диким животным. И Амти думала, как передать это напряженное выражение папиных глаз, как передать мучительную красоту Шацара, чьи глаза от солнца казались золотыми.
— Ты знаешь, Мелам, наши предки верили в то, что существуют добрый бог и злая богиня, но оба они заточены в Бездне Бездн. И единственное, что эти боги могут, это ждать, пока взойдут семена, которые каждый из них сеял в каждой человеческой душе. Семена доброго бога восходят в таких как мы, в Перфекти. Они дают нам силы, чтобы строить наш дом на этой земле. Семена злой богини поднимаются в душах Инкарни и заставляют их разрушать все, что мы построили.
— Да-да, — сказал отец. — А потом мы все сойдемся в последней битве, и если победим мы, то мир будет жить и цвести, а если победят они, то не будет уже ничего, потому что всякое зло несет в себе искру саморазрушения и стремится к небытию. Старые сказки.
Шацар посмотрел на отца сквозь стекло стакана, и это был опасный взгляд, и даже едва заметная улыбка, тронувшая его губы, испугала Амти.
— Разумеется, — сказал Шацар, пока Амти выводила ровную линию его носа на бумаге. — Это все сказки. И тем не менее, сказки имеют ответы на те вопросы, на которые не имеешь ответа ты.
Палец Шацара в кожаной перчатке указал на отца, и отец отвел взгляд. Амти воткнула карандаш туда, где, согласно рисунку, должно было располагаться сердце Шацара, грифель отломился, и Амти потянулась за другим карандашом.
— И твоя наука, — закончил Шацар. На нем был дорогой, безупречный костюм, он казался идеальным во всем, и Амти невольно залюбовалась. — Куда деваются Инкарни, избежавшие заключения и расстрела?
— Прячутся, полагаю.
— А где?
— Я на допросе, Шацар? Ты распорядился расстрелять мою жену, когда болезнь еще не распространилась на ее разум. Я не знаю, где бы она пряталась, случись ей дойти до последней точки.
Одному лишь отцу можно было говорить так с Шацаром, Амти это знала. Солнце снова скользнуло по радужке глаз Шацара, и Амти показалось, что что-то заискрило в их глубине. Но голос его оставался спокойным.
— Я полагаю, что у них есть надежное место, чтобы прятаться. Некий анти-мир.
— Звучит, как безумие.
— Сказки, Мелам, говорят о реальном. Пусть иносказательно и запутанно, и все же они отвечают на наши вопросы.
— Анти-мир? Как это? — переспросила тогда Амти. Отец шикнул на нее, а потом отправил в свою комнату, заниматься.
Амти оставила рисунок, и когда она вернулась на веранду вечером, рисунка больше не было. Шацар забрал его.
И вот сейчас, год спустя, Амти стояла под душем, и ее колотило от страха перед тем, что скрывалось у нее внутри. Амти вспоминала безупречно-красивое лицо Шацара, и его спокойный голос.
Надо только дождаться каникул, подумала она, и страх отступил. Дождаться каникул, попросить папу вызвать Шацара, и рассказать все ему. Он ловил Инкарни полжизни, он играл со злом на одном поле и никогда не отводил взгляд, он скажет ей, что она дурочка, ей просто приснился кошмар, и она сама себя запугивала все это время.
Мысль эта придала Амти сил, и она смогла заставить себя улыбнуться. Кто-то заколотил в дверь.
— Амти! Урок через десять минут!
Тревога снова всползала вверх к ее горлу, когда Амти подумала, что они все знают. Поэтому не мешали ей сидеть в душевой добрых полчаса, хотя из-за нее очередь в оставшийся душ увеличилась вполовину.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
