Климент Ефремович тихо открыл дверь, однако Екатерина Давыдовна услышала. Смутно белевшая рука ее привычно скользнула под подушку, к нагану.
- Это я, - шепнул он и присел рядом, зарылся лицом в копну ее жестковатых волос, ощутив родной теплый запах. Теперь-то она, конечно, совсем проснулась, но лежала не двигаясь, не открывая глаз.
Климент Ефремович ладонями осторожно повернул к себе лицо жены, поцеловал несколько раз.
- Что случилось? - приподнялась она, удивленная неожиданной нежностью. - Произошло что-нибудь, Клим?
- Еще бы!
- Очень важное?
- Да! Событие, какого до сих пор не бывало!
- Ты улыбаешься?.. Не могу понять.
- А надо бы... Десять лет назад, ровно десять лет назад, в этот самый день на тебе была кофта с глухим воротом, с петлями и пуговками. И еще вроде бы лямки от плеч до пояса.
- Ты никогда не научишься разбираться в платьях, - засмеялась она.
- Зато я разобрался в тебе. Сразу понял, что ты самая красивая женщина на земле и мы с тобой созданы друг для друга. Больше того, сумел убедить в том же тебя, и довольно быстро.
- Ой, Клим! - у нее вдруг осел, пропал голос. Откашлялась. - Десять лет! Как же ты вспомнил?
- Просто никогда не забывал... Помнишь ссылку, север, заснеженную улицу, наш дом с окнами под самой крышей...
- А как празднуют десятилетие? Это хоть не серебряная, но все же...
- Не знаю. Первый раз, - пожал он плечами.
- Сейчас приготовлю что-нибудь... Чай вскипячу.
- А я пока проверю посты... Этот чертов Пархоменко так ухайдакался, что заснул прямо с шашкой на ремне. Слышишь, храпит? Жалко будить.
- Есть же комендант.
- На коменданта надейся, а сам не плошай! Не знаю его, тревожусь.
- Только не очень долго...
3
На концевой платформе около пулемета дежурили пятеро. У всех - добротные мерлушковые папахи: солдатские, сохранившиеся, вероятно, на каком-то тыловом складе еще с германской войны. И ботинки новые, армейского образца. Обмотки накручены неумело: у кого до колен, у кого едва закрывают щиколотку.
Другого обмундирования для бойцов не нашлось, остались в своих пальтишках, перехватив их ремнями с подсумками. Только у старшего по возрасту, который лежал возле «максима», потертая шинель и армейские сапоги. Видать, фронтовик.
Занимался серый рассвет, такой унылый, что от него стало вроде бы еще холодней.
- До костей проняло, - тер ладони боец в коротком пальто с большими металлическими пуговицами. - Так и пронизывает.
- Перед паровозом еще хуже, - сказал Ворошилов. - Тут потише, а там ветер хлещет.
- Но от этого не легче, - боец в коротком пальто спрыгнул с тормозной площадки, пошел рядом с платформой, широко размахивая руками. - Братцы, пробежимся! Кто со мной?
Двое присоединились к нему.
- Не дурите, - нахмурился Ворошилов. - Отстанете.
- Мы? Да если бы командир разрешил, до станции добежали бы, погрелись, поели и встречать вышли бы - как раз к сроку. Позволь, Фомин?
- Ишь чего выдумал, - проворчал несердито боец в сапогах. - Пойми, Леснов, не ровен час, налетит кто...
Здесь, на платформе, особенно заметно было, как медленно ползет поезд. Вот почти остановился, опять дернулся. Проплыли мимо деревья, изувеченные снарядами, поваленный телеграфный столб. Насыпь сплошь изъязвлена большими и малыми воронками, вскрывшими дерн, желтел сыпучий песок.
- Больно уж густо наковыряли, - произнес Фомин.
- Только что фронт прошел. Бои главным образом вдоль полотна, - Ворошилов прилег рядом с Фоминым, увидел вблизи темное усталое лицо. Шрам на виске оттянул кожу около левого глаза, он продолговатый, узкий, в отличие от правого, круглого.
- Пулей чиркнуло?
- Осколок. Еще в шестнадцатом.
- Унтер-офицер?
- А вы, извините, кто?
- Ворошилов моя фамилия.
- Слышали о вас, - в голосе Фомина прозвучало уважение. - А я не унтером, вольноопределяющимся был. Чуть до производства не дотянул. Свалило снарядом - уволили по чистой.
- Теперь годным признали?
- Сам пошел. По призыву Владимира Ильича Ленина.
- Вот оно что! И товарищи ваши?
- Группа из двадцати человек. Направлены в распоряжение политотдела Конной армии.
- Партийцы?
- Все! - не без. гордости подтвердил Фомин.
- Ясно! - обрадовался Климент Ефремович. - Ща-денко говорил мне... Расскажите подробно, откуда вы, кто?..
- Да какие подробности-то, - пожал плечами Фомин. - Сам я из железнодорожников. Отец, машинист, хотел, чтобы я в инженеры вышел. Ну, а жизнь вместо студенческой фуражки солдатскую носить заставила. Когда ранило, в депо определился. После революции народным образованием предложено было заняться. А этим летом губнаробраз самого на курсы послал. В Москву... Послушай, Леснов, - позвал он бойца в коротком пальто, вернувшегося на платформу, - ты согрелся?
- Вполне.
- Приткнись тут. Вот товарищ Ворошилов нами интересуется. Поговори, я закурю пока.
- Что за курсы такие? - спросил Климент Ефремович.
- Голодно-просветительные, - Леснов сел рядом, прислонившись спиной к шпале. Молодое веснушчатое лицо раскраснелось, светлые волосы выбились из-под папахи, глаза озорные.
- Не балуй, Роман, - остановил его степенный Фомин.
- Разве я балую? Самые что ни на есть просветительные. Организованы стараниями Надежды Константиновны Крупской. Официальное название - Всероссийские курсы по внешкольному образованию. Вот и собрали нас, сто пятьдесят гавриков из разных городов и весей, которые, конечно, не под беляками.
- По направлению губернских и городских отделов народного образования, - добавил Фомин, любивший, вероятно, порядок и точность.
- А что за люди?
- Разносортные. Но в общем-то народец съехался толковый, - все в той же полушутливой манере продолжал Роман Леснов. - Учителя, работники клубов, библиотек. На новые масштабы переучивались. Как широкие массы к знаниям приобщать, к культуре и грамоте.
- Партийная ячейка большая?
- Ого! Половина курсантов - коммунисты, остальные сочувствующие, - ответил Леснов. И перестал улыбаться. - К нам товарищ Ленин недавно приезжал. Когда на фронте самые трудные дни были.
- Это верно, - подтвердил Фомин, с удовольствием затягиваясь самосадом - Двадцать восьмого октября выступил Владимир Ильич перед курсантами. Напутствовал нас, которые против Деникина вызвались. И задачу перед нами поставил: политически просвещать красноармейцев, поднимать боевой дух.
- Короче говоря, словом и делом помогать укреплению Красной Армии, - теперь голос Леснова звучал совсем серьезно, а Климент Ефремович подумал: «Не очень-то ты укрепишь, конопатый парень. Куда тебя определить? Бывалые солдаты, много повидавшие на своем веку, и слушать тебя не станут. Ты небось в седле-то не удержишься... Фомин - это другое дело...»
- Сфотографировался потом Владимир Ильич с курсантами, - продолжал Леснов. - Только я не попал, с краю сидел, в аппарате не уместился.
- Всей партийной ячейкой на фронт? - спросил Климент Ефремович Фомина. Тот оторвал взгляд от убегавших рельсов, ответил не сразу:
- Вернее будет - значительная часть ячейки. Женщины, девушки остались. Нестроевые, которые еще в старую армию не попали, тоже просились, да куда ж их... Один вот Роман Леснов добился...
- А что - Роман? Стреляю не хуже других.
- Помнишь, как врач-то тебя? - улыбнулся Фомин, и при этом левый глаз его еще больше сузился, превратился в щелочку. - Если бы, говорит, Леснова в штаб поставили, войсками командовать, тогда можно. А в рядовые - нет. Рука сломана и срослась неправильно. Как от него службу требовать?
- Мальчишкой с яблони упал, - пояснил Роман.
- Но все же пустил врач-то? - Клименту Ефремовичу интересно было узнать.
- На время. Чтобы Деникина разбить. А потом сразу доучиваться. Старичок оказался понимающим, оценил текущий момент...
- Военное обучение проходили?
- Две недели в Спасских казармах. По плацу гоняли, в караул ставили. Гранату показывали. Правда, издалека, в руки не давали. Одна была.
- Какое это обучение, - поморщился Фомин. - Затвор разобрать не умеют... Занимаюсь с ними в свободные часы, показываю...
«К артиллеристам, что ли, направить этого Романа? - подумал Климент Ефремович. - Нет, не потянет. Парень вроде смекалистый, бойкий, да уж очень тощий... И перелом опять же. А в артиллерии надо снаряды таскать, пушки тягать... Может, на бронепоезд политруком?»
- Как ты насчет техники? - спросил Ворошилов.
- Насчет какой? Топор, пила, долото, стамеска - пожалуйста. Или соха, плуг, жнейка...
- Непохоже, что ты деревенский.
- В деревню только в гости ходил.
- А городскому откуда жнейку и плуг знать?
- Я и не городской.
- Между небом и землей, что ли?
- Почти так, - улыбнулся Роман.
- Не балуй, - опять осадил его Фомин. - Объясни человеку.
