"...На вечере у генеральши Верзилиной, - писал впоследствии князь А. И. Васильчиков, - Лермонтов в присутствии дам отпустил какую-то новую шутку, более или менее острую, над Мартыновым. Что он сказал, мы не расслышали".
Э. А. Шан-Гирей, дочь Верзилиной от первого брака (впоследствии жена А. Шан-Гирея, друга и родственника Лермонтова), сидевшая рядом с поэтом, вспоминает: "Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову:
"Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах", и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову".
"...выходя из дома на улицу, - продолжает князь Васильчиков, - Мартынов подошел к Лермонтову и сказал ему очень тихим и ровным голосом по-французски: "Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах", на что Лермонтов таким же спокойным тоном отвечал: "А если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения". (Э. Шан-Гирей пишет, что в передней Мартынов повторил свою фразу: "Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах", "на что Лермонтов спросил: "Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?" Мартынов ответил решительно: "Да", - и тут же назначили день".)
Примерно так же излагают события А. Шан-Гирей, Лорер и многие другие.
В поведении Мартынова опять-таки пока нет ничего, что могло бы показаться странным Столыпину, достаточно близко знавшему убийцу Лермонтова.
Друзья Лермонтова и Мартынова не придали сколько-нибудь серьезного значения их ссоре. Вероятно, ссора была бы ликвидирована, предприми Лермонтов хотя бы один шаг к примирению.
Но Лермонтов этого шага не сделал.
Переговоры с Мартыновым тоже ничего не дали. Он продолжал настаивать на дуэли. Возможно, что в это время Мартынов испытывал на себе действие подстрекателей. Возможно, что они убедили его или хотя бы намекали ему, что отказ от дуэли, согласие на примирение без извинения противника выставят его, Мартынова, трусом, сделают посмешищем в глазах "света". На этой стадии развития событий свою черную роль, видимо, и сыграло III отделение. Э. Герштейн в своей книге приводит примеры того, как III отделение, получив информацию о какой-либо предстоящей дуэли, предотвращало ее. Ведомство Бенкендорфа было, безусловно, осведомлено о готовящейся дуэли Лермонтова с Мартыновым - недаром на следующий после дуэли день Пятигорск был буквально наводнен жандармами, - но не в интересах III отделения было уберечь Лермонтова от опасности.
Так или иначе, но переговоры успеха не принесли, и 15 июля состоялась дуэль.
Друзья Лермонтова и тут были уверены в мирном исходе. Они (включая секундантов) считали, что дуэль будет носить чисто формальный характер: нелепо, чтобы из-за пустяка друзья стрелялись бы насмерть.
"Мы... были убеждены, - писал Васильчиков, - что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями. противники подадут себе руки и поедут... ужинать". Васильчиков считал что и Лермонтов не принимал всерьез предстоящую дуэль.
Пустяковость причины дуэли, дружеские отношения дуэлянтов, а также близость секундантов обоим противникам привели к тому, что не было четко определено, кто вызвавший, а кто вызванный. Не были даже по-настоящему распределены секунданты. Не было на дуэли даже врача. Но самое главное последствие несерьезного отношения секундантов к дуэли - это вопиющее нарушение дуэльного кодекса, нарушение, безусловно повлиявшее на поведение Мартынова: присутствие на дуэли посторонних лиц - зрителей, для которых дуэль была своего рода спектаклем. Видимо, все это и имел в виду сдружившийся с Лермонтовым в Пятигорске Лев Сергеевич Пушкин, говоря, что "эта дуэль никогда бы состояться не могла, если б секунданты были не мальчики, она сделана против всех правил и чести".
Да, можно с уверенностью говорить о присутствии на месте дуэли, кроме четырех секундантов - Глебова, Васильчикова, Столыпина, Трубецкого, и других лиц. Почти точно установлено еще Дружининым и Висковатовым присутствие Р. Дорохова. Висковатов предполагал, что были и другие, и Васильчиков не отрицал этого. Об этом слышал и дальний родственник Лермонтова Лонгинов, а Арнольди прямо указывал в своих воспоминаниях: "Я полагаю, что вся молодежь, с которою Лермонтов водился, присутствовала скрытно на дуэли, полагая, что она кончится шуткой и что Мартынов, не пользовавшийся репутацией храброго, струсит и противники помирятся... Не присутствие ли этого общества, собравшегося посмеяться над Мартыновым, о чем он мог узнать стороной, заставило его мужаться и крепиться и навести дуло пистолета на Лермонтова?" .
Чувствуя себя словно на сцене, Мартынов, боявшийся обвинений в трусости или в пустом позерстве, вынужден был вести себя решительно: быстрыми шагами, как вспоминает Васильчиков, подошел он к барьеру и выстрелил.
Много позже Мартынов рассказывал родственнику Лермонтова Д. А. Столыпину, что он "отнесся к поединку серьезно, потому что не хотел впоследствии подвергаться насмешкам, которыми вообще осыпают людей, делающих дуэль предлогом к бесполезной трате пыжей и гомерическим попойкам".
Безусловно, для Столыпина-Монго, бывшего очевидцем событий, вся линия Мартынова - и вызов на дуэль, и поведение в ходе ее - не могла не быть ясной.
Что же тогда составляло для него загадку?
Не следует забывать, что в этой истории было два действующих лица: не только Мартынов, но и Лермонтов.
И, проследив линию поведения Лермонтова, которой, к сожалению, по существу, никто из исследователей не уделял достаточно серьезного внимания, можно прийти к выводу, что именно она - почти с самого начала и до конца - не могла не быть загадочной для ближайшего друга и родственника поэта. То, что Лермонтов осыпает Мартынова градом насмешек, не могло удивить Столыпина - он достаточно хорошо был знаком с этой чертой характера поэта. Но почему, видя, что Мартынов - человек, которого Лермонтов любил и предстоящей встрече с которым радовался, - всерьез обижается, почему и тогда Лермонтов не прекратил своих шуток, - это был первый вопрос, стоявший перед Столыпиным. Ведь Столыпин знал лермонтовскую незлобивость по отношению к друзьям, его доброту. Почему же поэт повел себя по отношению к Мартынову не так, как по отношению к другим жертвам своего остроумия? Лисаневич, как мы знаем от Висковатова, неизменно отвечал подстрекателям, что он хотя бы потому не может сердиться на лермонтовские шутки, что когда поэт видит, что он, Лисаневич, всерьез начинает обижаться, то немедленно извиняется перед ним. А Боденштедт вспоминал, что когда однажды князь Васильчиков был уязвлен остротами Лермонтова и сказал ему об этом, "Лермонтова искренне огорчило, что он обидел князя... и он всеми силами старался помириться с ним, в чем скоро и успел...".
Почему же поэт повел себя по отношению к Мартынову иначе, чем в других подобных ситуациях?
Далее. На балу у графини Лаваль, где произошла его ссора с Барантом, Лермонтов на первый вопрос своего будущего противника, "правда ли, что в разговоре с известной особой вы говорили на мой счет невыгодные вещи", не счел нужным ответить сколько-нибудь резко или вызывающе. Он спокойно заявил: "Я никому не говорил о вас ничего предосудительного", и лишь когда Барант, настаивая на своем, попытался выговаривать ему, лишь тогда поэт - как человек чести - дал Баранту соответствующую отповедь.
Почему же в ответ на слова Мартынова: "Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах", Лермонтов не только не пытается как-то уладить назревающий конфликт, но и отвечает фразой, после которой Мартынов почти наверняка должен вызвать его на дуэль? Не искал ли Лермонтов по каким-то неизвестным причинам сам повода для дуэли с Мартыновым - таков второй вопрос, который должен был впоследствии возникнуть перед Столыпиным.
В дальнейшем, хотя Лермонтов и не возражает против примирения, он тем не менее не предпринимает никаких попыток к нему. Безусловно, строго придерживаясь правил чести, он, будучи вызванным на дуэль, не мог бы сделать попытки к примирению, но ведь секунданты так и не смогли определить зачинщика, ибо, как писал Васильчиков, "слова Лермонтова "потребуйте от меня удовлетворения" заключали в себе уже косвенное приглашение на вызов".
С большой неопределенностью ведет себя Лермонтов и на дуэли. Что мешало ему выстрелить в воздух, если бы он по-настоящему хотел помириться с Мартыновым, - вероятно, и этот вопрос стоял перед Столыпиным.
Здесь необходимо уточнить одно обстоятельство: в лермонтоведческой литературе временами встречается сведение о том, что поэт якобы на месте дуэли заявил Мартынову о своем нежелании драться с ним, но разгневанный Мартынов отверг всякие мирные предложения. Некоторые лермонтоведы (не все из них при этом настаивают на обращении Лермонтова к Мартынову) утверждают, что поэт демонстративно выстрелил в воздух, тем самым предлагая Мартынову последовать его примеру. Хотя все эти утверждения и основываются на документальных данных - на письмах современников Лермонтова, - трудно, однако, с ними согласиться.
