Сара Брэди всегда чувствовала себя более или менее ответственной за своего племянника Джеффри, поскольку знала, может быть, лучше, чем кто-либо, о той ноше, которую он волочил всю свою жизнь. Эта бедная Алиса убеждена была, что единственное, о чем просил ее Создатель в жизни, это быть женщиной и быть красивой. Поэтому, когда ей только исполнилось тридцать лет и она стала вдовой, она посчитала это непонятной ошибкой и какой-то непоследовательностью. Такое не могло с ней произойти! Только не с ней! Бедняжка Алиса, так богатая материальными благами и без малейшей капли характера! Ничем другим не располагая, чтобы занять себя, она вдруг решила, что здоровье у нее пошатнулось.
Сара понимала подлинную суть вещей. Алиса была просто куклой с золотистыми волосами, любимая и взлелеянная всеми. Она же, Сара, моложе Алисы на три года, скорее, была «хитрюлей». И кстати, как она теперь это понимала, более везучей. Но уж лучше было родиться везучей, чем красивой. Она улыбнулась в душе и вздохнула.
Единственный сын Алисы — Джеффри всю жизнь был в полном повиновении у своей матери.
— Сьюзи, — сказала мадам Брэди задумчиво, — в понедельник ты целый день провела на пляже. А ты, Бобби, вернулся пообедать, а потом поднялся позаниматься в свою комнату, кстати, расположенную рядом с бабушкиной. Между вами была только стена.
— А я ее и не беспокоил, — ответил Бобби с полным ртом.
— Алису обнаружила Энни, которая вошла к ней в комнату по окончании времени послеобеденного сна и тут же вызвала врача.
— Но ведь и она вам не надоедала, а? — заметила мадам Брэди.
Сьюзан посмотрела на нее почти круглыми глазами.
— Нет… Надо было просто стараться ей не говорить, что мы уходим.
«Так и есть! Попала в точку! — сказала себе мадам Брэди. — Если только девочка не подумала о своем отце». Но нет, о себе она думала.
— Я ей никогда не говорила, что иду на пляж. От этого бы она стала еще более больной: а вдруг акулы… — И она пожала своим загорелым плечиком. Или от того, что я иду одна на пляж и меня никто не сопровождает.
— Она не знала даже, что я хожу на летние курсы, чтобы вызубрить все к экзаменам, — добавил Бобби. — И от этого тоже она сделалась бы больной.
— Все это так, — допустила мадам Брэди. — Нелегко было ей сказать что бы то ни было. Но я — то — не она. И что меня может сделать больной, так это если я узнаю, что от меня что-то скрывают.
Они смотрели на нее. Уж не скептически ли? Развлекаясь? С жалостью? С удивлением, заподозрив что-то? «Ах, — сказала себе мадам Брэди, — смерть не оставила их безразличными, какими они хотят казаться».
— Ну так что? — возобновила она разговор. — Она не позвала? И не позвонила? Ты ничего не слышал?
— О извините, я бы так не сказал!
И вдруг на какое-то мгновение мадам Брэди увидела перед собой юношу, смущенного, сконфуженного; мальчика, который никогда раньше не находился в комнате по соседству с кем-то умершим.
Вошла Карен, сказав: «Здравствуйте всем!» Рукой она коснулась плеча девочки, затем дотронулась до волос своего пасынка. Сьюзан застыла, словно мраморное изваяние, Бобби глазом не моргнул.
«Не выдадут они себя», — подумала мадам Брэди.
Со своей обычной преданностью Энни вошла обслужить Карен, которая теперь была хозяйкой дома. Лет тридцати, хрупкая, ухоженная, это была красивая молодая женщина. Жесты ее и манеры были полны грациозности. Почти шесть лет назад ее взяли в дом как медсестру в самый критический момент приступа, чтобы она могла полностью заниматься бедной Алисой. Карен и ее больная очень привязались друг к другу, и когда сын, вдовец, женился на медсестре, никто ни о чем другом не подумал кроме как о практической сделке.
Взвешенная мягкость Карен, безусловно, подчеркнутая ее профессией, оказывала успокаивающее и благотворное воздействие на всех абсолютно. «Она была единственной, — сказала себе мадам Брэди, — кто прописывал когда-либо столь нужную дозу сострадания этой бедной Алисе, которая в нем нуждалась». Никогда, по крайней мере, насколько знала мадам Брэди, никакого протеста Карен. Никогда никакой нотации, вроде: «Ну, черт возьми, пошевеливайтесь!»
После того, как дети вышли из комнаты, мадам Брэди налила себе еще кофе, который явно был противопоказан ее здоровью, а затем сказала Карен:
— У меня странное ощущение… Я не могу уточнить, какое именно, но я не хотела бы уехать отсюда, пока у меня не будет спокойно на сердце. Какова бы ни была причина, я хочу знать, отчего у меня такое впечатление, будто со мной обращаются, словно с бедной Алисой, пытаясь уберечь от чего-то?
— Но тетя Сара, — с улыбкой ответила Карен, — мне кажется, это нормально! Мы все вас очень любим, а вы только что потеряли свою единственную сестру. Думаете, мы не понимаем, что вы переживаете? Ну почему этому надо было случиться во время вашего приезда? Когда я думаю о том, как бедняжка Алиса ждала ваши визиты…
«Неужели?» — задала себе этот вопрос мадам Брэди. Она почувствовала, как под столом ее ноги скользнули по полу в каком-то нервном движении, судорожно сжались большие пальцы. Обычно она очень ценила успокаивающую манеру Карен говорить что-либо, а сегодня это вызвало у нее досаду.
— Я надеюсь, что вы не чувствуете себя виноватой из-за нашего побега в понедельник, — продолжал ласковый голос Карен. — В доме было много народа, и у нас не было причины не пройтись.
«Но позвольте, — сказала себе мадам Брэди, — у меня и малейшего чувства вины не было, которое хоть каким-нибудь крылом меня коснулось».
— Вы вернетесь к себе домой, в ваш привычный мир, — продолжала сахарно-медовым тоном Карен. — И со всеми делами, которые ждут вас, вы придете в себя, как вы это всегда делали. А теперь, чтобы поговорить о другом, скажите мне, какое блюдо Дель любит больше всего, чтобы я могла попросить приготовить ей на ужин?
— Ничего особенного, она ест все, что ей дают, — достаточно сухо отреагировала мадам Брэди. (И вдруг осознала, что испытала удовольствие от мысли увидеть свою дочь.) Я тоже поужинаю обычно.
— Моя милая тетя Сара, — снова с нежностью возобновила разговор Карен, — все хорошо знают, что вы нам никогда не причиняли ни малейшего беспокойства. Да, так, чтобы снова вернуться к этому печальному событию… вы знаете, что больше всех горем убит Джеффри. Не кажется ли вам, что мы должны были бы попытаться (ну как бы это сказать?) продолжать жить, просто-напросто? Предоставить события естественному ходу? Он собирается согласиться на работу, которую ему предлагают в Европе. Я его в этом поощряю. Не кажется ли вам, что это хорошее дело? Ему будет лучше вдали от этого дома. Перемена обстановки, привычек помогут ему забыть все это.
— Без сомнения, — кивнула мадам Брэди. — Я думаю, что он правильно поступил, что принял это предложение. Я об этом уже думала. И сказала ему об этом.
— Он очень считается с вашим мнением, — заверила Карен, — я тоже. Но этот удар… вы знаете… Я-то думаю, мы все же должны продолжить наши планы, как наметили. В конце концов, посмотрим! Кстати, скажите мне, вы будете очень заняты своим багажом сегодня?
— Да, — ответила мадам Брэди и при этом подумала: «Мне работы-то всего на двадцать минут». Ей не удавалось понять, почему она испытывала такое раздражение.
Карен извинилась и попрощалась, объяснив, что ей надо составить список покупок, а мадам Брэди пошла в свою комнату.
Проходя по хорошо, со вкусом обставленному дому, она четко увидела его пустынным, каким он должен был стать. Скоро его наглухо закроют. Джеффри и Карен уезжали за границу, дети в свои учебные заведения. Оставалась Энни. Что будет с ней? Переживать из-за этого не стоит: в нынешние времена такая жемчужина не останется без места.
Затем она стала думать об этом злополучном понедельнике. Это было сильнее ее.
Понедельник… Сразу после обеда Карен позвала ее с собой в город, в то время как Алиса отдыхала. Мадам Брэди, которая обожала бегать по городу, по его улицам, когда она была в состоянии, сразу согласилась.
Она поднялась за своими вещами и обнаружила, что должна сделать для себя одну покупку, что придавало их походу в город несколько официально-целевой характер, а потом направилась в комнату своей сестры. На пороге с подносом в руках стояла Карен и, приложив палец к губам, как бы призывала ее соблюдать тишину. В этот момент мадам Брэди подумала, а, впрочем, думала так всегда, что зайти к Алисе — означало терпеливо выслушать ее сетования, что она не может их сопровождать, или же, что ее бросают.
Поэтому Сара удовольствовалась тем, что взглянула на сестру через двери ее комнаты. Она увидела голову Алисы, все такую же золотистую (чудо краски!), правильный профиль ее точеного носа (отчего ее собственный казался еще более выдающимся) — одним словом, она прониклась атмосферой того благоухающего и изобилующего тысячью мелочей уединения, которые нужны были ее сестре для ухода за своим телом. Потом она услышала, как Алиса сказала своим и царственным, и хнычущим тоном: «А теперь я хочу отдохнуть». Дайте мне делать все, что я хочу, казалось, слышалось в Алисином тоне, вы же знаете, я такая больная!
