Обе эти тенденции друг другу могут вполне не противоречить: можно думать и о спасении России, и о помощи Русской Православной Церкви, но при этом помнить, что Православное христианство по существу есть вера, спасающая весь мир, а не только один какой–нибудь народ или одну какую–нибудь категорию людей.
Мне хотелось бы поделиться с вами некоторыми более конкретными философскими, богословскими и культурными идеями о том, где православное свидетельство является наиболее важным в современном мире.
На Западе, как вы знаете, Православие является религиозным меньшинством. Но с кем мы там преимущественно встречаемся?
Мы встречаемся с католиками, встречаемся с протестантами, встречаемся с секулярными людьми, атеистами — с секуляризованным обществом. Очень важно смотреть на общество в целом, и здесь я могу искренно засвидетельствовать, что меня весьма утверждает в истине нашей Православной веры то, что верующий православный христианин имеет некую особую харизму, благодать, чтобы успешно свидетельствовать об истине в разных обстоятельствах. И этому есть причина: исторически Православное предание, Православная Церковь не прошла через внутренние трагедии Западного мира. На Востоке было много трагедий исторических: турецкое нашествие, монгольское нашествие, совершенно ненужные внутренние революции вроде Петровских реформ; была революция 17 года XX века, которая вообще разрывала устои, — но не было Реформации, не было церковной революции, не было даже того, что мы знаем под именем Просвещения, не было Ренессанса, который по–своему тоже разрывал с Преданием. Поэтому в Православии есть такое восприятие реальности, которое органически связано с Преданием не в силу каких–то внешних условий или структур, но имеет внутреннюю связь с апостольской верой. И вот когда мы умеем это выразить, тогда мы действительно преуспеваем и в нашем личном духовном делании, и в общении с другими людьми.
С католичеством у нас есть несомненно много общего, и это очень важно подчеркнуть в самом начале. Если мы будем говорить только о том, что нас разделяет с Римско–Католической Церковью, — если мы станем начинать с этого, то разговора не получится, — будет только полемика. Действительно, нужно понимать — и об этом теперь любит говорить папа — что Римско–Католическая, и Православная Церкви — сестры (правда, сестры часто ссорятся между собой, и их сестричество не есть гарантия благополучия и мира, и вообще — это такой дешевый дипломатический экуменизм для газет, которому я не сочувствую), но важно все–таки то, что Восток и Запад в течение тысячи лет были Единой Церковью, у нас есть не только одно Священное Писание, но и многие отцы Церкви, которые почитаются католиками и православными, много общего в области Таинств и почитания Божией Матери. И в этом смысле наиболее удивительным становится наблюдение, которое может даже поразить поверхностного «посетителя» Западного христианства: в огромной степени во многих католических кругах Православное Предание пользуется громадным успехом. Вы входите в такие церкви, — и там всюду Владимирская Божия Матерь, Троица преподобного Андрея Рублева, иконопись, богословские издания, касающиеся истории православной духовности, монашества, монашеского аскетизма, издания святых отцов и замечательных католических ученых, особенно французских и немецких, изучающих Предание наших отцов. Вот именно на этом необходимо строить межконфессиональные отношения, и это необходимо приветствовать как положительные черты, дающие основания для диалога и свидетельствующие о том, что не все разрушено.
Но, конечно, как всегда, есть и трудности. Здесь очень важно, чтобы мы, православные, имели бы к этому правильный подход: не только защитительный, но и в положительном смысле духовно наступательный. Это касается самой главной проблемой, которая разделяет Православие и Католичество: вопрос о папстве и об авторитете Римского епископа. Почему к этому вопросу нужно подходить в очень широком масштабе? Потому что он касается и Западной цивилизации, Западной культуры. Мы не только заботимся о том, чтобы сохранить и соблюсти Православие в свободе от империализма и власти папства; это важное, но не главное дело.
Главный вопрос — в самой истине, и этим вопросом болеем не только мы, но и весь мир, включая секулярное общество, формально не имеющее отношения к Церкви: заключает ли в себе христианство, Новый Завет учение о том, что есть такой один человек, в котором сосредотачивается весь церковный авторитет и от которого зависит истина и ее исповедание?
Я занимался этим вопросом с точки зрения глубинного содержания этой доктрины, и действительно, в ней есть какая–то трагедия и тайна, потому что в Новом Завете основания для доктрины о папстве нет. Господь сказал Петру: «Ты еси Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою» (Мф. 16, 18). Но Он же не сказал этого папе! — Он сказал это Петру. Вопрос стоит только о том, есть ли у Петра в этом преемники, и если есть, то кто они и где они? Именно в этом все дело. А если у Петра и не предвидится преемников в таком аспекте, тогда и смысл слов Спасителя — совсем другой: На вопрос Христа, за кого принимают Его ученики, Петр от имени учеников ответил: «Ты еси Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16, 13–16). И смысл слов Спасителя в том, что Он подчеркнул правоту Петра и учеников и призвал их так и веровать; кто будет веровать в это, — на том будет Церковь созидаться. И можно достаточно наблюдать, что все так и есть, ибо если не исповедать Христа так, как это выразил Петр, то нет Церкви: в это верит и епископ, и мирянин, и священник, и диакон, а если не верит, — то нет у него и Церкви. Но каждый, кто верит так же, как сказал Петр, — есть действительный носитель веры и основание Церкви.
Вся история Западного христианства в этом пункте, — и об этом замечательно писали русские писатели, и лучше всех — Достоевский, — утверждает, что человек не любит свободы и боится свободы, а свободы и ответственности в области веры, существенной и последней свободы, он особенно боится. Он хочет, чтобы ему сказали о вере, он хочет иметь человеческий критерий истины, который бы его освобождал от ответственности думать и веровать свободно.
Это вопрос не только Католичества и Православия, это — вопрос всего христианства. Он отражен в легенде о Великом Инквизиторе в романе «Братья Карамазовы», в которой Великий Инквизитор делает «добро» людям тем, что освобождает их от свободы, а приходит Христос, — и он Его заново распинает. В чем тут дело? Только в том, что, по его мнению, люди боятся свободы и приветствуют тех, кто их от нее освобождает. А от свободы освобождает не только папа, но и всякий тоталитарный строй, всякая структура, которая думает за людей и набивает их головы всякими ложными принципами.
Наше свидетельство, наш разговор о папстве не должен ограничиваться только политическим отношением к этой доктрине. Иногда католики говорят о том, что у православных такая особая своеобразная восточная ментальность, которая в принципе не принимает идеи о папе, ибо она не хороша для Востока; но сама идея вполне хороша для Запада. Это совершенно ложный подход.
Мы должны заботится и о Западе в этом смысле, и забота наша должна выражаться в любовном, но твердом свидетельстве об истине. Вообще в католичестве сейчас в связи со Вторым Ватиканским собором произошел огромный кризис: ведь вы знаете, что вопрос об авторитете папства до такой степени назрел внутри Католичества, что пришло время, когда многие католические ученые, богословы и церковные руководители начали думать, что догмат о папстве нуждается в каком–то лучшем выражении, потому что развитие папства есть результат исторического процесса. Всякий историк знает, что в древней Церкви не было папы в том смысле, в каком он был в XIX веке. Исторически легко доказать, что папства не было (но оппоненты говорят, что оно было потенциально и волею Божией было выражено тогда, когда Церковь стала в нем нуждаться).
Но исторически авторитет папства все возрастал: Первый Ватиканский собор был в 1870 году и стал вершиной папской доктрины. Но ведь только в 1870 году был сформулирован догмат о непогрешимости папы! А Второй Ватиканский собор явился результатом процесса, происходящего внутри самого католичества, в котором люди начали думать о том, что зашли слишком далеко: и все не так просто в вопросах высшего руководства Церковью Христовой, и что кроме папы в Церкви есть еще кто–то другой, что существует соборность, существуют другие епископы, другие епархии и нужны соборные решения вопросов, уважение иных церковных авторитетов и глав местных Церквей; что местная Церковь не есть часть Тела Христова, но все Тело Христово в определенном месте и так далее. Многие из этих мыслей, присущих православному богословию, были Вторым Ватиканским собором приняты… но не совсем. Там было сказано, что все это хорошо, но лишь при условии, что местные Церкви находятся в общении с папой. То есть, сам критерий, самое существо папства были сохранены, в том числе идея, что вообще люди никогда не хотят потерять какой–то внешней уверенности, внешних критериев истины.
