Вечером мы тоже, как и вчера, вышли во двор и опять смотрели на пламя, а потом слушали жалостную скрипку и одинокий грустный, даже надрывной женский голос. Затем раздалась веселая музыка, веселые песни.
— Может, подойдем поближе? — спросил отец.
— Неловко, — ответила мать, — чужие лее люди…
— Помню, когда–то я где–то читал, — сказал отец и, вспоминая, заговорил неожиданно стихом — кажется, впервые за все время, что я знаю его:
Цыганы шумною толпой
По Бессарабии кочуют.
Они сегодня над рекой
В шатрах изодранных ночуют.
Как вольность, весел их ночлег
И мирный сон под небесами.
Между колесами телег,
Полузавешанных коврами,
Горит огонь; семья кругом
Готовит ужин; в чистом поле
Пасутся кони; за шатром
Ручной медведь лежит на воле.
Я тогда не знал, что эти строчки написал Пушкин, но слушал и тот необычный вечер: почти без звезд небо, близкое остывшее поле, темная стена леса, пламя на пустыре, музыка, песни, мы на одиноком хуторе — все казалось сказкой. Мне очень хотелось попасть туда, где было все так необычно и таинственно, но мы не пошли, постеснялись, только долго еще стояли и слушали. Покуда не стало нам холодно от ночной прохлады.
Завтра знакомый бородатый цыган вновь приехал за водой. Но уже не один, а с малой, примерно моего возраста, девочкой. Я немало уже видел цыганских детей, но каждый раз не переставал удивляться, что они такие смуглые, зимой и летом легко одетые. Вот и теперь, утренним холодом, девочка только в платьице, босая. Малая, но уже, как и взрослые цыгане, с серьгой.
Ну, почему не пришел вчера к нам? — спросил у меня гость и, улыбнувшись, опять пригласил: — Сегодня вечером обязательно приходи. Аза, — кивнул на девочку, — наша маленькая красавица, артистка, специально приехала тебя пригласить. Она тебе споет и спляшет. И на картах, если захочешь, погадает. Определит твою судьбу, скажет, кем‘ты будешь, как сложится твоя жизнь. По глазам вижу: понравились вы друг другу. Короче, приходи. Сегодня мы последний вечер здесь, завтра утром опять поедем в дальнюю дорогу и, может, никогда больше уже не увидимся…
Я застеснялся, а эта стройненькая красивенькая Аза, кажется, совсем не растерялась, блеснула белыми зубками и улыбнулась, как–то странно, совсем необъяснимо волнуя мое сердце.
Вечером отец, мать и мы, дети, пошли к табору. Пришли посмотреть, если можно так сказать, прощальный концерт.
На пустыре вблизи леса горел веселый костер, языки от которого стремительно взлетали в нависшее небо, вокруг костра сидело много старых, молодых цыганов и цыганок, детей, а также и немало наших хуторских, что я даже удивился: смотрите, наши люди, случается, подшучивают над сегодняшними гостями, а вот сами пришли сюда полюбоваться на их умение, отдать должное большому таланту.
Когда мы приблизились, в это время здоровенный молодой цыган вывел на привязи огромного медведя. Медведь, в коротких красных штанишках, в синей жилетке и красной шляпе, в наморднике, танцевал, кувыркался через голову, изображал веселого и печального человека, а после снял шляпу и пошел по кругу, собирая от хуторских плату.
Затем под гитару пели взрослые цыгане и цыганки. Если пели весело, подрагивая плечами и выгибаясь, кажется, вместе с ними пел, веселился не только весь наш хутор, но и весь мир, когда же затягивали грустно, тоскливо, с горечью, будто нарекая на свою трудную судьбу, душа вроде сжималась, хотелось не только вместе с ними печалиться, но и плакать. Слушая эти песни, я не понимал даже какого–нибудь слова, но все равно сердце мое переполнялось какими–то удивительными чувствами, что было еще и от темного неба, леса, костра, мне хотелось полететь птицей или ветром, во мне даже что–то вырастало, но я только вот не знал — что…
Когда пропели взрослые, на круг выбежала стройненькая Аза. Босая, кажется, одетая в несколько юбок, с большими серьгами, глазастая. Она так быстро, гибко танцевала, так выгибалась, выделывала разное ручками, что казалось: у нее нет костей. Действительно, она была уже и тогда большая артистка.
…Я люблю те песни, что пела моя мать, люблю песни всех народов мира, но всегда чувствую необыкновенное потрясение, когда услышу цыганский мотив. Тогда душа моя волнуется, мне хочется вволю, без сдерживания повеселиться либо, наоборот, попечалиться, оказаться там, где кибитки, темное небо и лес, костер, песни, где ты, плененный удивительными мечтаниями, искренний и потрясенный.
