Удел клинка
Оружье предка, позабыла стальБои с их голубым МонтевидеоВ надежном окружении Орибе,Великими Полками, долгожданнойИ легкою победой при Касерос,Запутанным, как время, Парагваем,Свинцом двух пуль, вошедших прямоВ грудь, Водой, порозовевшею от крови,Отрядами повстанцев Энтре-Риос,Комендатурой между трех границ,Конем и пиками дремучих дебрей,Сан-Карлосом, Хунином и концом…Бог дал той стали блеск. Она незряча.Бог дал ей героизм. Она мертва.Спокойна, как трава, она не помнитМужской ладони, ратного огня,Источенной годами рукоятиИ меченного родиной клинка.Простая вещь среди других вещей,Задвинутых в музейную витрину,Всего лишь символ, тень и силуэт — —Кривой, нещадный и забытый всемиНе хуже, думаю, чем ты и я.
Укор
Мой грех таков, что на земле другогонет тяжелее. Я не знал мгновеньясчастливого. Пусть навсегда забвеньеменя сотрет лавиной ледниковой.Я предками был создан для горниласудьбы с ее грозой и красотою — —для ветра и земли, воды и пыла.Но я несчастлив и надежд не стою.Я обманул их. Жизненная схваткане для меня, ушедшего в повторыстиха, из дыма ткущего узоры.Геройский род, я робкого десятка.И не спастись: за мною в мире целом —все та же тень с несбывшимся уделом.
Олав Магнус (1490–1558)
Создатель этой книги — Олав Магнус,Священник, верный Риму в грозный век,Когда весь Север обратился к Гусу,Уиклифу и Лютеру. РасставшисьС Большой Медведицей, по вечерам,В Италии, он находил отраду,Пиша историю своих краевИ дополняя россказнями даты.Однажды — лишь однажды! — я держалВ руках ту книжицу. Года не стерлиПергаментный старинный переплет,Курсив, неотразимые гравюрыНа меди и добротные столбцыЛатыни. Помню то прикосновенье.О непрочтенный и бесценный том,Твоя недосягаемая вечностьТем вечером ступила в ГераклитовПоток, опять смывающий меня.
За чтением "И Цзин"
Грядущее вовеки нерушимо,Как прожитое. Все, что ни случится, —Лишь потайная буква на странице,Заговоренной и неразрешимой,
А книга — время. Вышедший из двериДавно вернулся. Бытие земное —Все в будущем, лежащем за спиною.Находки в мире нет. И нет потери.
Но не сдавайся. Мрак в застенке этом.Плотна его стальная паутина.Но в лабиринте есть проход единыйС нечаянным, чуть видимым просветом.
Путь неуклонен, как стрела тугая.Но Бог в щели застыл, подстерегая.
Хуан Крисостомо Лафинур (1797–1824)
Трактаты Локка, полки книгочея,Двор, выложенный шахматной доскою,И возникающее под рукою:"Меж вечных лавров — бледная лилея".
Когда клонюсь над чередой ночноюСвоих теней, мне видятся порядкиРазбитые и яростные схватки.С тобою, Лафинур, встает иное.
Ты подбираешь аргументы к фразам,С моим отцом продолжив спор старинныйИ защищаясь ложною доктринойО вечных формах, что хранит наш разум.
И правишь черновик — вот этот самый! —С той стороны зеркальной амальгамы.
Гераклит
Неверным шагом мерит ГераклитЭфесский вечер, старика заставший,Желаниям его наперекор,На берегу беззвучного потока,Чье русло и названье он забыл.Двуликий Янус. Тополиный шелест.Он смотрится в бегущее зерцалоИ ловит и в уме шлифует мысль,Которую людские поколеньяНе позабудут. Голос произносит:"Никто не ступит дважды в воды той жеРеки". Он умолкает, понимаяВ священном трепете, что он и сам — —Река в безостановочном теченье.Он пробует припомнить это утроИ ночь и вечер перед ней. Нет сил.Он вновь роняет фразу, различаяЕе отчетливый грядущий шрифтНа развороте Бернетова тома.Он в греческом беспомощен, и Янус,Властитель входов, это римский бог.Ни прошлого, ни нынешнего дняНет у него, придуманного некимСедым прохожим возле Красных Кедров,А тот прохожий ткет свой пятистопник,Чтобы не думать о родных краяхИ лицах. Одного из них не стало.
Ист-Лэнсинг, 1976
Клепсидра
Последнею в клепсидре будет капляМедовой сладости. На миг одинОна блеснет и скроется во мраке,А с нею — мир, что красному АдамуСулил когда-то Он (или Оно):Твоя любовь, твое благоуханье;Мысль, проникающая в суть вещей(Скорей всего, напрасно); та минута,Когда к Вергилию пришла строка;Вода изжаждавшихся, хлеб голодных;Незримый снег, ласкающий лицо;Пропавший том, нащупанный в потемкахПылящихся в забросе стеллажей;Восторг клинка в кровопролитной схватке;Распаханные бриттами моря;Отрада вдруг раздавшихся в безмолвьеЛюбимых нот; одно воспоминанье,Бесценное и стертое; усталостьИ миг, когда нас разнимает сон.
Удел другого
Нет, не спасут писанья всех, чье имяСегодня в страхе повторяешь снова;Тебе не выпадет удел другого:Ты в лабиринте, сотканном твоими
Следами. Что тебе конец СократаИли Христа? Что Будда златолицый,Который с миром пожелал проститьсяВ садовой зелени порой заката?
Роняй или чекань ты слово это,Но, прах от праха, слово тоже тленно.И, как не знает жалости геенна,Так Божья ночь не ведает просвета.
Ты — время по своей текучей сутиИ будешь им в любой его минуте.
Надпись
Сусане Еомбаль
Году в 1915-м, в Женеве, увидел в музейной витрине высокий колокольчик с китайскими иероглифами. В 1976-м пишу эти строки:
Одна, загадочная, я могубыть в этом полумраке колокольноймолитвой, фразой, где схоронен смыслвсей жизни или целого заката,сном Чжуанцзы, который знаешь сам,обычной датой и бездонной притчей,царем всего, теперь — строкой письмен,вселенной, тайным именем твоим,загадкой, над которой бьешься втунеза часом час уже который год.Могу быть всем. Оставь меня во мраке.
