— В твоих словах таится упрек, Балдуин. Мне очень больно, но поверь, я ничего не могу тут поделать; если уж тебе надо ехать, то побудь хотя бы до утра. Да, ведь ты еще даже не выбрал розу.
— А-а, оставим это! Ты сам заговорил о своих розах. Ну хорошо же… Выбирай, говоришь? Так вот: я выбираю ту, что находится вон в той твоей голубятне.
Неаполитанец в ужасе отпрянул. Он начинал понимать смысл мифа об Юпитере.
— Итак, кое-что мы все же скрыли? — саркастически заметил Балдуин.
— Да, я хотел скрыть это от тебя, — со вздохом признался неаполитанец. — Ибо я знал, что ты не сможешь остаться к ней равнодушным. Я был эгоистом, не отрицаю, — ведь я тоже ее люблю. Ну что же, пусть она будет твоей, забирай ее с собой!
У веронца уже на кончике языка вертелось: «Ты отдаешь ее мне, но я отказываюсь от нее» (веронец тоже был великодушен), — но любопытство взяло верх: какова же она, эта таинственная роза? И Балдуин постарался скрыть, как он растроган, отложив изъявление своих чувств на конец этой сцены, чтоб было поэффектней.
Итак, Балдуин остался до утра. Альберто весь день ходил грустный, и от него нельзя было добиться ни слова. Время от времени он вдруг молча бросался на шею Балдуину, затем также молча уходил и запирался в своем кабинете, проливая горькие слезы. Не слишком ли много горя из-за какой-то розы.
Вечер они провели вдвоем на террасе — это был прекрасный неаполитанский вечер с пурпурным от заката небом, восхитительно тихий и меланхоличный, когда листья деревьев недвижны и слышится лишь сладостное теплое дыхание матери-земли, а в синеве вселенной звенит чарующая свирель Пана. (Да, господа, итальянские вечера прекрасны даже в том случае, если их проводишь без дамского общества!) Молодые люди беседовали о цветах — о мирте, о георгинах, об азалиях и других чудесных чужеземных растениях, сведения о которых доходили до них благодаря рассказам великих мореплавателей, разумеется, преувеличенными. Оба страстные садовники, они погрузились в излюбленную тему. Балдуин поделился своей идеей о том, как придавать тюльпанам желаемую расцветку. Альберто поведал другу свой секрет: он считал, что аромат левендулы может быть усилен до такой степени, что пролетающие над нею птицы, одурманенные, будут падать на землю. Бедные маленькие птички!..
Лишь о таинственной розе не заговаривал ни один из друзей. Балдуин из деликатности, Марозини, вероятно, потому, что ему было невмоготу.
Время шло к полуночи, когда друзья улеглись спать, продолжая во сне мечтать о цветах — чудесном наряде на челе нашей земли.
«Какая наивность! — скажете вы, любезные читатели, имея в виду автора этого рассказа. — Заставить двух молодых людей весь вечер, восхитительный неаполитанский вечер, разговаривать о цветах, слушая шум морского прибоя? Ну, возможно ли это? Неужто они говорили не о политике? Неужели не ломали себе головы над тем, что-то делает в этот вечер венецианский дож? Двое образованных юношей, один из которых к тому же весьма богатый, могли ли они не мечтать стать «кем-то»? Неужели было время, когда не существовало на свете выскочек, карьеристов? Чушь, фантазия! Говорили о цветах, ха-ха-ха! Ну, если бы еще речь шла о знаменитых табаках Галоча и Верпелета, наиполезнейшем продукте нашей практичной планеты, — куда ни шло! Но тюльпаны?! Какая от них выгода? Природа может оставить их для себя!»
Писатель в таких случаях откладывает на минутку свое перо и в сомнении вопрошает: «Действительно, может ли такое быть?»
Но если именно так повествуют хроники!.. Прочь от меня, «здравый смысл» простофиль, вон из моей чернильницы, скептические гномики реализма. Я пойду дальше по пестрой стезе…
Утром Марозини первым разбудил Балдуина.
— Вставай, мой друг, и одевайся. Корабль готов в путь, и тебе скоро надо отправляться. Мул уже ждет тебя во дворе, он отвезет тебя до причала!
Балдуин протер глаза и действительно услышал во дворе звон колокольчика. Быстро натянул он на себя платье, обнял друга и поспешил к выходу.
Перед дверями террасы ожидали два оседланных мула — один был с пустым седлом, а на втором восседала юная дева. И как же она была прекрасна! Дивные лебединые плечи были как бы продолжением ее стройного и гибкого стана, цвет лица мог соперничать с цветом распустившейся розы, волосы — с темной-претемной ночью. А ее глаза! О, если бы она не опускала их, если бы их не затеняли ресницы…
Балдуин снова протер глаза и, восхищенный, невольно вопросил:
— Уж не во сне ли я?
— Нет, Балдуин. Пусть она будет твоей, раз ты пожелал ее, — дрогнувшим голосом ответил Альберто.
— Я? Ее? О чем ты говоришь? — пролепетал веронец в замешательстве. — Да кто же она?
Марозини не мог вымолвить ни слова, глаза его заволокли слезы. Старый садовник, державший под уздцы свободного мула, ответил за хозяина:
— Это роза из того домика…
— И ты отдаешь ее мне! — горячо воскликнул Балдуин. — Эту фею! Это сокровище рая! О, прости меня, Альберто! Я совершил грех перед тобой, на минуту усомнившись в твоих дружеских чувствах. Но нет, нет! Этого я не могу принять от тебя!
Колдовская красавица подняла вдруг глаза, взглянула на Балдуина и улыбнулась. О, что это была за улыбка! Цветы не умеют так улыбаться.
— Как, ты не хочешь увозить ее? — жадно ухватился за слова гостя Альберто.
— Я не отниму ее у тебя, если она дорога твоему сердцу. Я не стал бы требовать ее у тебя, если бы знал, что в той клетке живет не роза, а голубка. Я-то ведь думал, что там действительно роза. Ни я никогда не видел этой красавицы, ни она меня, — клянусь тебе в том, Альберто!
— Не клянись! — произнесла восседавшая на муле девушка, и голос ее прозвенел сладко-сладко. — Я много раз видела тебя через щель в ставне.
И она снова ему улыбнулась. (О, эти женщины! Они-то ничуть не изменились и четыреста лет назад были точь-в-точь такими же, как теперь.)
— Балдуин! — укоризненно и серьезно сказал неаполитанец. — Ради меня ты хочешь пожертвовать своим счастьем. Вижу по твоим глазам, что ты уже полюбил Эзру, но, щадя меня, желаешь обмануть свое сердце. Я уже свыкся с мыслью о том, что мне придется отказаться от Эзры. Эти сутки для меня были ужасными, но самое страшное позади. Я готов. Мое сердце обратилось в камень. Смело бери с собой эту красавицу!
Балдуин отвел своего друга за колонну террасы:
— Но кто же она?
— Эзра — дочь одного генуэзского купца. Отец, который доверил ее мне, когда она была еще младенцем, на смертном одре объявил меня ее опекуном. Здесь, на моих глазах, она и расцвела, словно бутон розы. Я берег ее от ветра, от солнца, от самого себя. Скоро ей исполнится шестнадцать лет, и тогда я собирался предоставить ей самостоятельность, но господь бог распорядился иначе. Ну, а теперь отправляйтесь, вы опоздаете на корабль.
— Нет! О бог мой! Я не похищу ее у тебя. Я не вынесу сознания, что разбил твое сердце. Пусть лучше погибну я, ибо не скрою — ее первый же взгляд пронзил мое сердце.
— Это естественно, — ответил Альберто. — Мне же было бы еще труднее от сознания, что оба вы несчастны — и ты, и эта девушка!
— Постой-ка! А ведь верно! Об этом мы и не подумали! — живо воскликнул Балдуин. — С этого следовало бы начать: пусть она сама решит наш спор.
— Эзра уже решила, — печально промолвил Альберто. — Я с ней говорил об этом вчера.
— И?..
— Она хочет ехать.
— Какое счастье! — невольно вырвалось у веронского юноши, и лицо его озарилось радостью. — Итак, мы едем!
— Еще секунду, — сказал Альберто и приложил рог к губам. На звук рога открылись ворота хозяйственного дворика, и из них вышли двенадцать ослов, навьюченных тюками и ящиками. — Это, мой друг, приданое Эзры, которое я обязан тебе вручить: здесь деньги и драгоценности, золотые и серебряные вещи, ковры и тонкие сукна. Эзра — богатая наследница, самая богатая девушка в Неаполе.
— О Альберто, твоя доброта неслыханна! Когда-нибудь о тебе напишут романы. (Этот разбойник уже тогда думал обо мне!) Мне стыдно принимать все это добро.
Марозини сделал протестующий жест.
— Ты заслуживаешь ее больше, чем я. Ведь мне было известно, что она богата, и, таким образом, моя любовь была, вероятно, не столь чиста, как твоя. Ты же и не подозревал о ее богатстве. Ну, с богом, Балдуин, с богом, Эзра! Будьте счастливы друг с другом!
Последние слова Альберто произнес с трудом, едва сдерживая рыдания, и. заставив себя прервать тяжелое прощание, убежал в свои покои.
А Балдуин отправился домой с прекрасной пленницей. Двенадцать ослов везли за ним тюки с драгоценностями, в то время как тринадцатый осел, запершись в роскошных покоях, громко оплакивал свою участь.
Горе и прежде лечили теми же средствами, что и нынче. Тот, кого постигала беда, пил вино, кого постигало много бед — пил много вина и вылечивался. Альберто также искал забвения в вине. Но вино, при всем при том, коварный напиток. Когда Ной посадил первую виноградную лозу, он смешал почву (это известно нам из достоверных источников) с кровью льва, овцы и свиньи.
