Блок и его единомышленники – поэты серебряного века, – напротив, оказались романтиками. Они согласны были ходить без сапог, но при том знать Шекспира назубок. По крайней мере, вскоре грянувший кровавый Октябрь вполне предоставил им такую возможность: чудом возникшее издательство «Всемирная литература» давало заработать переводами на кусок хлеба, но на обувь уже не хватало…
Поэты и критики серебряного века вызвали из бездны забвения своих учителей. Тот же Блок готовил издание Аполлона Григорьева и называл в числе своих учителей Полонского; Брюсов с педантичной настойчивостью искал предшественников русского символизма в традиции лирики прошлого века, Городецкий издавал и пропагандировал Никитина, Пяст – Мея, Кузьмина-Караваева – Хомякова; Дмитрий Мережковский, Борис Садовский и Юлий Айхенвальд сочувственно писали и издавали целые книги о русских поэтах прошлого…
Потом вновь наступила тьма. Идеологизированному еще больше, чем русское общество второй половины прошлого века, Советскому государству не нужны были многочисленные поэты прошлого, каждый со своим «вывертом» и «художественными особенностями». Верный своим хозяевам, бард революции Маяковский уверенно посылает всех их «куда-нибудь на ща», где, впрочем, и сам вскоре оказывается.
В школьных учебниках и академических трудах количество поэтов год от года уменьшается. А Пушкин и другие «генералы классики» (все по тому же Маяковскому, только более раннего «разлива») на глазах же становятся все тоньше: «рекомендованными для чтения» оказываются только их избранные произведения.
Конечно, каждый год выходят в свет синие томики «Библиотеки поэта» – серии, спасающей «нерекомендованную» русскую поэзию от окончательного забвения. Над ними работают лучшие филологи, к ним пишут «защитительные» предисловия честные поэты. Но и тут сильна цензура: стихи мараются, комментарии «подтягивают» классиков и полуклассиков к необходимому идеологическому стандарту. А кто совсем не подходит, остаются за рамками серии. Сама же она тоже носит сомнительное название: очевидно, что читать все эти книги имеют право только поэты…
Похоже, нынешнее время снова век поэзии. По крайней мере, ее активно издают, причем без купюр и иных ограничений. И пока не запрещают читать, даже вслух. И не только свои (хотя они тоже стоят того, потому уже, что вновь сравнивают поэзию с молитвой, а не с добычей смертоносного радия), но и написанные сто и двести лет назад. Хотя большинство читателей предпочитают все-таки прозу, да позабористее. Впрочем, это тоже вполне естественно. А значит – не вполне безобразно.
Так, может быть, пришло наконец то время, о котором так прозорливо писал в свое время старший друг Пушкина Петр Андреевич Вяземский: «Поэт носит свой мир с собою: мечтами своими населяет он пустыню, и, когда говорить ему не с кем, он говорит сам с собою. Вероятно, вот отчего многие из прозаистов и почитают поэтов безумцами. Они не понимают, что за выгода поэту говорить на ветер в уповании, что ветер этот когда-нибудь и куда-нибудь занесет звуки их души; что они сольются в свое время с отзывами всего прекрасного и не исчезнут, потому что когда есть бессмертие души, то должно быть и бессмертие поэзии. Проза должна более или менее говорить присутствующим; поэзия может говорить и отсутствующим: ей не нужно непосредственной отповеди наличных слушателей. На поэзию есть эхо: где-нибудь и когда-нибудь оно откликнется на ее голос».
Ю. Орлицкий
Русские поэты второй половины XIX века
Федор Глинка
Военная песнь, написанная во время приближения неприятеля к Смоленской губернии
Раздался звук трубы военной,Гремит сквозь бури бранный гром:Народ, развратом воспоенный,Грозит нам рабством и ярмом!Текут толпы, корыстью гладны,Ревут, как звери плотоядны,Алкая пить в России кровь.Идут, сердца их – жесткий камень,В руках вращают меч и пламеньНа гибель весей и градов!
В крови омоченны знаменаБагреют в трепетных полях,Враги нам вьют вериги плена,Насилье грозно в их полках.Идут, влекомы жаждой дани, —О страх! срывают дерзки дланиСо храмов Божьих лепоту!Идут – и след их пепл и степи!На старцев возлагают цепи,Влекут на муки красоту!
Теперь ли нам дремать в покое,России верные сыны?!Пойдем, сомкнемся в ратном строе,Пойдем – и в ужасах войныДрузьям, отечеству, народуОтыщем славу и свободу,Иль все падем в родных полях!Что лучше: жизнь – где узы плена,Иль смерть – где росские знамена?В героях быть или в рабах?Исчезли мира дни счастливы,Пылает зарево войны:Простите, веси, паствы, нивы!К оружью, дети тишины!Теперь, сей час же мы, о други,Скуем в мечи серпы и плуги:На бой теперь – иль никогда!Замедлим час – и будет поздно!Уж близко, близко время грозно:Для всех равно близка беда!
И всех, мне мнится, клятву внемлю:Забав и радостей не знать,Доколе враг святую землюПрестанет кровью обагрять!Там друг зовет на битву друга,Жена, рыдая, шлет супругаИ матерь в бой – своих сынов!Жених не мыслит о невесте,И громче труб на поле честиЗовет к отечеству любовь!
1812
Песнь русского воина при виде горящей Москвы
Темнеет бурна ночь, темнеет,И ветр шумит, и гром ревет;Москва в пожарах пламенеет,И русский воин песнь поет:
«Горит, горит царей столица;Над ней в кровавых тучах громИ гнева Божьего десница…И бури огненны кругом.
О Кремль! Твои святые стеныИ башни горды на стенах,Дворцы и храмы позлащенныПадут, уничиженны, в прах!..
И всё, что древность освятила,По ветрам с дымом улетит!И град обширный, как могилаИль дебрь пустынна, замолчит!..А гордый враг, оставя степиИ груды пепла вкруг Москвы,Возвысит грозно меч и цепиИ двигнет рать к брегам Невы…
Нет, нет! Не будет пить он водыИз славных невских берегов:Восстали рати и народы,И трон царя стрежет любовь!
Друзья, бодрей! Уж близко мщенье:Уж вождь, любимец наш седой,Устроил мудро войск движеньеИ в тыл врагам грозит бедой!
А мы, друзья, к творцу молитвы:О, дай, всесильный, нам, творец,Чтоб дивной сей народов битвыВенчали славою конец!»
Вещал – и очи всех подъяты,С оружьем длани к небесам:Блеск молний пробежал трикратыПо ясным саблям и штыкам!
Между 1812—1816
Мотылек
В весенний вечерок приятный,Как сизый сумрак мир одел,На розе пышной, ароматнойУсталый мотылек присел;В отрадах, в море наслажденья,Счастливец нектар пьет забвенья…Но вдруг соседственный чертогОгней рядами осветился,Безумец блеском ослепилсяИ одолеть себя не мог.
Летит, сияньем увлеченный,Кружит, порхает близ свечи.Куда? – безумец заблужденный!Остановись!.. Сии лучи…Но он уж в них, уж он пылает,Дрожит, горит – и умирает!Напрасно с утренней зарей,На розе пробудясь душистой,Подруга раннею порой,Ища дружка в траве росистой,Порхает в грусти по цветкамИ день проводит весь в тревоге.Его уж нет!.. погиб в чертогеВ урок и страх всем мотылькам.
Так жаждой почестей влекомы,Оставя тень родных лесовИ мирны отческие домы,Где ждут нас дружба и любовь,Прельщенны ложными лучами,Бежим, слепые, за мечтами,Бежим у славы взять венец;О, как мы с мотыльком тут сходны!Мы также к заблужденьям сродны:От них ему и нам конец.
<1817>
Призывание сна
Заря вечерняя алеет,Глядясь в серебряный поток;Зефир с полян душистых веет,И тихо плещет ручеек.Молчат поля, замолкли селы,И милый голос филомелыДалеко льется в тишине…В полях туманы улеглися;Дрожащи звезды в вышинеЗа легкой дымкою зажглися…Но мне прелестный вид небес,Земли роскошные картины,Ни сей цветущий свежий лес,Ни миловидные долиныНе могут счастья принести.Не для меня красы природы,И вам, мои младые годы,Вам в тайной грусти отцвести!..Приди ж хоть ты на глас призывный,В своих мечтах и горях дивный,О друг несчастных, кроткий сон!Приди – и ласковой рукоюСклони печального к покоюИ утоли сердечный стон!Меня зовут в страну мечтаний…Не твой ли то приветный глас?Сокрой от утомленных глазКартины бедствий и страданий…Туда! к сияющим звездам,Из сей обители порока,Из-под руки железной рока,Туда, к надзвездным высотам!..Ах, покажи мне край прелестный,Где истина, в красе чудесной,В своих незыблема правах;Где просвещенью нет препоны,Где силу премогли законыИ где свобода не в цепях!..Приди!.. Но ты не внял призванье,Горит досадный утра свет,И новый день меня зоветОпять на новое страданье!..
<1819>
К Пушкину
