Я невольно оглянулся в тщетной, смешной надежде увидеть позади убежище. Про порт я и думать забыл, и меня больше не тревожило, в каком теперь виде находятся наши с Валентайном драгоценные накладные. Вынырнув в вестибюль, я невольно закрыл на миг глаза, но там - там было удивительно спокойно, вот что я там увидел. Это было неестественное, хорошо организованное спокойствие. Народа в вестибюле было поразительно мало; люди, выбегая наружу, как-то сразу исчезали, и в этой поспешности, в этом совершенстве рассредоточения чувствовалась умелая организация. Странно, но меня это не коснулось - может быть, потому, что я и без того, без понуждений нёсся к выходу галопом, вдыхая воздух полной грудью. Никто меня не задержал, никто не дал мне указаний - я вообще не видел ни единого лица, которое по форме одежды или по каким другим отличительным признакам можно было отнести к имеющим право распоряжаться. И снаружи ничего не изменилось - в том смысле, что никто не придержал меня, резвого и озадаченного, за локоть. Некому было придерживать - улицы вымерли, и ни на тротуарах, ни на проезжей части не было никакого движения. Я не увидел ни машин, ни людей; последних я не заметил только поначалу, вскоре я их разглядел: за стеклянными дверями магазинов и кафе, а также в витринах толпились сотни и сотни людей безмолвных, с напряжённым ожиданием следящих оттуда за пустынной улицей. "Детский мир", "Дом строительной книги", казино "Кентавр" - всюду их было полным-полно, и лица, похожие друг на друга, как две капли мочи, смотрели прямо перед собой, сливаясь в длинную ленту грязно-телесного цвета.
Как вкопанный, я остановился и начал вертеть головой в поисках властной фигуры, имеющей полномочия загнать меня туда же, за стекло, ко мне подобным. Присмотревшись, я обнаружил, что кое-где движение всё-таки не прекратилось. На противоположной стороне улицы прохаживался милиционер, одетый в белое белыми были у него и перчатки, и высокий шлем, напоминающий тропический. Прохаживался, впрочем, - это сильно сказано; скорее, он топтался на месте: два-три шага направо, и налево столько же, и всё, никакой другой активности он не проявлял.
Возможно, меня просто не успели заметить: я стоял в тени, под козырьком вестибюля, и на меня по случайности пока ещё не обратили внимания. Пользуясь сомнительной свободой, я с застывающим сердцем продолжил свой беглый осмотр. Что-то говорили про флажки, и верно: вот они, обвисли на длинных верёвках, словно изнемогшие от жары собачьи языки. Про флажки и про набережную - да, набережная неподалёку, и гирлянда уходит именно туда, к ней.
Я понимал, что эти скудные свидетельства неизвестно чего дело не проясняют, а ещё больше запутывают. Перевёл глаза на витрины и окна; мне померещилось, что смотрят только на меня, и я даже не нашёл в себе сил обругать себя за неуместный эгоцентризм. Хотел сделать шаг, и не смог, ноги приросли к асфальту, и от стояния на месте не становилось ни лучше, ни хуже. Никто меня не трогал... нет, неверно - со мной ничего не происходило, но могло в любой момент произойти независимо от того, пойду ли я или останусь стоять возле станции.
Наверно, мне стоило взглянуть, что происходит с теми, кто вышел, как и я, наружу, но я почему-то решил, что это дело второстепенное, и смотреть не стал. И правильно поступил, так как чувствовал, что я был последний, кто вышел - толпа, теснившая меня в метро, осталась внутри. Или нет? Мой слух уловил рокотание мощного мотора сразу за станцией, за углом; я взял себя в руки и медленно пошёл на звук. Я шагал в одиночестве, моё шествие не прерывалось ни свистком, ни окриком. Лёгкий ветер едва заметно трепал флажки заграждения, выцветшие от времени. "Это река, - возникла дурная, нездоровая мысль. - Это всё она. Что-то случилось с рекой. Что-то вылезло из реки и скоро будет здесь".
То, что я увидел за углом, не подтвердило, но и не опровергло мои подозрения. Там урчал колоссальный каток, таких я никогда не видел. Он полз в направлении подземного перехода, за рулём сидел жилистый рабочий в майке, а на подножках стояло по солдату в камуфляже. Я остановился и стал смотреть, как каток подъехал к проёму; водитель, не заглушая мотор, спрыгнул на ходу вслед за солдатом, второй солдат спрыгнул тоже, и все втроём они зашли катку в тыл, откуда начали толкать его вперёд - бессмысленное занятие, никто из них не смог бы сдвинуть громадину с места. Каток добрался до ступенек, тяжело соскользнул и медленно вкатился внутрь - на удивление тихо и плавно, почти бесшумно. Он был настолько огромен, что полностью закупорил отверстие и продолжал задумчиво урчать, а его сопровождение вытерло пот со лбов, отряхнуло руки и без слов отправилось прочь. Дойдя до перекрёстка, они свернули, и больше я их не видел.
Я замедлил шаг, выбирая направление и на ходу пытаясь понять, почему я никому не интересен - или же, напротив, интересен всем и каждому. Внезапно я похолодел: не исключено, что я умер - вот почему никто меня не останавливает, вот почему я свободно хожу: меня просто не видят. Сглотнув слюну, дрожа, я бросил осторожный взгляд себе под ноги. Тень была на месте. Но это ещё ничего не значило - мне ничего не было известно про особенности иллюзий в мире призраков. Тут я снова увидел людей: тоже трое, на солнечной стороне, прямо перед окнами "Медтехники". За окнами виднелись... я отметил про себя, что склоняюсь называть людьми исключительно тех, кто по каким-то причинам находится вне помещений, на воздухе. Но за окнами, конечно, тоже были люди, обычная толпа, нарядная по случаю Дня государственной независимости. Что касалось тех троих, на свободе, то один из них сидел за столом, установленным прямо на тротуаре, а двое других стояли у него за спиной. Сидевший выглядел постарше, стоявшие - помоложе, но и старшему было никак не больше тридцати лет.
"Вот и проверим", - пронеслось у меня в голове, и я пошёл к столу, отлично понимая несчастных, которых состояние здоровья вынуждает проверяться на СПИД. Пересекая проезжую часть, я по привычке посмотрел налево и направо; улица была пуста, если не считать кормы катка, торчавшей из подземного перехода. Похоже было, что город ждёт высокую делегацию, но без дурацких флажков в руках, и никаких оркестров. И в состоянии оцепенения - да, равнодушного оцепенения. Иначе нельзя было объяснить их повальное молчание, несовместимое как с восторгами, так и с протестом, не говоря уже о панике.
Сидевший повернул ко мне лицо, и у меня гора свалилась с плеч: он видел меня, и значит, я был жив - если только не был покойником сам смотревший. Правильно, лет тридцати; лицо надменное, словно у комсомольского вожака, но одновременно - суровое, невыспавшееся. У него был вид человека, который действительно поглощён каким-то важным, ответственным делом, и ему постоянно приходится на свой страх и риск принимать судьбоносные решения. Возможно, ему не с кем консультироваться.
На столе не было ничего - ни бумаг, ни письменных принадлежностей. Мужчина был одет в чистую белую рубашку; из-под вишнёвой фески с кисточкой выбивались пряди волос цвета воронова крыла. Молодые ребята, стоявшие сзади, были опрятны и подтянуты - правда, не по-военному, а по врождённой, скорее, склонности. Тоже в белых рубашках, но без фесок.
- Что происходит? - спросил я, приблизившись.
Сидевший усмехнулся. Ноздри его раздулись, извлекая из ветра запахи асфальта и реки.
- Что-то случилось? - продолжил я дрогнувшим голосом. - Ответьте же, я имею право знать.
Мужчина снял феску и, держа её в ладонях, полуобернулся к одному из стоявших.
- Как бы я хотел снять с себя эту штуку! Поменяться бы с кем! - сказал он с неприкрытой печалью. Но печаль никого не ввела в заблуждение: голос был полон металла. Мужчина снова развернулся лицом ко мне.
- Может быть, вы хотите? - спросил он иронично. - Берите, примерьте на себя! Не хотите?
- Не хочу, - помотал я головой.
- Тогда помалкивайте, - сказал мужчина с высокомерной назидательностью в голосе.
- Почему никого нет? - я видел, что он ничего не скажет - в лучшем случае, но по-прежнему лез на рожон.
- Так, ладно, - он взглянул на часы и поднялся. - Знаешь, - мужчина, понизив голос, обратился к тому из парней, что возвышался слева, - я всегда печёнкой чуял, что всё это - черновик. Лучшие фрагменты - набело, остальное - скомкать и выбросить. Иди... - Я не расслышал, куда он его направил. Парень серьёзно кивнул и быстро пошёл куда-то за дома, во дворы. Всё, - махнул мне рукой вожак. - Ступайте с миром, вам тут нечего делать.
- Но я хочу знать...
- Здесь вам нечего делать! - он повысил голос.
Я беспомощно посмотрел на выгорающее небо, далёкие здания, трепещущие от жары, первые этажи домов, заполненные притихшими зрителями. Нет, не всё вокруг оставалось неподвижным. Двигался мой собеседник, двигались его подчинённые. Урчал каток, разгуливали голуби, да и человеческая масса за стеклом, если присмотреться, не стояла по стойке "смирно" - кто-то чесал нос, кто-то прикрывал, зевая, рот ладонью, а некоторые, отвлекаясь от вида безлюдной улицы, рылись в карманах и сумочках. И жили они странной, непонятной жизнью под неслышный аккомпанемент нарастающей угрозы. Лишённое привычных черт, ею полнилось всё - от чердачных окон до мусорных урн. Я пошёл, затем перешёл на бег, меня провожали тысячи глаз. Сам того поначалу не заметив, я очутился на набережной и остановился, как только боль в боку сделалась нестерпимой. Тяжело дыша, я смотрел на реку, которая ни в чём не отличалась от той, что я видел каждый день до сегодняшнего - разве что из-за угрозы, которая не обошла и воды реки, она казалась отравленной новым, недавно созданным ядом.
