— Ну вот, — таинственно понизил голос секретарь, — значит, у нас остался третий вариант.
— Не стоит слишком спешить и с этим, — сказал инспектор к досаде вечно спешащего Харкера. — Конечно, хотелось бы выяснить одну-две вещи. Например, насчет имущества. Кто это унаследует? Вы, его личный секретарь, что-нибудь знаете о завещании?
— Я не такой уж личный секретарь, — ответил Харкер. — Его поверенные — Уиллис, Хардман и Дайк, Саттфорд Хай-стрит. Наверное, завещание у них.
— Что ж, пойду-ка я повидать их, — сказал инспектор.
— Пойдемте сейчас же, — сказал нетерпеливый секретарь.
Он беспокойно прошелся по комнате и снова взорвался.
— Что с телом, инспектор?
— Доктор Стрейкер осматривает его в полиции. Результаты будут эдак через час.
— Не слишком скоро, — сказал Харкер. — Мы сэкономим время, если встретимся с врачом у юристов.
Он запнулся, порывистость его внезапно сменилась смущением.
— Послушайте, — сказал он, — я хотел бы… мы все хотели бы, если возможно, позаботиться о ней… о дочери бедного адмирала. Она просила — может, это и вздор, но не стоит ей отказывать. Ей нужно посоветоваться с другом, который сейчас в городе. Это Браун, какой-то отец или пастор. Она дала мне адрес. Я не очень люблю священников, но…
Инспектор кивнул.
— Я их совсем не люблю, но я высоко ценю отца Брауна, — сказал он. — Я видел его в одном интересном деле, когда украли драгоценности. Ему бы стать полисменом, а не священником.
— Чудесно, — сказал секретарь, исчезая. — Пусть он тоже придет к юристам.
Так и вышло, что, когда они поспешно прибыли в соседний город, чтобы встретиться с доктором Стрейкером в конторе, они обнаружили там отца Брауна. Он сидел, положив руки на свой тяжелый зонт, и приятно беседовал с тем компаньоном этой фирмы, который сейчас работал. Доктор Стрейкер тоже прибыл, но, видимо, только что — он аккуратно укладывал перчатки в цилиндр, а цилиндр на столик. Судя по кроткому и круглому лицу священника и тихому смеху седого юриста, с которым он болтал, доктор еще не сообщил им печальное известие.
— Все-таки хороший денек, — говорил отец Браун. — Гроза, похоже, миновала нас. Были большие черные тучи, но я не заметил ни капли дождя.
— Ни капли, — согласился поверенный, поигрывая ручкой; это был третий компаньон, мистер Дайк. — А теперь на небе ни облачка. Прямо праздничный денек. — Он увидел посетителей, положил ручку и встал. — А, Харкер, как дела? Я слышал, адмирала ждут домой.
Тут заговорил Харкер, и голос его глухо разнесся по комнате:
— К несчастью, мы принесли плохую весть. Адмирал Крэвен утонул, не добравшись до дома.
Сам воздух этой конторы изменился, хотя люди не двигались. Они глядели на говорящего, словно шутка застыла у них на устах. Оба повторили «утонул» и взглянули друг на друга, затем — снова на вестника и стали его негромко расспрашивать.
— Когда это случилось? — спросил священник.
— Где его нашли? — спросил юрист.
— Его нашли, — сказал инспектор, — в пруду у берега, недалеко от «Зеленого человека». Он был весь в тине и водорослях, могли не узнать, но доктор Стрейкер… Что такое, отец Браун? Вам нехорошо?
— «Зеленый человек», — сказал отец Браун, содрогнувшись. — Простите… Простите, что я так расстроился…
— Расстроились? — спросил удивленный полисмен. — Чем же еще?
— Наверное, тем, что он в зеленой тине, — сказал священник со слабой улыбкой. И добавил тверже: — Я думал, это морские водоросли.
К этому времени все смотрели на священника, естественно, полагая, что он спятил. И все же больше всего удивил их не он — после мертвого молчания заговорил врач.
Доктор Стрейкер привлекал внимание и внешне: высокий и угловатый, он был одет вполне корректно, но так, как одевались врачи лет семьдесят назад. Сравнительно молодой, он носил длинную темную бороду, расправляя ее поверх жилета, и по контрасту с ней его красивое лицо казалось необычайно бледным. Портило его что-то странное во взгляде — не косинка, но как бы намек на косоглазие. Все заметили это, ибо заговорил он властно, хотя сказал только:
— Раз мы дошли до подробностей, придется уточнить. — И отрешенно добавил: — Адмирал не утонул.
Инспектор повернулся с неожиданной прытью и быстро спросил:
— О чем вы?
— Я только что осмотрел тело, — сказал Стрейкер. — Смерть наступила от удара в сердце узким клинком, вроде стилета. А уж потом, через некоторое время, тело спрятали в пруду.
Отец Браун глядел на Стрейкера так живо, как он редко на кого-либо глядел, и, когда все покинули контору, завел с ним беседу на обратном пути. Их ничто не задержало, кроме довольно формального вопроса о завещании. Нетерпение юного секретаря подогревали профессиональные церемонии юриста. Наконец такт священника (а не власть полисмена) убедил мистера Дайка, что тайну делать не из чего, и он с улыбкой признал, что завещание совершенно заурядно — адмирал оставил все единственной наследнице, и нет никаких причин это скрывать.
Врач и священник медленно шли по дороге из города к усадьбе. Харкер вырвался вперед, стремясь, как всегда, попасть куда-нибудь, но этих двоих больше занимала беседа, чем дорога. Высокий врач довольно загадочным тоном сказал низенькому священнику:
— Что вы об этом думаете, отец Браун?
Отец Браун пристально глянул на него и ответил:
— Видите ли, кое-что я думаю, но трудность в том, что я едва знаю адмирала, хотя хорошо знаком с его дочерью.
— Адмирал, — угрюмо сказал доктор, — из тех, о ком говорят, что у них нет ни единого врага.
— Полагаю, вы хотите сказать, — заметил священник, — что еще о чем-то говорят?
— Это не мое дело, — поспешно и резковато сказал Стрейкер. — Он бывал не в духе. Раз он угрожал подать на меня в суд за одну операцию, но, видимо, передумал. По-моему, он мог обидеть подчиненного.
Взор отца Брауна остановился на секретаре, шагающем далеко впереди, и, вглядевшись, он понял, почему тот спешит: ярдов на пятьдесят впереди него брела к дому Оливия. Вскоре секретарь нагнал ее, и все остальное время отец Браун созерцал молчаливую драму двух спин, уменьшавшихся с расстоянием. Секретарь, очевидно, был очень взволнован, но если священник и знал, чем именно, он промолчал. Когда они дошли до поворота к дому врача, он сказал только:
— Не думаю, чтобы вы еще что-нибудь нам рассказали.
— С чего бы мне?.. — резко сказал врач, повернулся и ушел, не объяснив, как закончил бы он вопрос: «С чего бы мне рассказывать?» или «С чего бы мне еще что-то знать?».
Отец Браун заковылял в одиночестве по следам молодой пары, но, когда он вступил в аллеи адмиральского парка, его остановило то, что Оливия неожиданно повернулась и направилась прямо к нему. Лицо ее было необычайно бледно, глаза горели каким-то новым, еще безымянным чувством.
— Отец Браун, — сказала она, — я должна поговорить с вами как можно скорее. Выслушайте меня, другого выхода просто нет!
— Ну конечно, — отвечал он так спокойно, словно мальчишка спросил его, который час. — Куда нам пойти?
Она повела его к одной из довольно ветхих беседок и, когда они уселись за стеной больших зазубренных листьев, заговорила сразу, словно ей надо было облегчить душу, пока не отказали силы.
— Гарольд Харкер, — сказала она, — рассказал мне кое-что. Это ужасно…
Священник кивнул, и она продолжала:
— Насчет Роджера Рука. Вы его знаете?
— Мне говорили, — отвечал он, — что товарищи зовут его Веселый Роджер именно потому, что он невесел и похож на пиратский череп с костями.
— Он не всегда был таким, — тихо сказала Оливия. — Наверное, с ним случилось что-то очень странное. Я хорошо знала его. Когда мы были детьми, мы играли на берегу. Он был рассудителен и вечно твердил, что пойдет в пираты. Пожалуй, он из тех, о ком говорят, что они могут совершить преступление, начитавшись ужасов, но в его пиратстве было что-то поэтичное. Он тогда был вправду веселым Роджером. Я думаю, он последний мальчик, который действительно решил бежать на море, и семья наконец его отпустила. Но вот…
— Да? — терпеливо сказал отец Браун.
— Наверное, — продолжала она, внезапно засмеявшись, — бедный Роджер разочарован… Морские офицеры редко держат нож в зубах и размахивают черным флагом. Но это не объясняет, почему он так изменился. Он прямо закоченел, стал глухой и скучный, словно ходячий мертвец. Он избегает меня, но это не важно. Я думала, его подкосило какое-то страшное горе, которое мне не дано узнать. Если Харкер говорит правду, горе это — просто сумасшествие или одержимость.
— А что говорит Гарольд? — спросил священник.
— Это так ужасно, я едва могу произнести, — отвечала она. — Он клянется, что видел, как Роджер крался за моим отцом, колебался, потом вытащил шпагу… а врач говорит, отца закололи стальным клинком. Я не могу поверить, что Роджер причастен к этому. Он угрюм, отец вспыльчив, они ссорились, но что такое ссора? Я не заступаюсь за старого друга, он ведет себя не по-дружески. Но бывает же, что вы просто уверены в чем-то! Однако Гарольд клянется…
