Итак, сам римский миф был настолько простроен, что его самого можно считать мифом о великом порядке. С точки зрения этого мифа римляне были наследниками Троянского царства, павшего в начале XII в. до н. э. под натиском воинственных ахейцев, то есть будущих греков, о чем великий Гомер поведал в своей поэме «Илиада». Римляне знали, что после поражения Трои легендарный герой Эней, сын одного из троянских вождей Анхиса и богини Венеры (греческой Афродиты), отправился на поиск своей новой родины и оказался в Италии, где и основал «новую Трою». Если на Анхиса обратила внимание сама богиня любви и красоты Венера, то можно только представить себе, каким он был красивым и тем более насколько красивым должен был быть их героический сын, от которого многие римляне вели свою родословную. Детали этого «архетипического мифа» для римского политического самосознания имеют очень важную роль.
Отец Энея Анхис в шестом поколении происходил от верховного бога римского пантеона Юпитера (греч. Зевса), поэтому римляне считали себя не только потомками троянцев, но и самих богов Юпитера и Венеры, которые были весьма почитаемы в языческом Риме. Любвеобильный Юпитер сошелся с плеядой Электрой, дочерью титана Атланта и океаниды Плейоны, и у них родился сын Дардан, обосновавшийся на берегах того пролива между Европой и Азией, который получил от него имя Дарданеллы. Дардан родил Эрихтония; Эрихтоний родил Троса, именем которого называли великий город; Трос родил Ила, основателя самого города, от имени которого город получил свое другое название «Илион»; Ил родил Лаомедонота, а Лаомедонт родил Пирама, в свою очередь отца Энея. Анхис был правнуком Троса, поэтому приходился троюродным братом царя Трои Приама. Между родственными кланами Анхиса и Приама, как это почти всегда бывает в языческой мифологии, развивалась определенная конкуренция за власть над городом, и хотя правил Троей Приам, продолжил род дарданцев именно Анхис. Если наследник короны Приама Гектор погиб в бою и сама Троя пала, то Эней, женатый на дочери Приама Креусе, вынес своего отца Анхиса и сына Юла из горящего города, так что «будет отныне Эней над троянцами царствовать мощно» (Илиада XX, 307). Между тем во время пожара погибла и его жена Креуса, так что самого Энея в этом городе уже ничего не держало.
Еще в Трое Энею явилась тень погибшего Гектора и посоветовала, захватив изваяния богов-хранителей домашнего очага пенатов, отправиться за моря и построить новый город. Вскоре после этого то же самое посоветовала Энею его мать Венера, обещав постоянную поддержку и загадочно добавив, что это путешествие будет обретением отчизны, на поиски которой Эней отправился с остатками троянской армии на двадцати кораблях. Впоследствии оракул Феба (греч. Аполлона) на острове Делос прямо говорит ему, что искомая земля не случайна, а является прародиной их древнего рода. Наконец, сами пенаты в тихой ночи разъясняют Энею: обетованная земля есть не что иное, как место на западе, которое греки зовут Гесперией, а его отец Анхис уточняет, что Гесперией называют италийский край. В связи с этим римская версия мифа о троянцах говорила о том, что еще сам Дардан изначально происходил из италийского (этрусского) города Кортоны и уже оттуда переселился к берегам будущих Дарданелл. Можно сказать, оказавшись в Италии, Эней фактически вернет свой народ к родным пенатам или самих пенатов вернет туда, где они были в самом начале… Таким образом, римляне мыслили себя бывшими троянцами, не столько получившими новую землю, сколько вернувшимися на доисторическую прародину. Национальное самосознание часто требует укорененности не только в истории, но и в географии.
В Италию с Энеем прибывают наиболее выносливые троянцы, можно сказать, цвет нации, поскольку многие настолько устают и отчаиваются, что остаются на соседней Сицилии, где умер Анхис. Однако на этом паломничество Энея к прародине троянцев не заканчивается. Тень отца является ему и сообщает, что он находится не в мрачном Аиде, а в светлом Элизиуме, своего рода языческом рае, и они могут встретиться, если дорогу в загробный мир ему укажет знаменитая Кумекая Сивилла — прорицательница из святилища Феба, которое находится в городе Кумы (на юго-западе Италии). Эней исполняет волю отца, для чего ему приходится сначала спуститься в преисподнюю, поскольку, как сказала Сивилла, путь в Элизиум лежит через Аид. Встретившись со своим сыном на том свете, Анхис сообщает ему все, что будет с ним до конца жизни, и о том, что будет и после его смерти, — о великой судьбе их потомков, об основании Рима и его могуществе до пределов вселенной, завершая свой рассказ упоминанием Цезаря и Августа, который на римскую землю вернет «золотой век».
Почему все пророчество Анхиса заканчивается на Августе? Потому что эту историю в поэме «Энеида» впервые во всех подробностях изложил римский поэт Вергилий (70–19 гг. до н. э.), не только живший в эпоху Октавиана Августа, но и выполнивший в этой поэме его прямой идеологический заказ. Ему требовалось создать масштабное поэтическое произведение, оправдывающее геополитическое величие Рима, где сам Август предстанет потомком сына Энея — Юла, а соответственно, и самого Энея, и всех его предков, вплоть до Юпитера, его отца Сатурна, и его деда и бабушки Урана и Геи — прародителей всех римских богов. Так римская власть требовала своей укорененности не только в истории и географии, но и в самой онтологии, то есть учении о бытии, которое в религиозном сознании всегда совпадает с теологией. От Урана к Августу должна была прослеживаться прямая линия преемства, своего рода ось римского бытия.
Поэма Вергилия играла здесь роль национального эпоса римлян, подобно тому как «Илиада» и «Одиссея» Гомера стали национальными эпосами греков. Однако разница между этими текстами велика. Поэмы Гомера вырастали из стихии фольклора и передавались из уст в уста, пока в VI веке до н. э. при тиране Писистрате не были записаны гекзаметром, а в III веке до н. э. александрийским библиотекарем Зенодотом Эфесским не были разделены на 24 книги. А поэма Вергилия была от начала и до конца придумана и отредактирована им самим в качестве заказа «сверху», где народная мифология использовалась как материал для идеологических концепций. Факты прошлого, конечно, влияли на интерпретацию настоящего, но факты настоящего в не меньшей степени влияли на интерпретацию прошлого.
Впрочем, эта искусственность римского мифа напрямую вытекала из основной, неизменной римской идеи — идеи порядка: ordo по-латински, κσδμος (cosmos) по-гречески. Мир и история, пространство и время должны быть упорядоченными вокруг идеи великого Рима, и если народные мифы не позволяют это сделать, то такие мифы должна придумать сама власть, опираясь на народные представления в тех случаях, когда это не противоречит ее основной задаче. При этом нельзя сказать, чтобы имперская идеология Рима, окончательно оформленная в эпоху Августа, входила в какой-то существенный конфликт с народными представлениями римлян. Секрет римского успеха во многом состоял в том, что идея Рима как эпицентра мирового порядка с соответствующей необходимостью созидать сильное централизованное государство была общей для всех римлян практически с самого начала их истории. И хотя мы можем выделить в римском обществе самые разные «страты» и «классы», мы не наблюдаем в его истории того конфликта государства и общества, государства и народа, который можно встретить в иных странах. В римском космосе очень сложно определить, где заканчивается государство и начинается все остальное, поскольку само понятие Рима было тождественно понятию римской государственности и вне этой базовой ценности практически никто из римлян себя не мыслил. В этом действительно заключался колоссальный успех римской системы, но вместе с этим и ее порок, периодически сказывающийся в различных кризисах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
