на татарку, небольшого роста и стройную. Свистунов попытался было говорить ей какие-то любезности, но она так холодно и гордо обвела его взглядом, что он сконфузился и смолк. А владыка сидел в тихой и темной зале у окна и глубоко вдыхал влажный и ароматный воздух. Сон его прошел. Ему казалось, что горы отзываются на звон нежным детским лепетом и смехом, хотя темное лицо их сурово, задумчиво и хмуро. Некая мысль волновала владыку. -- Яко труба, -- шептал он. -- яко труба архангельская... Посмотрим! ... В церковь народа набралось очень много: любопытно было посмотреть на "большого муллу". -- Ал-херей, ал-херей! -- кричали по селу нагайбачки. И быстро говорили друг другу что-то по-татарски. Русское население пришло все целиком, разодетое по-праздничному. Служение совершалось очень торжественно. Батюшка некоторые молитвы прочитал по-татарски и это понравилось владыке. Понравился ему и хор: голоса были подобраны на славу! Но хором управлял Громов... А тот человек, которого звали с гор, так и не явился. И владыка нервничал. Он даже раза два резко оборвал священника, отчего тот густо побагровел и вид у него стал растерянный. Служение подошло к концу. Уже владыка вышел и стал лицом к народу, чтобы сказать свое архипастырское наставление. Темное лицо его было сердито и недовольно, а брови непрерывно двигались. Внезапно в это время на площади, за окнами церкви, возник смутный говор и шум... и быстро вырос как бы в гул сраженья. Слышались крики, вперемешку татарские и русские слова. Раза два что-то рявкнуло, прорычало. И вдруг крики и шум заглушил густой рёв, как бы исходивший из львиной пасти. -- Шир-р-р-ре бе-р-ри! Хмурое лицо владыки расцвело, распустилось в улыбку, брови поднялись и стали, как дуги. -- Что это? -- тихо спросил он, прислушиваясь. Священника как бы поражал медленный удар. -- Владыка... Голос его сорвался. -- Это... это... -- Он? -- также тихо спросил владыка. -- Да, это он... Икотов... регент, про которого я... Владыка сделал перед собою властный жест рукой. -- Привести его сюда! -- Владыка! -- бросился с клироса от окна ключарь. Подбежал и почтительно согнулся: -- Этот человек в невозможном виде: пьян, буен... и растерзан! Владыка вспыхнул и резко повернулся. -- Я сказал! Позвать! Все пришло в движение, заволновалось. Кто-то бежал и расталкивал народ, кто-то кричал. Сторожа без толку суетились. Духовенство шепталось и, вытягивая головы, тревожно смотрело на церковную дверь, за которой как бы тяжко вздыхал побеждённый и связанный лев. И вот, во всю величину распахнутой двери, словно нарисовался портрет громадного человека с большим багровым лицом, круглыми, очень выпуклыми, дикими глазами и ярко вздувшеюся красной жилой на лбу. Вокруг головы его как бы пылало пламя взбитых рыжих волос, и это пламя, бородой и усами, ниспадало на широкую выпуклую грудь. Его тащили, подталкивали, а он упирался и словно застрял в дверях. Казалось, его тащила целая толпа лилипутов. А он, не глядя, только отстранял их рукой и, вскинув голову, и слегка опустив нижнюю губу, словно выпив чего-то кислого, смотрел в ту сторону, где стоял владыка. -- Отпустите его! Голос владыки прозвучал властно, но мягко. -- Человек божий, подойди сюда. Beликaн тяжело двинулся, не спуская взгляда своих воспаленных глаз с лица владыки. Толпа расступалась перед ним широкою улицей. Он подошел, встал перед владыкой и с глухим вздохом повалился ему в ноги. -- Встань! -- сказал владыка. Но он не вставал. Среди глубокого молчания владыка повторил с ласкою: -- Встань! Тотчас священник и Северозападов с двух сторон подскочили к нему, чтобы помочь исполнить волю владыки. Но, отстранив их рукою, он поднялся сам, с лицом смущенным. И снова спутанные волосы его, подобно пламени, метнулись перед владыкою. -- Владыка, -- сказал он. Подобно легкому раскату грома прозвучал его голос по церкви. -- Владыка! Я грешник... грешник окаянный, не дерзаю смотреть в лицо твое! И он снова хотел грохнуться в ноги. Но владыка быстрым движением руки остановил его. -- Человек божий, как зовут тебя? -- Леонтий. -- А по отчеству? -- Михайлович. -- Слышал я, Леонтий Михайлович, и сам чувствую, что одарен ты от Господа талантом многим. Он помолчал. -- Спой мне что-нибудь. -- Владыка, у меня... -- растерянно бормотал великан, -- у меня сегодня... голос... -- Ничего! Спой, спой для владыки. Он обернулся к благочинному. -- Дайте ему спеть "Иже Xерувимы " Бортянского. Ноты дайте. Но великан поспешно сказал: -- Я и без нот наизусть знаю. Он стоял перед владыкою, странный и нелепый в своей растерзанной одежде, с лохматой головой, еще недавно хмельной, но уже протрезвившийся от неожиданного приключения. Он смотрел растерянно и испуганно. Но, когда начал петь, сначала голосом хриплым и неуверенным, он как-будто позабыл обо всем на свете. Голос крепнул, рос, становился чистым, звучным и поражал своей красивой силой. Стали отзываться окна и звякать в унисон какие-то металлические предметы. Как-будто вздрагивала и, вздыхая, затихала сама церковь, слишком маленькая для громовых волн его голоса. Владыка слушал, склонив голову, недвижный. Молчание царило некоторое время в церкви, когда певец кончил; владыка, повернувшись с растроганной улыбкой к благочинному, произнес потихоньку; -- Я чувствую себя на небесах: так ангелы поют славу пред престолом Божьим! Благочинный задумчиво опустил глаза. Владыка ласково взглянул на певца. -- Женат? -- спросил он. Тот взглянул удивленно. -- Нет, владыка. -- Женись. Даю тебе две недели сроку. Через две недели явишься ко мне. Посвящу тебя в протодьяконы. При этих словах по церкви пошел легкий шумок, а Северозападов, как от змеи, отскочил от великана и горделиво-гневной походкой отошел сначала на клирос, а потом в алтарь. Великан же, пораженный и растерянный, смотрел на владыку, не веря слуху своему. -- Владыка, -- сказал он тихо, -- я необразованный. Владыка улыбнулся. -- У тебя дар Божий. Тогда великан грохнулся в ноги владыке и неистово закричал с буйными слезами в голосе: -- Владыка, владыка святый, я недостоин! Я грешник... грешник от юности моей... и умру грешником! -- Раскайся. -- Не могу... владыка святый! Он кричал, как бы в отчаянии, повергнутый у ног владыки, не поднимая лица. -- Я пьяница... пьяница, владыка святый, разве вы не видите?! И замолк. Слова в церкви наступило молчание. Владыка тихо сказал. -- Это -- слабость художественных натур, что ж сделаешь. Но я буду молиться за тебя и возьму тебя на свое попечение, Бог даст, и исправишься. Благословил его, лежащего: -- Встань и исполни
